– I regret it very deeply. Rodion spoke, that you love the girl and want to marry vor love.[17]
После этого я получил второй удар по затылку, еще более чувствительный, чем первый, и до усадьбы ехал молча.
Я припарковался в том месте, где когда-то выследил Леду, садящуюся поздним вечером в «мерс». Отсюда хорошо просматривались ворота и проходная. Леда вышла. Я мысленно пожелал ей удачи. Татьяна, уютно устроившись на заднем сиденье, с нарочитым вниманием листала какой-то американский каталог. Мы оба хранили гробовое молчание. Но недолго.
Леда подошла к проходной, уже поставила ногу на ступеньку, как вдруг путь ей преградил охранник. Он о чем-то говорил ей, точнее, жестикулировал, отрицательно качал головой и скрещивал перед собой руки. Наш план рушился из-за непредвиденных обстоятельств. Я не мог понять, что именно пытался объяснить охранник садовнице, до тех пор, пока он не вынес из дежурки коробку, перетянутую скотчем.
– Уволена! – воскликнул я и ударил кулаком по рулю.
– Наверное, Столешко понял, что мы сбежали не без ее помощи, – предположила Татьяна. – Глупостью занимаемся. Надо лезть через забор и идти напролом. А вся эта американская законопослушность…
Она не договорила. К Леде, растерянно стоящей с коробкой в руках, вдруг подошел Палыч. Я даже не понял, где он стоял до этого. Кинолог взял садовницу под руку и отвел к остановке автобуса. Они сели на скамейку. Палыч положил себе на колени пакет, достал из него ручку и газету, что-то написал на полях и показал садовнице – очень быстро, наверное, одно слово, но Леда «читала» его долго, минуты три. Затем кивнула, встала и пошла в нашу сторону. Палыч прихватил ее коробку и пошел за ней.
– Зря она это делает, – процедила Татьяна.
– Палычу можно верить, – заступился я за кинолога.
– Можно. Но если потом машину остановит милицейский патруль – не удивляйся.
Леда приблизилась к «мерсу», остановилась и обернулась, давая понять Палычу, что его просьба удовлетворена. Кинолог, судя по выражению лица, не до конца был уверен, что садовница правильно его поняла, и все же подошел к машине и склонился перед тонированным стеклом, пытаясь рассмотреть внутренность салона. Это была странная картина: мы смотрели друг на друга глаза в глаза, но я его видел, а он меня нет.
С тихим свистом опустилось стекло. Я улыбнулся и подмигнул удивленному кинологу.
– Во даешь! – произнес Палыч. – И ты здесь? А я Татьяну ищу.
– Я здесь, Палыч! Садись! – отозвалась Татьяна и открыла дверь. – Что случилось?
Леда тоже села в машину. Мы посмотрели друг на друга, я кивнул, давая понять Леде, что я догадался о ее увольнении.
– А я тебя со вчерашнего вечера ищу! – взволнованно сказал Палыч, приглаживая седые усы и крепко прижимая сверток к коленям.
– Хочешь предложить мне щенков? – спросила Татьяна.
– Нет, не щенков… Чудеса! «Мерседес» у вас.
– Это нашей садовницы машина, – сказал я.
Палыч оставил это замечание без комментариев, не определив, пошутил я или сказал правду.
– Дело вот в чем, – сказал он Татьяне. – Вчера днем около особняка Родиона отлавливает меня Мухин, дает мне этот сверток и говорит: срочно спустись в овраг, найди Татьяну и передай это ей – лично в руки! Я вниз спустился, а там милиция, Родион, Филя, все суетятся, злые, меня на хрен посылают. Кто-то сказал, что ты только что на лошади ускакала. Я подумал, что это шутка. До темноты ждал тебя на выгоне, думал, придешь к себе на ночь. А с утра у проходной дожидаюсь…
Татьяна уже разрывала газетную обертку. Мы с Ледой, обернувшись, следили за ее руками. Обнажилась картонная коробка, поверх нее лежала записка. Я почти вырвал ее из пальцев Татьяны и вслух прочитал:
– «Таня! Предполагаю, что это антилимфоцитарная сыворотка, но нужно подтверждение эксперта. Срочно (дважды подчеркнуто) слетай в отделение милиции, найди Дудина Геннадия Васильевича, пусть немедленно сделает заключение. И с ним – с заключением то бишь – ко мне! Я буду ждать в комнате Родиона. Мухин».
Татьяна открыла коробку. В картонных ячейках лежали ампулы желтого стекла, подписанные мелким, почти невидимым шрифтом «HLA-SYSTEM».
– Вот оно! – пробормотал я, осторожно вынимая одну ампулу и рассматривая ее маслянистое содержимое.
– А Мухина ты потом видел? – спросила Татьяна Палыча.
– Нет, – покачал он головой. – Вчера вечером хотел его найти и сказать, что тебя не нашел, так дверь особняка была заперта, свет выключен, на стук никто не отзывался.
– Вы понимаете, что это такое?! – воскликнул я. – Мы же теперь Столешко за жабры поймали! Если это единственная коробка…
Татьяна хмурилась. Отняв у меня ампулу, она положила ее в коробку и закрыла крышку.
– Боюсь, что мы сильно опоздали, – произнесла она.
