– Да, специалисты у них есть на все руки. И ноги. И еще на кой-какие места, – продолжал неторопливо рассуждать старый вор. – Не к ночи будь помянуты… Ты про пресс-хату слыхал что-нибудь?
Не только слыхал – посетил еще в первую ходку. Тогда пришлось бритвой распороть себе брюхо от края до края. Этим диким, на первый взгляд, поступком я не только спас себя от неминуемого бесчестия в блатном мире, но и создал начальный авторитет. Сразу определил свое место. И бритву эту дал именно Бахва. По сути дела, став моим крестным в криминальном мире. Я всегда это помнил и был ему за это благодарен. Тем более не мог понять произошедшей со старым вором перемены. Но, решив молчать и наблюдать, так себя и вел. Поэтому только мотнул головой в ответ, мол – не знаю.
– Ну да… Откуда тебе знать. А знать бы надо, раз уж сюда попал, – Бахва щелкнул зажигалкой, затянулся и не спеша выпустил дым, выдерживая паузу. – И не смотри так вопросительно. Эта перспектива реально твоя. Я уже сказал тебе, что крутить они будут тебя по полной программе, а это как раз в полную программу и входит. Чтобы человека не просто заставить что угодно подписать, а раздавить чтобы. Опустить ниже плинтуса. Чтоб не поднялся уже, доколе на зоне будет. Для этого у мусоров здесь есть хата специальная. Держат там специально обученных качков-педерастов. Силой против них ничего не сделаешь, потому как их много. Это тебе не в кино. Отымеют всей хатой как хотят и сколько хотят. Мусора им в этом препятствий чинить не станут. Для того туда и кидают. Опускают раз и навсегда. Это как клеймо. А чем с таким клеймом на зоне, лучше в земле с червями. Хотя, конечно, кому как… Только ты ведь не из таких, я так понимаю?
Я снова отрицательно мотнул головой.
– Вот и получается, братан, – закончил Бахва, – что деться тебе некуда. Прикинь сам. Либо замордуют до смерти, либо опустят. Выбирай на вкус, как говорится. Так что меньшее из зол, из которых тебе приходится выбирать, это брать на себя Эльвиру и идти этапом в зону. При таком раскладе мусора от тебя вмиг отцепятся. Здоровье токо сбережешь. Оно еще тебе понадобится. Что на этапе, что на зоне. Спасибо мне еще скажешь. Разумеешь, что я тебе говорю? Разум, то есть, имеешь, понять смысл моих речений?!
Что это со стариком стряслось, интересно? Раньше вроде за ним театральных пристрастий не водилось. Надеюсь, это еще не старческий маразм. С другой стороны, чего ему еще здесь делать, как не предаваться увлечениям? Особенно перед смертью. Видно же – три дня до сдоха осталось, а туда же все, интриги крутить! Смысл бахвиных, как тот сам выразился, «речений» был очевиден. И смысл этот очень мне не нравился. Не нравился настолько, что это перевесило добрые чувства, которые я испытывал к этому человеку. На смену им поднялась волна неприязни.
А вокруг нас висела напряженная тишина. Несколько человек дышали мне прямо в спину. Ждали, когда пахан подаст сигнал. Когда пахан отдаст новичка на растерзание. Чуют, сволочи, что близко окончание нашей задушевной беседы. И чуют, каким именно будет это окончание. Интересно, а сам Бахва чует? – промелькнуло у меня в голове.
Мое молчание тем временем становилось непозволительно долгим. Надо было давать ответ.
– Слова твои понятны мне, чего там… – медленно проговорил я, глядя пахану прямо в глаза, -…не понять. Я другого не пойму, Бахва! Вроде ты вор, авторитетный человек…
Я выдержал паузу. Бахва несколько раз мелко кивнул, соглашаясь с такой оценкой своей персоны. Видно было, что ему приятно это слышать. И он благосклонно ждет вопроса, на который он благосклонно же и ответит.
Сейчас тебе будет вопрос, падла! Я пригнулся поближе к его лохматой голове. Затем отчетливо, так, чтобы услышали все, произнес:
– Что же ты меня все время под мусоров подложить пытаешься? А?
В первое мгновение показалось, что Бахву хватит удар. Его лицо стало серым, губы почернели. Дыхание на миг пресеклось и пахан прикрыл веки. «Ну вот, как не вовремя!» – успел подумать я.
В следующее мгновение он очнулся и поверх моей головы одними глазами подал знак тем, кто ждал у меня за спиной. Тут же множество рук схватило меня и, мигом стащив со шконки, поволокли по проходу подальше от пахана. Удары посыпались со всех сторон, били руками и ногами – куда и как придется. Я пытался прикрыть голову и лицо. Пока узость прохода и обилие желающих поразмяться спасали – они просто мешали друг другу.
