– Бетти, – смущенно сказала она и слегка пожала его пальцы.
Генри капризно вздернул подбородок и оценивающе посмотрел на нее сверху вниз.
– Какое скучное имя для такой яркой, интересной девушки!
Она с трудом держала глаза открытыми. Ее клонило в сон.
– Тебе есть, где переночевать? – тихо спросил Генри.
Тета, подскочив на месте, схватилась за нож.
– Только попробуй как-нибудь пошалить, приятель, и ты очень пожалеешь.
– После всего, что было в моей жизни, мне бы не хотелось так пошло погибнуть с кухонным ножом в сердце, – сказал Генри так буднично, будто обсуждал с ней цены на молоко. – Уверяю тебя, Бетти, я джентльмен и человек слова.
Тета так устала. Голод будто выступал затычкой в сосуде, в котором до этого сдерживались все ее эмоции, а теперь ее выдернули. Она принялась тихо плакать.
– Вот и хорошо, милочка. Пойдем со мной.
Позже Генри рассказал ей, что никогда еще не видел, чтобы такая красивая девушка так горько плакала.
Тета проследовала за Генри на площадь Святого Марка, в его однокомнатную квартирку с протекающей крышей. Там он вручил ей подушку и одеяло. Она, все еще полная недоверия, прижала их к себе, а Генри взял хлипкий стул и сел за старое пианино у окна. Принявшись напевать что-то вполголоса, он начал делать пометки на исписанных обрывках бумаги, покрытых кляксами.
– Можешь остаться, если хочешь, – сказал он, не поднимая на нее глаз. – Ко мне не приходит уборщица, и трубы текут, общую ванную в конце коридора я делю с еще десятью очень экстравагантными людьми. Зимой здесь холодно, как в Арктике, а летом можно изжариться живьем. Не намного лучше, чем на улице. Но я тебе все равно рад.
Она опасалась, что Генри потребует расплаты за свое гостеприимство, но он ничего не предпринимал. Тета проспала всю ночь и половину дня. Проснувшись, она обнаружила пончик на щербатой тарелке и рядом с ним хрупкую ромашку в пустой бутылке из-под молока. Рядом стояла записка.
«Надеюсь, ты хорошо спала. Я бы попросил тебя не красть, но красть здесь нечего.
Можешь оставаться здесь столько, сколько тебе захочется.
Искренне твой,
Генри Дюбуа Четвертый».
Тете больше некуда было идти, поэтому она съела пончик и помыла за собой тарелку. Потом перемыла всю грязную посуду и расставила ее в шкафу. Вернувшись домой, Генри оказался в такой чистой комнате, что не поверил глазам, вышел и зашел еще раз – он подумал, что мог ошибиться квартирой.
– Тебя ведь на самом деле не Белоснежка зовут? – с хитрецой спросил он.
Они съели большую миску лапши из кафе внизу и проговорили до поздней ночи.
Именно Генри уговорил ее подстричь волосы. Рука об руку они пошли в парикмахерскую на Блэкер-стрит. Тета надела вещи Генри.
В кресло парикмахера она села с абсолютно прямой спиной и глядела вперед себя немигающим взглядом, пока ножницы обрезали ее толстые локоны. Волосы сыпались блестящим дождем на пол вокруг нее. Тета чувствовала, как ее голова становится все легче и легче, словно она избавлялась от бремени прошлого, страхов и тяжелых мыслей. Когда парикмахер развернул ее лицом к зеркалу, рот Теты раскрылся в восторженном «О». Она аккуратно, будто не веря глазам, провела пальцами по своей шелковой открытой шее, стряхивая крошечные обрезки волос, и коснулась коротко остриженного затылка, где ножка каре в стиле Луизы Брукс формировала дерзкую «V». В зеркало она увидела, как Генри закусил губу.
– На что ты так вылупился, пианист? Никогда раньше не видел флэппера? – И она кокетливо ему подмигнула.
– Ты самая красивая девушка на этой улице, – ответил он. Тета подождала, пока он поцелует ее, но этого почему-то не произошло, и она почувствовала странную смесь облегчения с разочарованием.
Они обмывали ее новую прическу в богемном ночном клубе в Гринвич-виллидж, где, спрятавшись от осуждающих взглядов, красивые молодые люди танцевали друг с другом, грудь к груди, держались за руки или обменивались страстными взглядами через столы, украшенные статуэтками обнаженных мужчин в античном стиле. Тета слыхала о том, что подобные заведения существуют, как и о том, что есть мужчины, любящие других мужчин – «гомики», как презрительно называла их миссис Боуэрс. В этот момент Тета обычно чувствовала, как ее щеки заливает краска стыда из-за грубого слова. Тем не менее раньше она никогда не была в подобном месте и думала, что ей не будут рады, но она сильно ошибалась.
