На фамилию Балакин нехотя и не сразу отозвался хмурый темнолицый человек, сидевший на корточках в стороне от общей компании частных извозчиков. Две угрюмых обезьяньих морщины, спускавшихся от крыльев носа к углам губ, выдавали в нем хронического язвенника. Узнав, куда надо ехать, он издал горлом странный звук: “Гр-х-м…”, с сомнением покачал головой, снова присел на корточки у бордюра и тяжело задумался. Прозоров терпеливо перетаптывался рядом с ним.
Сделав две-три глубокие затяжки, Балакин пустил слюну в мундштук “беломорины”, решительно затоптал окурок башмаком и поднялся.
— Добро, — сказал хрипло. — Гр-х-м… Двум смертям не бывать. Дорожка, однако, стремная… Сто туда, сто обратно…
— Годится, — кротко согласился Прозоров.
— За бензин полтинник особо, — видя сговорчивость клиента, находчиво набросил Балакин.
— Само собой…
— Гр-х-м… Плюс чаевые… Потом без глушака машина, тоже износ отдельный…
— Ты мне скажи сразу всю сумму, — начиная раздражаться, перебил Прозоров. — Не тяни жилы…
— Триста рублей… Гр-х-м… Деньги сразу… А то в дороге мало ли что… С кого потом возьмешь?
— Двести шестьдесят и — точка, — жестко сказал Прозоров. — Все, что могу. У меня еще отпуск впереди.
— Ну коли так, то так… — вздохнул перевозчик.
— Какие-то вы здесь напуганные все, — проворчал Иван, усаживаясь в машину — потрепанные, словно веником выкрашенные синие “жигули”.
— Будешь напуганным, курва… — мрачно сказал Балакин, поворачивая ключ в зажигании. — Ты это… Уши, если хочешь, заткни… Нажуй газеты и заткни… Глушака нет, скрутили вчера, курвы. В “шанхай” поехал, вышел за пузырем… Через пять минут прихожу — нет глушака… — голос его потонул в реве двигателя и машина, резко набирая ускорение, понеслась с площади.
На выезде из города водитель, миновав мост, съехал с асфальтовой дороги на обочину, шкрябнул несколько раз днищем по засохшей глине, а затем, ориентируясь по известным ему приметам, рванул через заросшее полынью поле к лесу. Все это время Прозоров терпеливо сносил боль в барабанных перепонках, но в конце концов не выдержал и, следуя совету водителя, нажевал газеты и плотно заткнул ею уши.
Ехали по узким просекам и линиям, ломали кусты, продирались к солнечным полянам, несколько раз форсировали один и тот же, как показалось Прозорову, лесной ручей, потом снова выбрались на шоссейную дорогу, пересекли ее и оказались, наконец, на широком прямом проселке, который плавно и полого поднимался на холм. На вершине холма посередине дороги лежал на боку колесный трактор и маячил рядом с ним одинокий человек.
Балакин подъехал к человеку и заглушил двигатель. Прозоров вытащил затычки из ушей. Вышли из машины, обошли место происшествия. Тракторист, молодой парень со свежей кровоточащей ссадиной на лбу, чуть покачиваясь, молча шел рядом с ними и взволнованно сопел, точно после драки.
— М-да, — произнес Балакин, прикуривая папиросу и озирая пространство. — Гр-х-м… Много выпил?
— Причем тут это? — возразил тракторист. — Ты погляди сам, дорога-то, главное дело, ровная. Вот в чем фокус…
— Ну и как же ты тут навернулся? — не выдержал Прозоров. — На ровной-то дороге… Тут и захочешь, не навернешься…
— В том-то и вопрос… Бермудский треугольноик. Загадка природы, — сокрушенно развел руками тракторист и пнул ногой колесо трактора. — Техника, бля… Русский Иван делал…
Балакин подошел к опрокинутому трактору, пошатал рукой трубу глушителя.
— Ладно, курва… Ты тут будь, а мы сейчас от фермера трактор пригоним. Я у тебя потом глушак свинчу… Вон он, твой хутор фермерский… А дальше за ним Запоево, — обратился к Прозорову, указывая рукой на несколько темных строений, видневшихся на дальнем краю поля у самой опушки леса. — У него должен быть трактор…
— Нет у него ни фига, придется ехать в мастерские, — уныло почесал затылок тракторист. — У фермера “ферапонтовцы” отняли всю технику на той неделе. И грузовик забрали, и “беларусь”…
— Кто отнял? — не понял Прозоров.
— Кто, кто… Рэкет. Приехали и забрали за долги. Не поспоришь… Да он богатый куркуль! — успокоил тракторист. — У него точно денег где-нибудь закопано, выкрутится…
— Он что, у бандитов в долг брал? — спросил Прозоров.
