Вот и нет хищного прищура, сейчас перед Игнатом сидел обыкновенный приказчик, намеревающийся сбыть гнилой товар. Вид Степана развеселил Сарычева. С трудом погасив улыбку, он произнес:
— Ты меня что, за фраера, что ли, держишь? Я ведь такой же тертый калач, как и ты.
— Слово даю жиганское.
Сарычева вдруг охватил cамый настоящий кураж. А почему бы не поиграть? Собственно, чем он рискует?
— Договорились, — согласился Игнат, доставая колоду карт. — Кирьян и так будет мой, — заметил Сарычев. — Если не сегодня, так завтра обязательно. Не можешь ты о нем знать больше, чем я. Давай решим так: если ты проиграешь, так собственноручно себя развенчаешь.
— На дармовое дело, начальник, рассчитываешь, — весело произнес Степан, взяв со стола карты. — Так во что играем? Очко? Рамс? Бура? А может быть, храп?
— Давай в храп, — легко согласился Сарычев.
Жиган уверенно разметал карты. Они бегали в его ладонях как заведенные, то струились ручейком, а то вдруг чертили в воздухе полукруг, и когда наконец подустали, то успокоились на обшарпанном столе двумя небольшими колодами. Козырной картой открылся пиковый туз.
Стало быть, к удаче.
— Объявляй игру, — великодушно разрешил Степан.
Сарычев, не поднимая карт, уверенно произнес:
— Фрап!
— А ты у нас герой, — произнес жиган, взяв карты. — На козыря, стало быть, позарился.
Сарычев молча взял карты, захватил козыря, открывшегося по сдаче, и выбросил лишнюю карту.
— Я пошел, — произнес Сарычев и бросил на стол туза. — Считай, что эта взятка моя.
После третьего проигранного круга Степан аккуратно сложил карты в ровную колоду.
— Взял ты меня. Чего хочешь? Кирьяна тебе надо?
Сарычев улыбнулся и вдруг отрицательно покачал головой.
— Нет.
— А чего тогда?
Удивление Степана выглядело искренним.
— Ты жиганское слово давал?
— Ну-у, — протянул жиган.
— Вот тебе лезвие. Развенчай себя! Тебе титул уже без надобности, все равно скоро к стенке поставим.
Сарычев положил на стол немецкое безопасное лезвие.
— Чего же ты… или кишка тонка? — ухмыльнулся Сарычев. — А может быть, слово жиганское для тебя ничего больше не значит?
Степан поднял рубаху. Посмотрел на свой татуированный живот — все еще крепкий, хотя и чуток рыхловатый. Затем осторожно взял лезвие, словно опасаясь, что оно может шибануть током, и примерился к выколотым куполам, как если бы хотел срезать с них маковки.
— Начальник, может, что-нибудь другое?
Сарычев отрицательно покачал головой, взгляд его застыл прямехонько на крестах, один из них выглядел надломленным.
— Нет… Ты давал слово жигана.
— Начальник, почему ты нас так ненавидишь?
— Не сомневайся, жиган, у меня есть на это причины.
Помешкав самую малость, Степан дважды полоснул себя по животу, — крест-накрест. Хлынула алая кровь.
— Теперь ты не пахан… Уже и не жиган. А насчет стенки… может, я и погорячился. В лагерь поедешь, поживешь среди шпанки!
— Уделал ты меня, начальник, — покачал головой Степан, прижимая к порезам рубаху, — как говорится, по самое брюхо уделал.
* * *
Настроение у Кирьяна было скверное. Вчера вечером, на одной из малин, он повстречал пьяненькую и зареванную Варьку Капустницу. Собрав жиганов, она поминала убиенного Сявку. Мальца нашли в одной из подворотен с проломленным черепом. Кирьяну, повидавшему на своем веку множество смертей, сделалось горько по-настоящему — он осознавал, что был главной причиной гибели мальца. Крупная тридцатипятилетняя шалава любила беспризорника по-настоящему. Она была единственным человеком, который проливал по нему слезы.
Кирьян обернулся у дверей, примета скверная, но справиться с искушением он не сумел. Встав перед огромным трюмо, Дарья поправляла у зеркала пышные волосы. А хороша, чертовка! Ну чем не греческая богиня! Девушка старательно делала вид, что не замечает обращенного в ее сторону взгляда, и это ей почти удавалось. Даже нижнюю губу прикусила.
Неожиданно Дарья повернулась:
— Может, поедем сразу?
— Меня не поймут. Я должен проститься.
— Но ты же договорился встретиться с ними через два часа.
— Ждать не могу. Еду сейчас. А ты, собственно, куда вырядилась? — Кирьян нахмурился. Странное дело, он продолжал ревновать ее даже сейчас.
