…А-а-а… Джучи вздрагивает и резким движением садится на кровать. Вытирает рукой выступившую на лбу испарину. Шарит впотьмах ладонью по столу в надежде обнаружить пиалу с остатками алкоголя. Тщетно. Все пусто. Суше, чем в пустыне Гоби в знойный период. Но каков сон! Лучше бы его не было. Сон должен уйти из памяти. Срочно, срочно найти что-нибудь выпить… Натянув спортивный костюм и сунув босые ноги в тапки, Джучи стремительно метнулся из комнаты…Как же хочется закричать: люди, милые, помогите. Глухое сонное царство… Он сунул руку в карман и нащупал мятые купюры… Вперед. На улицу. В любом ларьке, хоть паленую, но обязательно найду… Лифт доставил его на первый этаж. Четыре шага. Дверь. И спасительный, свежий, ночной воздух наполнил легкие… Вах. Что здесь было? Пятна крови на рыжем от грязи снегу. Клочки рваной одежды. Может и правда, пока я спал, под окнами гремел бой…
– Эй, друг, брат, – увидел он садящегося в джип водителя, – ты такой же узкоглазый, как и я. Подожди не уезжай. Выручи. Отвези до ближайшего ларька. Я тебя умоляю!.. – Он вцепился в дверную ручку. Из салона послышалось низкое, предупреждающее рычание…
– Спокойно, Джин. Ты и так сегодня хорошо поработал. Жаль, не тому яйца вырвал! – сказал водитель и прямо посмотрел в глаза просящему.
В животе у Джучи похолодело и он моментально отвел взгляд… Зачем Джучи будет смотреть туда, где нет Великого Будды!..
– Брат, не уезжай. Что хочешь сделаю, – канючил потомственный хозяин русского улуса, не давая захлопнуть дверь у себя перед носом…
– А, шайтан раздави. Чтоб ты сдох от своей водки! – бросил шофер и перегнувшись на заднее сиденье, достал бутылку с зеленой этикеткой…
– Ай, спасибо, дорогой. Век не забуду, – затараторил радостный Джучи. – Что это у нас? Голова самого Бахуса. Да, еще смоленского разлива. Да, храни тебя вечное синее небо! Пусть никогда не иссякнут соки твоего драгоценного здоровья, и не пустеет твой кошелек. Обязательно выпью за тебя и за всех твоих предков. Да пребудет им покой в загробном мире… – И Джучи низко, по-восточному раскланявшись, засеменил к себе.
Бальзамов толкнул дверь своей комнаты.
– Не включай свет. – Каркающий голос безумного профессора рубанул темноту. – Что надыбал, инспектор Варнике?
– Марат Гаврилович?
– Можно просто – Безумный профессор. Вы, кажется, так меня величаете!
– Ничего особенного. Кроме четырех пустых бутылок из-под водки смоленского разлива. Эдик что-то нашел, связанное с незаконной продажей человеческих органов. Черный джип куда-то периодически увозит одного, а то и двух обитателей левого крыла. И с тех пор их больше никто не видит. Сами знаете: в общежитии каждый человек на виду. Никто не может просто так «испариться», это сразу бросается в глаза. Кто же этот Омаров Саид Шухратович? Если бы нам решить эту задачу.
– Правильно, Бальзамов. А тебе не приходила в голову мысль, что его вообще не существует.
– Нет, конечно. Тогда откуда фамилия, имя и отчество?
– Творческий псевдоним. Тебе ли не знать. А с чего ты решил, что причину смерти Телятьева искать нужно здесь?
– Отец Эдика сказал: «Ищи под боком».
– Слишком буквально. С тех пор, как привезли эту бедноту со всего бывшего Советского Востока, я сам хочу найти этого Шухратовича, но только слышу о нем.
– А вы пробовали следить за джипом, когда он с пассажирами?
– А то. Но результатов никаких. Людей увозят в загородный особняк на Можайке. Порожняя машина возвращается обратно. Несколько недель может ездить вхолостую. А потом – новая партия. И снова этот чертов особняк. Круглосуточное наблюдение ничего не дало. Ордер на обыск получить невозможно – нет оснований.
– Но ведь люди-то исчезают.
– Да. Но об их исчезновении никто не заявляет. Семьям этих бедолаг, наверняка, заплатили. Теперь они сидят тихо по своим аулам и кишлакам, боясь слово сказать. Иначе вырежут весь род под корень. Там и раньше-то, при СССР, порядку мало было, а теперь – полный беспредел.
– Нужно установить, кому принадлежит особняк.
– Ты нас совсем лохами нанайскими считаешь. Оформлена сия каморка папы Карло на одну пожилую женщину. Из всех родственников у нее лишь племянник, который безвылазно живет в Штатах, не являясь даже гражданином России.
– А что за племянник? Чем занимается?
– Студент, сопляк, двадцати двух лет отроду. Его мать, сестра хозяйки особняка, умерла несколько лет назад от рака.
