А здесь ЧВС и журналисты беседуют с десантниками четвертой парашютно-десантной роты на СТО. Вот подполковник Леонидов, он же Циркач, в своей клоунской одежде, рядом с сержантом Владимиром Кузнецовым: Кузнечику стыдно, он прячет глаза от объектива, а Циркач, наоборот, расплывается от потуг…
Следующие снимки демонстрируют колоссальные масштабы войны – кучи трофейного вооружения и военной амуниции, наши подорванные танки и БТР, разбитые афганские кишлаки…
Несколько фоток удивили и насторожили Хантера, на одной – они вдвоем с Чабаненко, а бойцы, вместе с хадовцами, вытягивают плененных «духов» из-под земли. На другой – пленный гранатометчик, юный бача, пока еще живой и при голове, стоит на коленях, а Бинтик делает ему укол промедола. Когда фотограф снимал? – старлей не понял. Заснял ли он сцену допроса и смертной казни гранатометчика или нет – тоже оставалось загадкой. От таких мыслей по коже пробежала стая мурашек, вдруг стало холодно…
На другом снимке он оттаял: там были зафиксированы три кумушки – Оксана со своими подругами на берегу памятного ручья чистят картофель, в тяжелых бронежилетах и касках. Вид непривычный, но очень интересный. Под каждой фотографией была еще и аннотация красивым каллиграфическим почерком, но из-за контузии Хантер не смог ничего прочитать.
Недолго думая, он оторвал пять наиболее интересных, как для него, фоток, запихав в полевую сумку.
Возле выхода из клуба торчал обычный письменный стол, что бывают в любой ленкомнате. На нем красовалась небольшая лакированная трибунка с гербом СССР. Возле стола стояло три солдатских стула. Не ожидая никого, старлей закурил сигарету, выкурив до такого состояния, «пока сало не зашипело на губах». Выбросив окурок просто под ноги, Александр вспомнил прошлую бессонную ночь, подложил под голову полевую сумку и через секунду забылся здоровым молодецким сном… Пробуждение было не из приятных.
– Чё это ты тут разлёгся? – кто-то грубо теребил его за рукав. – Ну-ка, подъем! – Перед старшим лейтенантом Петренко торчал главный контрик бригады, майор Иванов, он же Гнус, собственной персоной.
Тучный, тщательно причесанный, выбритый до синевы, в чистеньком вертолетном камуфляже, розовощекий майор являл собой картинку для плакатов, висевших по периметру клуба. Александр встал, молча приветствовал старшего по званию – военную субординацию и на войне никто не отменял, как и закон подлости…
– Садись! – разрешил Гнус, и сам сел с другой стороны стола.
«Ни тебе здравствуйте, ни тебе спасибо, ни нам до свидания», – подумал неприязненно Александр, глядя на свежее лицо особиста, его пальцы с рыжеватым волосами. Петренко напрягся, стараясь не спровоцировать приступ дурноты, часто посещавший его в последнее время. Вспомнив ночь на берегу ручья с Оксаной, он, наконец, успокоился.
– Колись, салага! – громогласно провозгласил контрик, вытягивая из так называемой «генеральской» полевой сумки кипу бумаг.
Александр молчал (вспоминая сияние луны, низкие звезды и тихий плеск воды под благословенный женский стон…).
– Что, в молчанку играть будем? – гадко улыбнулся майор. – Ну-ну…
– Я, заместитель командира четвертой парашютно-десантной роты, старший лейтенант Петренко Александр Николаевич, – твердо и размеренно заговорил Хантер речитативом, – официально докладываю голосом, что никакого воинского преступления на территории Республики Афганистан я не совершал. Материалы расследования находятся в бригаде…
– Ты, старлей, мне х…ю не пори! – забрызгал слюной контрик. – Где оружие твое?
