Теперь он всю вахту «ловил свечи» — помогая? бурильщикам поднимать либо опускать в скважину трубы. И целыми днями слышал снизу перекрывающие рев двигателей, голоса буровиков:
— Вира! Майна!
Человек успевал справляться вовремя. Но к концу вахты, случалось, даже у него промокала насквозь шапка. Зато, возвращаясь в будку, он замечал, что на его постели лежит чистое полотенце! носки и рубашка — постираны и поглажены. Горя чий ужин ждет его.
Мужики тосковали по семьям и детям. Макарыча ничто не терзало. Он жил не зная печали. Казалось, ничто не терзает его душу и сердце. А потому не считал дни до окончания контракта, и буровики искренне завидовали ему:
— Вот ведь старый черт, живет, как в малиннике. Даже Здесь сумел устроиться, как мышь на крупе. И все ему по хрену…
Попробовал однажды второй дизелист наехать на Макарыча за то, что не дал ему на чифир свой чай. Развязал язык и обозвал человека грязно. Но уже в следующий миг, вот уж не ожидали бурильщики, отлетел дизелист метров на двадцать, вспахав носом всю пыль и Грязь. Все невольно сбились в кучку, поняв, что у Макарыча есть свое прошлое и наступать ему на пятки, конечно, не стоит.
О себе, о своей прежней жизни Макарыч не рассказывал никому. Ни с кем не искал дружбу. А потому, когда буровая дала нефть и люди получили расчет, все разъехались по своим домам, забыв даже попрощаться.
Макарыч улетел домой на самолете. Он не любил поезда за их медлительность, тесноту и шум. Он соскучился по тишине и одиночеству, когда можно было сесть, перевести дух, обдумать прошлое и попытаться заглянуть в день завтрашний.
О, как устал он от кочевой, неустроенной жизни, от постоянного многоголосья и шума, от концентратов и комаров, от назойливого окружения. Но что делать? Этот человек и впрямь имел свое прошлое…
Макарыч был последним из могикан, о ком не без ужаса вспоминали старые следователи прокуратур и милиций, чье прошлое запечатлелось в десятках томов уголовных дел, хранящихся в архивах под множеством замков и печатей. Чью кликуху помнили до смерти во многих зонах Крайнего Севера и Колымы.
Даже теперь, спустя много лет, о нем ходят легенды среди зэков, отсидевших немалые сроки. Макарыч считался грозой всех крупных банков. Он был фартовым. Самым дерзким и жестоким «медвежатником», какой умел шутя, в считанные секунды, вскрыть любой сейф.
Воровать он начал рано, с самого детства. Нет, не жратву. На такие мелочи не разменивался. Про- сто однажды ворвались к ним в дом люди в форме. Вытолкали из дома отца и мать, загнали, их в «воронок», а потом, вернувшись, сорвали со стен иконы, забрали Библию, деньги и драгоценности сгребли в сумку и, остановившись перед старой бабкой, загородившей ладонями головенку семилетнего мальчугана, совещались, как поступить с ними? Арестовать, как отца с матерью, не могли, не было ордера. Оставлять свидетелей случившегося тоже не хотели. И тогда решился самый злой, заросший. щетиной, пропахший махоркой мужик.
— Че с поповским отродьем валандаться? — вы- тащил наган и… Бабка упала от первого выстрела прикрыв собой внука. Его не стали добивать контрольными выстрелами в голову. То ли пули не хватило, то ли времени было в обрез.
Макарыч в считанные минуты остался совсем один. Да, его отец был священником, мать пела в церковном хоре. Но кому они помешали? Кому перешла дорогу старая бабка? Мальчишку трясло от страха и злобы. Он долго сидел рядом с мертвой бабкой, боясь выглянуть на улицу. Позже он узнал, что не только его семью постигло несчастье. Многих соседей вот так же увезли в «воронке». Но… Свое болело сильнее. И мальчишка стал воровать. Сначала с ровесниками, оставшимися, как и он, без родителей. Крали деньги в кассах магазинов из-под носов зазевавшихся продавцов. Потом научились
влезать в магазины, открывая замки. Банда быстро набирала опыт, и ее приметили фартовые. Пригрели и Макарыча. Научили воровать грамотно, уходить от погони, убивать охрану и назойливую, настырную погоню.
Макарыч с детства возненавидел людей в форме. И помня свое, учился стрелять, метать ножи без промаха. Поначалу считал, скольких отправил на тот свет. Потом сбился со счета и мстил вслепую за свою семью, за отнятое детство, за разграбленный дом.
— Да эта «зелень» — прирожденный мокрушник! Глянь! Сам не больше кубышки, а уже сколько лягавых замокрил! — восторгались фартовые.