– А чем занимается сама хозяйка?
– Пенсионерка. Живет в Австралии. И в своем русском доме не была более двух лет.
– Значит, сдает. Нужно узнать через фирму, кто снимает.
– Ну, какой ты умный, правильно. Только фирмы той давно не существует. Все, концы в воду.
– Можно с ней связаться. Она должна знать, кто у нее живет.
– Плевать она хотела. Говорит, что деньги платят большие и вовремя. Жилье содержат в надлежащем виде. Присылают каждый месяц фотокарточки дома. А об остальном пусть, мол, заботится полиция.
Без ее разрешения в частное владение никто не полезет. Да и потом, где гарантия, что мы идем по правильному следу. Что если Омаров действительно живет в каком-нибудь Самарканде. Что студенты, просто, по тем или иным причинам переводятся на другое место учебы. А, может, и возвращаются на Родину. Особняк же – удобная перевалочная база. Из общаги везти людей на аэродром далеко и неудобно. И вообще, кто сказал, что смерть Телятьева связана с Омаровым. У нас нет ни-че-го. Так, что ищи, Бальзамов. И мы искать будем.
– А если прижать водителя?
– На каком основании? Он пошлет нас к своей японской матери. Да еще пинка добавит.
Белоцерковский встал и направился к выходу, тяжело сутулясь.
– Марат Гаврилович.
– Да.
– Передайте низкий поклон Глебу Сергеевичу.
– Хорошо. И Натану Лазаревичу тоже передам. Ну, пока.
Глухой, метельной ночью в доме Шухрата Омарова раздался крик новорожденного младенца. Счастливый отец взял из рук повитухи маленький, шевелящийся ком, завернутый в портяночную ткань, и прижал к груди:
– Саид! Такое будет у тебя имя. В честь деда твоего. Слава Аллаху! У меня сын!
– Шура, – осторожно тронула за локоть Шухрата повитуха, – Агафья, кажись, дух испустила.
Омаров подошел к печи, на которой только, что родился Саид и, откинув полог, увидел жену. Внутренняя сторона красивых, полных, оголенных ног залита кровью. Льняная рубаха промокла от пота и прилипла к телу так, что проступали соски немалых молочных желез. В голубых, распахнутых глазах застыло отражение смерти. Он провел рукой по еще неостывшему телу – от колена до груди. И, опустив веки покойнице, выдохнул:
– Мир праху твоему, женщина. Спи спокойно. Я выращу нашего сына.
Год назад деревня Ененьга приютила у себя бывшего вербованного Шухрата Омарова. Неоднократно судимого, больного грудной жабой, исхудавшего на различных каторгах до жуткого состояния. В силу слабого здоровья и плохой физической кондиции, его назначили учетчиком и оценщиком леса. Русский Север хоть и суров на погодные условия, но с человеческой стороны открыт и гостеприимен. Нашлась в деревне скромная избенка, наследство от одинокого, отдавшего Богу душу, фронтовика. С виду неприметная, зато теплая и добротная. В придачу: пара хлевов, банька, колодец, летняя кухня и несколько погребов для хранения продуктов. Ко всем житейским радостям добавилась еще одна, пожалуй, самая главная – познакомился с Агафьей. Красивой, стремительной женщиной, бригадиром лесоповальщиков. Дожив до двадцати пяти лет, она так и не встретила свою половинку. Мужчина в ее понимании должен был быть похож на ее отца, Филиппа Васильевича Кондакова, который зимой, впрягаясь вместо лошади, возил сено на кованых санях или вскидывал на плечо такую лесину, что шестеро здоровенных мужиков не могли поднять до колен. Бывший фронтовой разведчик Кондаков все свое нереализованное тепло дарил соседской ребятне: то рыбачил с ними, то ходил по грибы, то учил метать охотничий нож в старый покарябанный столб. Вот такое сочетание доброты, силы, житейской мудрости и пыталась отыскать Агафья Филипповна. Но среди местных: крутых, работящих, деревенских ухарей, не нашлось подходящей для нее пары… «Кабы за кого не пойду…» – не раз говаривала отцу своевольная дочь. Матери давно уже не было – задавило штабелем во время лесосплава. Так и жили вдвоем: отец да дочь, старая дева. Зимой, за год до описываемых событий, в ночное, морозное окно Кондаковых постучали. Ничего вроде особенного, стук как стук, мало ли кому чего понадобилось, но в груди у Агафьи почему-то ёкнуло. Горло словно чья-то рука стиснула… Сиди, бать, я открою…
На пороге стоял сутулый, худой человек с провалившимся от лишений лицом, в протертой до дыр фуфайке и лысой кроличьей шапке. Она сразу узнала нового учетчика леса:
– Проходите, пожалуйста. Все никак не могу запомнить, как вас зовут. Мы, промеж себя, так просто Шурой величаем.