Генри сидел, вальяжно откинувшись на стуле, и сквозь полутьму клуба смотрел на сцену, время от времени косясь на сидевшего по соседству симпатичного темноволосого парня. Тот иногда робко оглядывался, но тут же смущенно отворачивался. И тут Тету осенило.
– Дружище, я в теме, – сказала она.
С шиком настоящей актрисы она подплыла к темноволосому парню и присела рядом с ним.
– Мой друг Генри скоро станет вторым Джорджем Гершвином. Вам стоило бы пригласить его на танец до того, как он прославится.
Уже позже они все сидели на огромной плюшевой софе: Тета – по правую руку от Генри, темноволосый парень – по левую. Им составили компанию два студента из Нью-Джерси и моряк из Кентукки. Они пили, смеялись, болтали без умолку, распевали песни и меряли галстуки друг друга. Затем решили придумать Тете новое имя, поскольку, как Генри объявил, она совершенно не похожа на Бетти. Все принялись перебирать имена, от самых гламурных – Глория, Хедвиг, Натали, Шарлотта – до глупых – Мацзян, Руби Валентино, Мэри-Мотыга.
– Может быть, просто – Сигма Хи? – предложил один из студентов, и они дружно сложились от смеха.
– Это ужасно, – простонал Генри в перерыве между приступами хохота. Даже его бледные щеки слегка порозовели. Он стал похож на расхулиганившегося церковного служку.
– Альфа Бета! Дельта Эпсилон! Фи Бета Каппа! Дельта Тета!
– Секундочку, повторите последнее, – попросила Тета.
– Тета, – сказал один из студентов. Остальные парни повторили его вслух. Их переполняло пьяное веселое счастье.
– Тета, – проговорила она. Ей нравилось ощущение этого имени на языке. – Буду Тетой.
Она настояла на том, чтобы выбрать фамилию Найт [62] – так она чувствовала себя сильнее и отважнее. Это имя звенело, как броня, чтобы она могла постоять за себя в своей новой жизни.
– За мисс Тету Найт, – объявили парни, и Тета осушила бокал до дна. Смеясь, они танцевали в кругу света шикарной люстры, и Тета не хотела, чтобы ночь заканчивалась.
Спустя неделю Тета разбудила Генри так рано, что полоска рассвета была еще бледно-голубым намеком на горизонте. Она была отекшая, опухшая от слез, с зареванными щеками. Прошло уже два месяца с тех пор, как она сбежала из Канзаса, оставив Роя, с тех пор, как он в последний раз причинил ей боль.
Генри приподнялся на локтях и заговорил хриплым ото сна голосом:
– Что стряслось, милая?
Она выложила ему все, что произошло в Канзасе, умудрившись не заплакать до самого конца. Все эти дни она испытывала такое потрясающее облегчение, будто тонула в разбушевавшейся, мутной от наводнения реке, но ее спасли, вытащили на берег и согрели у костра под сухим одеялом. Но теперь она проснулась и обнаружила, что река поднялась до самых берегов и снова утягивает ее в свой грязный поток.
Генри спокойно и внимательно выслушал весь ее рассказ до конца. Когда Тета замолчала, он прижал ее к груди.
– Если ты захочешь, я женюсь на тебе.
Она поцеловала его пальцы и прижала их к своему лицу.
– Я не могу оставить этого ребенка, Генри.
Он задумчиво кивнул.
– Кажется, я знаю кое-кого, кто в состоянии нам помочь.
Он произнес это волшебное слово – нам. Тета вдруг поняла, что больше они никогда не разлучатся, будто всю жизнь и были такими – двумя половинками одного яблока, лучшими друзьями.
Вскоре у них появились адрес и имя человека, накорябанные на мятой бумажке, которую Тета напряженно сжимала в ладони. Шел дождь, когда они приехали к обшарпанному зданию, перед которым нервно расхаживали и курили двое мужчин, и потом поднялись, как на Голгофу, по пяти пролетам крутой лестницы, мимо дверей, за которыми плакали дети. По темному коридору поднималась нестерпимая вонь жареной рыбы, от которой неприятно переворачивалось в желудке, и Тета сделала над собой усилие, чтобы ее не стошнило. Наконец они оказались на верхнем этаже и постучали в простую коричневую дверь, из-за которой шел едкий запах «Лизола». Жилистый человек проводил их в грязную комнату ожидания, все три стула в которой оказались разными. Направо виднелась ванная с корытом, заполненным красноватой от крови водой и использованными скальпелями на бортике. За занавеской стонала какая-то женщина. Тета схватила Генри за руку и так сжала ее, будто хотела сломать. Жилистый мужчина указал ей на койку, покрытую пожелтевшей простыней, и попросил раздеться и прилечь. Женщина за занавеской снова закричала, и Тета не выдержала. Она кубарем сбежала по лестнице и вылетела на улицу, под дождь, не обращая внимания, как мокнет ее платье.