Дарья приняла вызов и смотрела на него, широко распахнув глаза. В такие минуты она выглядела особенно красивой.
— Если мы не едем сейчас, то я бы тоже хотела проститься, — капризно фыркнула барышня. — Уезжаем неизвестно куда и насколько, а я не могу даже с подругами поговорить!
— Я тебя предупреждал, чтобы ни одна живая душа не знала, куда мы едем.
— Знаю!
— Где встречаемся, не забыла? — И, не дожидаясь ответа, сердито захлопнул дверь.
У подъезда стоял автомобиль. Евстигней нервно постукивал по рулю, дожидаясь Кирьяна. Внешне как будто бы все выглядело благопристойно, но жиган не спешил. У перекрестка он заметил неподвижно стоящего молодого мужчину с небольшим букетом алых гвоздик. Обыкновенный влюбленный, терпеливо дожидающийся запаздывающую барышню. Вот даже на часы посматривает в нетерпении. Только что-то в его облике настораживало. Хотя, может, все дело в излишней подозрительности? Ага, уж больно неряшливо сжимает цветочки и посматривает не в переулок, откуда могла высочить припозднившаяся любава, а в сторону автомобиля.
Все ясно!
Кирьян сунул руку в карман, нащупал прохладную рукоять и мгновенно успокоился. Просто так вы меня не возьмете, господа чекисты. Уверенным шагом стал спускаться вниз по лестнице. Распахнув дверцу автомобиля, он тут же коротко распорядился:
— Гони!
Двигатель взревел, и «Мерседес-Бенц», сорвавшись с места, покатил по улице. Обернувшись, Курахин заметил, как мужчина отбросил в сторону цветы, ставшие ненужными, и бросился на середину улицы к проезжавшему мимо извозчику.
Значит, не показалось!
Но как они могли узнать?!
— Куда? — встрепенулся Евстигней.
— В Голутвинский!
— Понял!
Скоро свернули в Голутвинский переулок, по обе стороны, едва ли не наползая друг на друга, громоздились фабричные корпуса, а на углу возвышался могучий силуэт водонапорной башни.
— Останови здесь! — приказал жиган. — Двигатель не глуши, я скоро выйду.
— Понял.
Подхватив саквояж, Кирьян двинулся в сторону ближайшего дома. Правая рука по-прежнему пряталась в кармане. Хотя опасности ждать не стоило. Откуда? Она осталась в противоположном конце города. Уверенно поднялся на четвертый этаж. На площадке света нет, оно и понятно, гостям, что входят в эту квартиру, лишние свидетели не нужны. Четырежды пробарабанил в дверь условным стуком. Она отворилась не сразу. Некоторое время за дверью царила тишина, потом раздался шорох, и только после этого прозвучал недружелюбный вопрос:
— Кого несет?
— Кого ты ждешь.
Кирьян внутренне усмехнулся, представив рыхлую физиономию хозяина блатхаты. Семеныч всегда был недоверчивый. Если ему суждено оказаться в аду, то даже кипящую смолу он поставит под сомнение. Щелкнул замок, еще один, вот и цепочка неряшливо брякнула о косяк. И только после этого раздался заметно потеплевший голос:
— А ты рановато. Не ждали!
Кирьян вошел в полутемную прихожую и уверенно направился в зал. За длинным столом сидели шесть жиганов и резались в карты. В центре стола, на самом почетном месте, возвышалась бутыль самогона. Но это была не пьянка, а лишь дегустация первача.
— Так сложилось, — сдержанно сказал Кирьян.
Жиган вытащил из кармана правую руку и пошевелил подуставшими пальцами. Можно малость расслабиться — рядом свои.
— О чем ты? — проговорил один из жиганов, тот, что сидел напротив, круглолицый и с широким шрамом через правую щеку. Масть ему шла, что было видно по его располагающей улыбке.
— Не знаю, каким образом, но чекисты узнали, где я залег. Около моего дома шпик один крутился. А когда я уже уезжал, то с легавыми разминулся. На грузовике ехали, сучары, брать меня. Не удивлюсь, если они скоро будут здесь. Вот затем и приехал. Жиганы, расходиться нам надо… Я вам не пахан более, на ту сторону ухожу. Предупредить зашел, чтобы все по-правильному было.
Лицо человека со шрамом кисло поморщилось:
— А нам что предлагаешь делать? В богадельню, что ли, подаваться?.. Вслед за тобой?
С коротким, но сильным замахом он швырнул на стол карту, взяв очередную взятку. Фортуна ему явно благоволила. Фартовый парень. Остальные пятеро жиганов сидели с угрюмыми физиономиями. Разговор явно не клеился. Что ж, такое продолжение следовало предвидеть.
Дорожки-то расходятся навсегда!
Кирьян не без труда переборол в себе раздражение:
