— Ты-то чего тут тявкаешь? Да никто войны не боится. Для тех мужиков это честь, защищать страну на передовой, а не сидеть в тылу. Им особое доверие оказано. Они сами на фронт просились. Потому что люди они. Не то что ты, стерва! Думаешь, тебя освободят от ссылки? Держи шире, дурковатая! Может кого и освободят. Но не тебя. За анекдоты на Колыме гноят. И тебе тут до гроба…
— Иди-ка в жопу! Не ты судья! За всех за вас теперь возьмутся. Пусть я сдохну тут, но и вам покоя не будет, полудурки проклятые! — орала баба.
Михаил Иванович, разозлившись, забыл о своем обещании насчет коров. И долго не показывался в Усолье. Никто не приезжал в село. О нем словно все разом забыли. Лишь оперуполномоченный, молодой, очень вежливый человек, освобожденный от службы по инвалидности (ему на войне оторвало ногу) попросил Гусева вернуть оружие. Он не грозил, не грубил. И Виктор не стал спорить. Позвал мальчишек. Велел принести наганы. Те вскоре вернули все до патрона.
Оперуполномоченный извинился перед Гусевым и мальчишками за хозяев наганов. Сложил в сумку оружие. И тяжело скрипнув костылями, пожал каждому руку, поковылял к берегу, где ждала его утлая, одинокая лодка. Гусева подкупило то, что приехал человек без охраны и оружия. С одной верой. Как к равным себе. Ссыльные, глянув на него мимоходом, пожалели окалеченную молодость. Молча посочувствовали парню.
Тот вскоре снова появился в Усолье. Трудно сошел с баржи, и позвав Гусева, попросил принять под расписку двух стельных коров, жеребую, кобылу, два десятка мешков овса, комбикорм и сено. Сказал, что все это выделено ссыльным поссоветом. Но за животных деньги будут отчисляться из общего заработка в пользу государства.
Усольцы срочно строили сарай. А Шаман головой качал. Значит, не ждать освобождения от ссылки, если власти скотину дали, Хотя, как знать, может решили привязать к месту таким путем? Да и куда сейчас ехать, кругом война… Просто жизнь облегчить решили, — успокаивал себя Шаман.
Когда коровы и кобыла были переведены в теплый сарай, ссыльные вздохнули. Еще бы кур десятка три. Чтоб детвору кое-когда побаловать, — вздыхали бабы. А старухи, подоив коров, (им до запуска немного оставалось) давали по глотку молока малышне.
Жизнь в Усолье с окончанием путины не замерла. Все взялись за постройку домов для тех, кто жил в землянках. Пять срубов стали рядышком с готовыми, уже обжитыми домами, их стены росли вверх с каждым днем.
Первые дома Усолья. Они стали плечом к плечу, в ровную шеренгу. Словно люди. Вместе все можно выдержать и пережить. В темноте ночи они светили своим усольцам глазами-окнами. Жизнь в них не затихала допоздна. Дома… В них ссыльные чувствовали себя людьми, а не кротами, обреченными на вечную темноту, сырость и болезни. Строились дома, не глядя на мороз и шквальные ветры, на колючий снег. Строились с шутками, чтоб легче и веселее жилось в них людям.
Кто здесь поселится, это решат старики и мужчины. Счастлива ль будет в них жизнь? Да разве бывает счастье у ссыльных, которых на весь свет заклеймили горьким позором, назвав врагами народа.
Шли дни, недели. Зима уже всерьез сковала льдом реку со скучным названием Широкая. А люди все ждали, что объявятся на их берегу посланцы справедливости, снимут по приказу вождя обвинение, убрав из их биографий «враг народа». И вот однажды, под новый год, долетел до их слуха забытый голос гармони — трехрядки, веселые голоса, смех, приближающиеся к Усолью. Ссыльные высыпали навстречу. Все от стара до мала.
— С добром идут! Вишь, как отплясывают, добрые вести несут, — вырвалось у Антонины.
Веселая гурьба перешла реку, ступила на берег Усолья. И, став в круг, плясала и пела злые частушки о ссыльных. Называя их так грязно, обидно. А потом развернули транспарант, на нем аршинными буквами написано: «Позор врагам народа!» Харитон, на что сдержанный человек, не выдержал, повернулся к незваным гостям спиной, стал уговаривать ссыльных разойтись по домам.
— Это провокаторы! Они специально пришли. Потасовку хотят устроить, чтоб опозорить нас. Не поддавайтесь, люди!
Но драка завязалась. Ее невозможно было избежать. Она была запрограммирована поселковыми комсомольцами, которым от безделья захотелось почесать кулаки.
Ссыльные били их молча, яростно, поселковые налетали хулигански, дрались всяк за себя. Ссыльные стали стенкой и прижимали незваных гостей к реке на лед. Там опытный устоит, неопытному трудно на ногах удержаться, убраться вовремя восвояси, если не через меру под бока насуют.