— У нас мокрушников полно! У этого хмыренка свой навар будет. «Медвежатника» из него состряпать надо! — сказал пахан «малины», и Макарыча стали обучать самому сложному и почетному у воров ремеслу «медвежатника».
Три года учили его разбираться в замках, работать фомкой, а уж он ее смастерил для себя особую — наборную, на все случаи жизни, постоянно дорабатывал и никогда, даже во сне, не разлучался с нею ни на минуту.
Вначале воровал из злости, мстил за свое власти, какую ненавидел каждой клеткой, и не верил ни в одно слово и обещание. Его трясло от портретов и лозунгов, от демонстраций и выборов.
Ему повезло, что осудили за воровство, не впаяв политику. Не удалось следователю выбить из человека признание. И Макарыч попал в воровскую зону, где не страдал от голода и холода. С воли ему шли посылки от кентов, какие поддерживали «медвежатника», не выдавшего на следствии ни одного из них. Фартовые барака продолжили обучение Макарыча. Тут он прошел целую академию. Накрепко усвоил «закон» с его жесткими требованиями и согласился, дал слово соблюдать его. А на четвертом году сбежал из зоны вместе с двумя фартовыми. Не нагнала их погоня. Не сорвал Макарыч здоровье в зоне, потому хватило сил на побег. И вскоре вернулся в свою «малину».
Ни в чем не знал он отказа и нужды в зоне. Но Девок явно не хватало. И возмужавший, повзрослевший Макарыч ударился в загул. Он не вылезал из притонов. Переспал со всеми шмарами, даже с бандершей. Именно эта — последняя, дважды спасала его от милиции, спешно переодев Макарыча в бабьи тряпки. Ощупать эту «шмару» не решился милицейский наряд. От нее несло потом, как от загнанной кобылы. На что неприхотлива и неразборчива была милиция в связях со шмарами, на переодетого фартового никто не глянул, и тот благополучно убегал. Но едва милиция покидала притон, Макарыч тут же возвращался туда.
— Слушай, ты, потрох! Сколько раз тебе болтать? Коль в этом месте тебя накрыли, не возникай там больше никогда! Не искушай Фортуну! Словят, останешься без мудей! Лягавые псы на расправу короткие! — предупреждали кенты.
— Так мусора во всех притонах засветились. Мне что, из-за них в монахах канать? Нет уж! Я свои яйцы в ломбард не закладывал! И без шмар не канаю! — не соглашался Макарыч.
— Не кривляйся в пидора! Слышь! Сними хазу на ночь. Клей шмар и вези туда. Кувыркайся с ними хоть до усеру. Но не в притоне, где менты придышались! Секи! Не только своей тыквой рискуешь. И еще врубись, о чем вякну. Когда кент засыпался в деле, ему и в ходку — в зону посылают грев. Если на шмарах попухнешь — никаких посылок не жди! Допер? — огрел пахан злым взглядом. И фартовые поддержали его.
Макарыч долго мучился. Он кружил возле притонов, как кобель на цепи. Ему так хотелось ввалиться туда, но удерживал страх. И все же одолел его через неделю. Отводил душу две ночи. А на третью — вытащили его фартовые. Позвали на дело. Решили тряхнуть меховой магазин.
Его ограбили так легко и просто, что сами удивились. Вынесли шкурки соболей и норок, куничьи, выхухоля и горностая. Песцовые не брали за громоздкость и низкую цену. Но Макарыч не устоял. Спер шкурку песца для одной из шмар. Решил порадовать девку. И втай от всех подарил ей северного красавца на воротник. Та через пару дней накинула мех на плечи, пошла по городу прогуляться. Там ее взяла милиция. Прямо за шкурку. Потом, уже в камере, чуть из своей шкуры не вытряхнули, допытываясь, где взяла мех. Шмара терпела сколько хватило сил. Но на третий день раскололась и высветила Макарыча.
Его взяли в притоне… Не случись в том вагоне Шакала, отбывал бы он на Сахалине полный червонец. С острова убежать не удавалось никому. А в пути… Шакал смекнул быстро. И ночью, когда охрана села играть в карты, моргнул Макарычу, жестами показал, что надо сделать. Прыгнул с верхних нар на игравших, опрокинул их, Макарыч тем временем открыл двери. Они выскочили в темноту ночи. Вслед им гремели выстрелы, но состав шел на подъем и машинист не решился затормозить поезд. Пока он взял гору, пока состав остановился и погоня опустилась вниз, беглецы успели заскочить в крытый грузовик, мчавшийся в обратном направлении, и к утру были вне досягаемости для охраны и конвоя.
Шакал предложив Макарычу сменить «малину». Но тот отказался, ответив резонно:
— Ботаешь, мои кенты говно, коль не вырвали из-под суда, из состава? Но зато мой пахан — на воле. А вот ты — загремел в ходку. Что ж за «малина» у тебя? Если тобой не дорожат, что мне там делать?