Но вот меня выволокли на открытое место и принялись бить всерьез. Закрыться было уже немыслимо. Тогда я стал изо всех сил отбиваться, почти не ориентируясь в обстановке, но надеясь, что кому-то все же достанется по заслугам. Однако долго простоять не удалось. Вскоре меня подсечкой сшибли на пол, и несколькими точными ударами по голове отправили в полную отключку.
Очнулся уже после отбоя. Над дверью горела лампочка дежурного освещения. Во тьме копошилась обычная стоячая жизнь камеры, в которой людей больше, чем шконок. Оттого спать приходится посменно. Те, кто не спят, сидят у спящих в ногах, стоят, прислонившись к нарам, бродят с места на место. Жизнь в камерах не замирает сутками напролет. Затихает немного по ночам, но и то только из-за мусоров. Они требуют, чтобы после отбоя было тихо. Будет шумно – устроят шмон. Вот и течет ночная жизнь в хате – шепотом да вполголоса.
Оказалось, что лежу на полу недалеко от параши. Во как – из грязи в князи и обратно. Есть ли еще на земле русской люди, которым приходилось испытывать столь головокружительные взлеты и падения?! Думаю, что нет! Однако философствовать явно было не время и не место. Вместо этого я стал методично проводить ревизию своего организма.
Лицо сильно распухло. Неудивительно, если учитывать, с каким энтузиазмом по нему лупили. Ладно, хрен с ним. Мне сейчас не жениться. Посмотрим, что там с остальным телом?! Потихоньку я напрягал попеременно разные группы мышц, поворачивал ноги и руки, то так, то сяк. Как и следовало ожидать, все болело. Но, по первому впечатлению, мне ничего не отбили и не сломали. Превозмогая боль в ребрах и грудной клетке, я набрал побольше воздуха, задержал дыхание и перевернулся на живот. Потом оперся на руки и встал на карачки. Голова дико кружилась, но не так, как в первые часы, когда меня доставили сюда из аэропорта. Все познается в сравнении, а я уж всего насмотрелся. Опыт есть! Несколько любопытных лиц повернулось в мою сторону, но никакого ажиотажа мое пробуждение не вызвало. Слава богу, сукины дети оставили в покое. Хотя бы на время!
Я сел, привалившись спиной к стене. Стена была холодная и как будто даже сырая. Спиной, сплошь покрытой ссадинами, ощущать ее было приятно. В голове шумело, звенело и потрескивало. Мыслей при этом не было никаких. Я просто сидел и, превозмогая боль, продолжал потягиваться и растягиваться, поворачиваться и массировать ушибленные места ушибленными же пальцами. Было это не очень приятно, но делать это необходимо! Во что бы то ни стало к утру я должен был быть в наилучшей форме, возможной в сложившихся обстоятельствах.
Как только шум в голове унялся, я произвел вторую более тщательную проверку, которая подтвердила первоначальные выводы: никаких серьезных повреждений не было. Значит, оклемавшись к утру, снова буду вполне готов к труду и обороне. Я горько усмехнулся.
Вот тебе, Знахарь, и прописка, от которой ты был благополучно избавлен в первую ходку. Заплатил тебе Бахва за добро, хорошо заплатил.
Я почувствовал, что сон наконец подступает. Камера исчезла, в тревожном полумраке передо мной закружились лица тех, кого я когда-то знал. Тех, кого любил и кого ненавидел! Живых и мертвых! Хотя кто их теперь разберет…
Трудно сказать, сколько времени я просидел у стены. Часа два, три… Может, больше, может, меньше. То впадал в дрему, то снова просыпался. От какого-нибудь звука или собственного неловкого движения, причинявшего нежданную боль.
В полумраке продолжали двигаться тени, я уже никого не интересовал. В очередной (бог знает, какой по счету) раз открыв глаза, я увидел, что в трех шагах от меня Манька-петух обслуживает одного из сокамерников. Это не было изнасилованием – Маньке явно доставляло удовольствие отсасывать. Я с отвращением отвернулся. Хорошо бы еще уши заткнуть, да пальцы болят. Пришлось слушать причмокивание да сопение до самого конца.
Они не успели разойтись, как я заметил, что в углу смотрящего что-то происходит.
Оттуда доносились шум, возня, придушенные возгласы. Хата притихла и насторожилась. Интерес был не праздный, потому как, что бы в том углу ни случилось – непременно отразится на всех обитателях четыреста двадцать шестой. Несколько человек соскочили с нар и устремились туда. Я напрягал слух, пытаясь расслышать, о чем шушукаются на шконках, но уловить связную речь никак не мог.
Потом увидел, что из паханского угла к дверям направляются темные фигуры. Когда они подошли поближе, я узнал двух ближайших Бахвиных подручных, Кулька и Злого. У Злого в руке был электрический фонарик. И шли они, как оказалось, не к дверям – а ко мне! Остановились в нескольких шагах. Злой поводил из стороны в сторону лучом фонарика, разыскивая меня в темноте. Луч несколько раз проскочил мимо, потом попал на лицо. Яркий свет больно резал глаза, и я зажмурился.