Но вот один из чужаков — худой и черный, как голодный ворон, кинулся с кулаками к Никанору. Его оттеснили. Он снова полез к старшему общины. Тогда Ольга с Лидкой сорвались. Ухватили дохляка за руки, за ноги, вытряхнули из одежонки на рыбьем меху и оставив в исподнем, пустили по льду рысью, подгоняя убегающего мерзлым дрыном. Усольцы, воспрянув, выгнали остальных на реку. Погнали со свистом и угрозами. Лишь через день узнали ссыльные, что никто не посылал к ним свору молодых. Кружок художественной самодеятельности сам решил обслужить усольцев. В первый и последний раз. Их программу никто не видел и не утверждал. А потому на жалобу никто не обратил внимания. Ссыльные решили, что на том все и закончилось. Но просчитались.
Под Рождество, трое женщин решили сходить в Октябрьский за продуктами. Все было хорошо. Набрали полные сумки харчей, оставалось лишь перейти реку. И тут, откуда ни возьмись толпа молодых парней. Поймали всех. Ни одной не удалось убежать. Избили зверски. Ногами. У одной бабы, здесь же на льду выкидыш случился. Беременной была. Но и это не остановило. Продукты были растоптаны, раскиданы. Ни одна из женщин не могла встать на ноги, защититься. Кто знает, что было бы, если б не сторож берегового склада, выскочивший с ружьем. Он пригрозил перестрелять всех до единого и дал предупредительный выстрел вверх. Избивавшие тут же разбежались.
Кто они? Нашли лишь четверых. Их судили. А бабы — двое — умерли не придя в сознание.
С того дня в поселковый магазин ходили лишь мужчины, да и то не по одному. И не с голыми руками. Жаловаться на поселковую шпану? Кому? Кто вступится за ссыльных. И только осиротевшие дети, подрастая без матерей, всегда помнили, кому обязаны своим горем. И навсегда, до самой смерти, возненавидели комсомольцев Октябрьского. Всех, до единого. Виктор Гусев помогал сиротам, как и все ссыльные. Они раньше других стали работать, разучились улыбаться. Похоронив матерей, навсегда простились с призрачным, трудным детством, став в свои от шести до десяти лет — взрослыми людьми. Война… Она шла всюду. И даже здесь, между Октябрьским и Усольем. Она не прекращалась ни на день. Трое поселковых налетели на Лидку. Та, хоть и калека, сумела вырваться и убежать. И тогда всерьез задумались мужчины. Гусев нашел в поселке оперуполномоченного, которому оружие отдал. Рассказал обо всем. Тот пожаловался, что одному ему с хулиганьем трудно справиться и теперь почту из поселка привозили в Усолье прямо к берегу. Зимой на лошади, летом — на катере. Усолье настороженно следило за каждым шагом поселковых. Не доверяя им ни — в чем и никогда. И все ж, как ни следили, вспыхнул среди ночи дом отца Харитона. Ссыльные на две группы разделились. Одни — тушить, другие — поджигателя догонять. И нагнали, На середине реки. Двоих. Решили не обращаясь к властям, судить в Усолье. Привезли в село связанных.
Отцу Харитону повезло. Вся семья уцелела. И дом сумели спасти от огня. Но это случайность. Не успей люди — ни семьи, ни дома не осталось бы. И ссыльные, заперев поджигателей в землянке, теперь спорили, как проучить, наказать негодяев.
— Властям их отдать надо! Нехай судят по всей строгости! — предлагал Гусев.
— То-то уже осудили убийц наших баб! По пять лет… Кого это остановило? Мне за анекдот — ссылка, им за убийство по пятаку на рыло! Нет уж! Когда меня угрохать хотели, кто искал тех трех козлов? Пора проучить как положено! — кричала Лидка.
— Это верно, хватит нос к нам совать всяким псам! Давайте шкуру с них с живых сдерем. Другим в науку, — гудел костистый, здоровенный Ерофей.
— Бог с тобой, одумайся, вспомни Писание! Там сказано — не убий. А ты что предлагаешь? — возмутился Харитон.
— Ас тобою что сделать хотели? Не только тебя, всю семью сгубить вздумали. От твоего пожара и другие дома загорелись бы. В них тоже семьи, дети. А ты жалеешь убийц? Ведь сказано в святом Писании и такое — защити свой дом и семью свою. Не разговорами, конечно! — кричал Ерофей.
— Повесить их на берегу, на столбе, чтобы Октябрьский видел!
— Сжечь их на костре, на берегу!
— Выдрать у них яйцы! — громче всех кричала Лидка.
— Выпороть их кнутами до смерти, как они с нашими бабами поступили! — предлагали мужики.
— Затопить землянку. Пусть они в воде поживут без жратвы с недельку.
— Да ерунда все это, мужики! Привязать их за шею кобыле и погонять по бережку. Пусть жирок растрясут хорошенько.
