Пришлось расстаться еще с одной двадцаткой, зато дежурный по стоянке был сама любезность.
— «Вольво» 426-04 МБ? — отлистал он журнал, провел пальцем по одной странице… по другой… по третьей… — Есть такая, на имя Савельева Алексея Владимировича.
— Кого?! — выхватил журнал Решетников. Такой фамилии до сих пор он не встречал.
— Савельева.
— А когда… когда ее забрали?
— У-у!.. Ищите. Вот графа «Время выезда со стоянки»… Двадцать второго… нет… двадцать третьего… нет… двадцать четвертого… нет…
«Вольво» забрали в субботу рано утром, забрал, судя по отметке, все тот же Савельев. Богданович вернулся в пятницу… В пятницу машина находилась еще здесь…
«Черт возьми! — вспотел от напряжения Решетников. — Что же это за Савельев такой, который воспользовался машиной Богдановича в его отсутствие?!»
Он показал дежурному все имевшиеся у него фотографии, но тот лишь смеялся и не хотел их даже смотреть: «Да вы что! У меня до трехсот машин в день, я…» — «Ну, а вдруг? А вдруг вспомните?» — не отставал Решетников, но опознание не состоялось.
Еще почти час ушел на поиск бортпроводницы, реакция ее на предложение посмотреть фотографии была похожей, вначале она отказывалась, но потом уступила просьбам; в ее взгляде на настойчивого частного детектива («Ой! Правда?! Это вроде как Эркюль Пуаро, да?») сквозила подозрительность, с какой смотрят на слегка помешанного.
«Ничего! — утешал себя Решетников, возвращаясь в Москву с предельной для своей «троечки» скоростью сто двадцать. — Ничего!.. Чтоб я сдох, если не раскручу этого торгаша, хитрована, мать его, если не найду, кто убил тебя?..»
С Кирой он мысленно разговаривал уже давно. Чем больше проходило времени со дня их первой и единственной встречи, тем ближе она ему становилась, тем большую ответственность за ее поручение чувствовал он. Он видел ее глаза, помнил пальто, шапочку того же цвета, каким впоследствии было окрашено ее лицо там, на пустой холодной даче, в запертой комнате.
«А ведь он, убийца, не позволил тебе даже раздеться. Он ждал тебя… он не хотел, чтобы ты видела его лицо… он боялся!..»
Перед Кольцевой Решетников связался с агентством:
— Валерия, что слышно?
— Есть Вадик, — сдавленным голосом проговорила Валерия, — его отвезли в двадцать четвертое отделение на Сокольнической. Туда поехали Игорь и Алексей Иванович.
— Только не хнычь! Ты там одна?
— Нет, с Валентином.
— Дай ему трубку!.. Валя!
— Я слушаю, Викентий.
— Я буду часа через два, ты с «Альтернативой» связался?
— А что я им должен сказать? Алексей Иванович…
— Позвони сейчас же Нежину! Пусть он, Валера Арнольдов и еще человек пять надежных ребят будут наготове. А сам немедленно отправляйся к Кокорину с признанием Вороновой и моей магнитофонной записью. Попроси, чтобы он все это прочитал и прослушал. Его отстранение от дела Богдановича — блеф Шорникова. Начальник следственного управления за это еще ответит!
— Ясно, — проговорил Александров, хотя по голосу Решетников почувствовал, что ничего ему не ясно. — Что еще?
— Еще… Пошли Валерию за сушками. С маком. И чаю с бергамотом пусть купит!..
Через полчаса Решетников был на центральном аэровокзале. Касса предварительной продажи уже не работала, диспетчер разговаривать наотрез отказался; с огромным трудом удалось привлечь начальника ЛОВД, он вызвонил старшего кассира, втроем они подняли документацию и только к одиннадцати часам обнаружили запись от семнадцатого апреля, согласно которой был продан билет на самолет рейсом Р-2395 до Вологды на имя Савельева Алексея Владимировича. Кассирша ни по одной из фотографий Савельева, разумеется, не опознала.
«Ну и что, что это тебе дает? — выйдя наконец на свежий воздух, прикурил Решетников. — Только то, что этот Савельев знал об отъезде Богдановича в среду еще семнадцатого числа? А зачем ему понадобилось лететь в Вологду? Проводница говорила, до самого Архангельска в купе к Богдановичу никто не подсаживался. Если бы он хотел присоединиться к Богдановичу, то летел бы до Архангельска, а…»
Он даже остановился посреди привокзальной площади, едва не угодив под «Мерседес». Никак не отреагировав на брань из салона, добежал до машины, твердя про себя: «Воссоединиться… соединиться… присоединиться», — чтобы не сбиться с догадки, не потерять нить, нашел блокнот в «бардачке», а в нем — расписание движения поезда № 16 Москва — Архангельск — подробное, со всеми остановками: где и в котором часу останавливается поезд, сколько стоит…
Больше других ему сейчас нужен был Столетник. В Женькиной башке, как в компьютере, умещались все линии, все детали, нюансы и точки пересечения всех дел, которые теперь вдруг вылились в одно большое и не столько запутанное, сколько опасное. И если в нем, в этом деле, потянуть не за ту ниточку — кого-то преждевременно вспугнуть, выдать непроверенную или недоказуемую версию — «пирамида», теперь уже обретшая для Решетникова реальные очертания, устоит, но сотрудников агентства наверняка постигнет участь Алика Нефедова.