Я не мог понять, о чем она. Душа моя ликовала от удивительного поворота судьбы. Если этот «HLA» и есть тот самый иммунодепрессант, который Столешко должен вводить себе, чтобы избежать отторжения тканей, если это единственная коробка, которую ему дали в бангкокском центре репродукции, то у нас в руках был мощнейший козырь. При помощи элементарного шантажа из Столешко теперь можно было веревки вить. Он, как наркоман, был привязан к инъекциям, без которых его физиономия, сшитая из кусков чужой ткани, расползется, словно сырой блин в руках.
– Надо спросить у охраны, выходил ли Мухин, – сама себе говорила Татьяна, глядя через окно на загруженный контейнерами «КамАЗ», подруливающий к воротам усадьбы. Потом повернула голову и посмотрела на кинолога: – Палыч, сделай доброе дело, зайди в усадьбу, узнай про Мухина. Ты же у нас пользуешься заслуженным доверием у новой власти, правда? Бессменный и незаменимый!
«И чего мужика обижает? – подумал я. – И слава богу, что не уволили! Будет на что семью кормить».
Но Палыч грустно усмехнулся, болезненно восприняв замаскированный упрек, и отрицательно покачал головой.
– Нет, уже не пользуюсь доверием, – сказал он. – Я вчера заявление об уходе написал. А когда этот… новый управляющий… как его? Хрустальский! В общем, когда он спросил о причине, я ответил, что мне не нравятся ни их делишки, ни их рожи. Хлопнул дверью и ушел.
– Мухин вчера вечером благополучно уехал домой, – сказал я и тотчас понял, что сам в это не верю.
Татьяна кинула на меня короткий взгляд и вполголоса произнесла:
– Тебе лишь бы что-то сказать…
Леда, вынужденная из-за присутствия Палыча молчать, сгорала от любопытства. Не знаю, все ли она поняла из нашего разговора, но по ее глазам можно было догадаться, что женщине не терпится принять участие в разговоре и напомнить нам о себе. Татьяна не могла этого не заметить. Понимая, что более удачного момента для захвата инициативы не будет, она вдруг решительно вынула из коробки ампулу, щелчком ногтя отбила кончик и, приоткрыв дверь, вытряхнула содержимое на землю. Ни о чем не спрашивая, не советуясь, она вышла из машины и, прежде чем закрыть за собой дверь, приказным тоном сказала:
– Ждите меня здесь.
Леда с недоумением посмотрела на меня, словно спрашивая: известно ли мне, какая идея взбрела в голову девушке? Я пожал плечами. Палыч, чувствуя, что интерес к нему угас, не стал навязывать нам свое общество, протянул мне руку и пожелал всех благ. Когда дверь за ним закрылась, я сказал Леде, что Татьяна, по-моему, сейчас наломает дров, а затем минут десять растолковывал, при чем тут дрова.
Мы смотрели, как Татьяна общается с охранником. Высокий и сутулый детина в камуфляже, сунув руки в карманы, широко улыбался и маленькими шажками надвигался на девушку. Она с той же скоростью отступала от него. Можно было подумать, что охранник находится под воздействием весны и не понимает, почему Татьяна так взволнована. Он не давал ей уйти от ворот. Заигрывание продолжалось уже слишком долго, становилось подозрительно навязчивым, и я уже с трудом давил в себе желание выйти из машины.
Я уже нутром чувствовал, что эта бесцельная трата времени добром не закончится, и спустя несколько минут мне пришлось еще раз убедиться в наличии у себя сильной интуиции. Без сигналов, без проблесковых маячков, но быстро и пыльно на круг выскочили три милицейские «шестерки». Шурша шинами и раскидывая во все стороны гравий, они попытались окружить Татьяну, но трех машин для этого замысла оказалось недостаточно – между машинами запросто мог пройти развернутый в боевой порядок взвод пехотинцев.
– Охранник «настучал»! – крикнул я, забыв о том, что использование сленга превращало языковый барьер между мной и Ледой в Великую Китайскую стену, и схватился за ключ зажигания.
Я заставил «мерс» в полной мере продемонстрировать свои недюжинные способности. За считанные секунды он набрал такую скорость, с какой в Араповом Поле разве что летали стрижи. Черный, сильный, тяжелый, как касатка в стае потрепанных дельфинов, он вклинился между «шестерок» как раз в тот момент, когда милиционеры пытались окружить Татьяну живым кольцом. Леда на ходу открыла дверь. В пылевом облаке началась суета. Черная машина, словно свалившаяся на круг с неба, на мгновение отвлекла внимание милиционеров от Татьяны. Воспользовавшись заминкой, девушка кинулась к нам. Я ударил ногой по педали газа. Все триста двадцать «лошадок», сконцентрированные в двигателе, устрашающе заржали. Четыре фары выстрелили ослепительным галогенным светом. Оглушительно завыл сигнал. Машина излучала силу и угрозу в столь внушительных объемах, что живое кольцо разомкнулось. В ту секунду, когда Татьяна запрыгнула в салон, я послал «мерс» по колдобинам. Он бился днищем и прыгал, как молодой конь. Расстояние между нами и «шестерками» увеличивалось настолько быстро, что всякое преследование становилось бесперспективным, однако одна из милицейских машин в течение нескольких минут отважно неслась за нами, забивая воздухозаборники пылью, но в районе моста выдохлась и остановилась.