— Возьмешь у них… У нас вон собрание в гаражах было. Приехали на жипе… Один жип, падла, дороже всего кохоза стоит… Народ собрали, президиум, все как положено… Председатель говорит: нет, мол, денег, повремените… Своим, говорит, с осени не платим. А нас, говорят, не касается, ссуду бери в банке, а нам чтоб ежемесячно и в срок. Крыша… Понял? Проголосовали: кто за то, чтобы выплачивать? Кто против? Единогласно. Им, поди, не заплати… Им тут все совхозы платят. А ты говоришь, фермер. У него-то деньги есть, не пьет, не курит. Дочку в город возит… возил, вернее, в музыкальную школу…
— Ну а что ж милиция? Почему не реагирует?
Балакин поднял брови и изумленно взглянул на тракториста, тракторист криво усмехнулся и взглянул на Балакина, затем оба повернулись и долгим взглядом посмотрели на Прозорова.
— Гр-х-м…
— Н-да…
— Поехали, — помрачнев, приказал Прозоров.
— Будь тут, — велел Балакин трактористу. — Я мигом. Глушак пока свинчивай…
Спустились с холма, поднялись на другой холм, проехали мимо одиноко стоящего у дороги обгорелого сруба с обрушенной крышей, и через десять минут Балакин притормозил у покосившейся изгороди, за которой открывался широкий двор — с двумя домами посередине и старым огромным сараем в дальнем углу. Под навесом у сарая стояла сеялка и сенокосилка. Мотоцикл “урал” с разобранным двигателем и снятой коляской приткнулся к стволу березы у крыльца. Двор казался безжизненным и заброшенным, и если бы не громкий лай кавказской овчарки, которая, гремя натянутой цепью, бегала по двору, да не роющиеся в песке куры, можно было подумать, что хозяева давно покинули это место. Впрочем, мельком взглянув на тусклое слуховое оконце, расположенное под самой крышей сарая, Прозоров опытным глазом определил присутствие там наблюдателя. Кроме того, шевельнувшаяся занавеска в крайнем окне говорила о том, что дом все-таки обитаем.
Балакин беззвучно открывал рот, трогая Прозорова за рукав, и обалдевший от долгой дороги и негативных впечатлений Прозоров наконец-таки догадался вновь вытащить из ушей затычки.
— Я говорю… гр-х-м… Набавь, мол…
— Не могу, друг, — серьезно сказал Прозоров. — Видишь, какое кругом разорение? Теперь у меня каждая копейка на счету.
— Разговоры в городе пойдут, кто, мол, приезжал, да откуда?.. — сказал Балакин, при этом остро и изучающе поглядывая на Прозорова. — Молчание — золото…
— Не дам! — Прозоров внезапно почувствовал неприязнь к навязчивому водителю. — А спросят, кто приезжал? Да рыболов-любитель… А тебе, друг, совет: алчность губила даже цезарей. Так что, извини…
Он вышел из машины, громко хлопнув дверью и направился во двор, посередине которого остановился в нерешительности, не зная как обойти лающего и рвущегося с цепи пса.
Машина злобно взревела за его спиной, тронулась, пробуксовав в глинистой промоине, и скоро вой ее стал стихать, удаляясь в поля.
Сергей Урвачев поджидал Ферапонта на недавно приватизированной ими турбазе, расположенной неподалеку от Черногорска. Он приехал сюда заранее, выставил охрану по периметру территории, успел пробежать по тенистым лесным дорожкам свои ежедневные десять километров, навестить тренажерный зал, оборудованный по последнему слову спортивной техники, и теперь маленькими глотками пил ледяную минеральную воду в уютном предбаннике турбазовской сауны.
Рвач тщательно поддерживал свою спортивную форму, принципиально не употреблял никаких, даже самых дорогих и патентованных спиртных напитков, не курил. Все эти маленькие удовольствия жизни он благоразумно оставлял другим, по собственному опыту зная, что слишком часто именно эти маленькие удовольствия приносят людям большие неприятности, ломают самые головокружительные карьеры и разбивают самые устроенные судьбы.
Он также строго и внимательно следил за “нравственным” состоянием своих подчиненных и если замечал в ком-нибудь из “шестерок” признаки морального вырождения, то есть нарушения меры в употреблении все того же спиртного или, упаси Бог, тягу к наркотикам — излишества эти пресекались им решительно и строго, зачастую — вместе с жизнью провинившихся.
В настоящее время Рвач пребывал в бодром и деятельном состоянии духа, ибо дело, которое он собирался обсудить с Ферапонтом, складывалось как по нотам. А самое приятное состояло в том, что ноты эти расставил по линейкам именно он, Сергей Урвачев, и пока что ни одна из них не сфальшивила.
“Ай, да Моцарт! Ай да молодец!” — с полным основанием мог бы воскликнуть теперь Урвачев, и если продолжить этот условный ряд образов, то с таким же точно основанием друга своего Ферапонта он мог отнести к разряду “Сальери”. Конечно, Ферапонт был более твердым, сильным и волевым, нежели Урвачев, но зато напрочь лишен того вдохновения и творческой импровизации, которыми обладал он. В этом смысле бандиты прекрасно дополняли друг друга, но тем не менее, уже не один раз возникали между ними пока еще ясно не высказанные разногласия. Пока еще они не могли обойтись без тесного сотрудничества друг с другом, но в любом случае у каждого имелся под рукой хрустальный бокал с ядом, приготовленный для любезного соратничка…