Теперь Решетников не на шутку опасался за Женьку.
Шаровый, в коричнево-зеленых пятнах автобус с выступающим капотом, похожий на «Кубань», но, судя по звуку, с дизелем, укрепленный металлическим швеллером внутри и крытый местами бронированным листом, подали прямо к подъезду — так, что Женьку фактически никто не видел. Несколько рук его подхватили, грубо бросили на обитый дерматином деревянный диванчик, стоящий вдоль борта. С грохотом затворилась двустворчатая задняя дверь с маленьким окошком в густой решетке — единственным источником света.
И здесь он почуял неладное.
— Дайте мне мой телефон!
Но вместо ответа широкоплечий детина в камуфляжном комбинезоне без шеврона поднял с металлического пола закрепленную одним концом цепь, ловко продел в «браслеты» на его руках и защелкнул карабин в скобе у ног: теперь Женька не мог встать, руки приходилось держать между ног, слегка согнувшись.
— Куда вы меня везете?
— Сейчас увидишь.
Четверо масок не снимали — теплее им так было: что ли? — и только пятый, тот самый, что брал его на крыше, стянул с головы мокрую от пота лыжную шапочку. Коротко остриженные седеющие волосы, слегка приплюснутый нос, тонкие губы, массивный подбородок, плотно прижатые большие уши, лицо обветрено, глаза, кажется, серые…
— Так что там в сумке такое важное, из-за чего ты человека убил? — спросил он, проколов узника взглядом.
«По-крупному играют, сволочи, — сообразил Женька с опозданием. — Надо же, так проколоться!»
— Не знаю. Но думаю важное, если он перед этим двоих убил.
— Кого?
«Надо молчать. Знает он все прекрасно — меня проверить хочет. Надо молчать!»
Все, включая телефон, пистолет, фотографии подозреваемых, из его карманов изъяли. Неизвестный без маски листал удостоверение частного детектива. Остальное осталось в «бардачке» «Рено». Не очень много, но если «Кенвуд» он успел сбить с рабочей волны, то электронная записная книжка в «бардачке» содержала кое-что, нежелательное для огласки до поры.
— Частный сыщик, значит? — усмехнулся неизвестный. — Хорошую «крышу» ты себе придумал, нечего сказать.
— За что меня задержали?
— За убийство. Ты хотел отнять сумку у человека, стрелял в него, организовал погоню вместе со своими сообщниками. Он убегал. Ты загнал его на крышу и сбросил оттуда. Есть свидетели.
«Почему он спросил, что в сумке? Значит, они не нашли бандероль Неледина?»
— Я работаю по поручению клиента.
— Этот клиент поручил тебе отнять сумку? Что там было, Столетник? Деньги?
«Действительно не знает или притворяется?»
— Не имею права разглашать в интересах клиента.
— А как фамилия твоего клиента?
— Если меня обвиняют в убийстве, я буду отвечать на вопросы следователя прокуратуры.
— Ты сейчас будешь отвечать на мои вопросы! — повысил голос неизвестный. — На все, и если я захочу, то в стихах!.. Как фамилия клиента?
— Я не знаю, кто вы такой.
— Командир спецотряда РУОП подполковник милиции Иванов.
— Тогда точно не обязан отвечать. Везите в прокуратуру!
Удар последовал мгновенно и неожиданно — со стороны сидевшего справа бугая. Женька даже не успел заметить, чем именно ударили в грудь — чем-то жестким, возможно, торцом дубинки. У всех на ремнях висели дубинки, газовые баллончики с «черемухой», наручники и «ППС» — штурмовая бригада… Канают под СОБР…
Дыхание остановилось, подкатила тошнота, померкло в глазах; Женька едва не нырнул вперед головой, но его схватили за шиворот, отбросили на борт:
— Некогда, Столетник!.. Какое поручение дал клиент?!. Отвечай!..
Боль он терпел сравнительно легко — «выходами в астрал» из своего тела приемами буддийско-даосского транса, иногда — трансформируя себя в объект, не способный к переживанию боли. Но против внутреннего введения в вену сорока миллиграммов миорелаксанта дитилина средства не знал. Сердце стало биться реже, мышцы конечностей охватил паралич, межреберная мускулатура и диафрагма словно онемели, появилось удушье, и тут он понял, что умирает, и ощутил ужас перед неотвратимостью собственной смерти. Последним, что он увидел, был шприц; чей-то затухающий голос твердил: «Все, Столетник! Отпрыгался! Через минуту ты умрешь! Тебя спасти может только инъекция! Мы ее сделаем, если ты согласишься…»