– Мой автомат АКС-74, производства Ижевского оружейного завода, заводской серии ОР, за номером 8754039, – спокойно отвечал старший лейтенант (в воспоминаниях маячили искусительные женские губы), – был разбит осколками тяжелого снаряда системы 2С5 «Гиацинт», когда висел у меня за спиной, после чего был мною выброшен на месте происшествия, как металлолом…
– А другое оружие? Где оно?! – Гнус вскочил на ноги, и с пеной у рта заорал так, что в палатку заглянул какой-то офицер, но, увидев сцену допроса, проходившего в лучших традициях злой памяти Лаврентия Павловича, быстро ретировался. – Говори, придурок! – вопил особист. – Ты у меня петухом на нарах в скором времени запоешь!
– Я обязан предупредить вас, уважаемый товарищ майор, – флегматично отвечал Хантер (мысленно крепко обнимая стройное женское тело), – что я, как коммунист, обязательно подам заявление в партийный комитет, дабы вас привлекли к партийной ответственности за поступки, не отвечающие требованиям морального кодекса строителя коммунизма…
– Ты не очень-то п…и, старлей, – немного подешевел Гнус после напоминания о партийной ответственности. – Лучше рассказывай – куда оружие подевал?
– Я уже все рассказал подполковнику Михалкину, – (Сашка купался в теплом ручье после первого удачного знакомства с Оксаной). – Могу повторить, – он смотрел перед собой, словно читал какой-то текст. На самом деле это было лишь оболочкой настоящих эмоций (в воспоминаниях он знакомился с красавицей вторично…).
– Всю эту х…ю, Петренко, – закуривая, продолжил Гнус, – я уже читал. Ты можешь, что угодно впаривать своим коллегам-политработникам, а у меня ты заговоришь по-настоящему! – он вновь перешел на крик, усаживаясь на стол просто перед Хантером, обдавая запахом дорогого одеколона.
– Должен предупредить вас, – Александр флегматично долбил дятлом (начиная третье знакомство с волшебной землячкой), – что я, как коммунист, имею право обратиться по партийной линии в любую инстанцию, напрямую. Рядом находится кунг ЧВС армии генерал-майора Захарова Александра Ивановича, к которому я обязательно нанесу визит по окончании допроса. Я не совершил преступления, я не смещен с должности и поэтому я имею право обжаловать ваше грубое поведение, товарищ майор! – Хантер безразлично выговаривал отточенную фразу (вспоминая, каким образом закончилось третье знакомство с красавицей).
Подобная тактика сбила с толку наглого Иванова-Гнуса.
– Ты мне не грози! – заорал он, тем самым переходя к обороне. – У меня своя подчиненность!
– Устав КПСС – единый для всех. – Александр (лежа под темпераментной наездницей) являл собой образец вежливости.
– Пиши, мать твою, – майор бросил чистые листки под Сашкины руки. – Пиши чистосердечное признание и явку с повинной, а я похлопочу за тебя. – Он использовал старую, как мир и гнилую, как яблоки-паданки, тактику кэгэбистских и ментовских следователей. – Чтобы подвести тебя под амнистию…
– Ничего, товарищ майор, – (молодые люди занялись любовью прямо в ручье), – я писать не буду. Во-первых, мне не в чем раскаиваться, а во-вторых, после контузии я не могу сфокусировать зрение на мелких деталях, к тому же, тремор. – Старлей продемонстрировал сбитые в кровь и загорелые до черноты дрожавшие пальцы. – Пишите вы сами, – предложил он. – А я, после того как прочитаю, подпишу, дескать, с моих слов записано верно…
Такого Иванов вообще не ожидал. Делать что-либо собственноручно он не хотел, всегда и везде выставляя себя с выгодной стороны. Методы шантажа и запугивания, которым он отдавал явное предпочтение, стали притчей во языцех у всех военнослужащих бригады, от комбрига, до «крайнего» солдата ремроты.
Сама мысль о том, что он будет сидеть возле какого-то малахольного старлея, тратя драгоценное контрразведывательное время, которое можно было с пользой использовать на поиск щупальцев империалистических разведок где-нибудь в веселой компании в Джелалабадском госпитале, вызвала у контрика глубокий пессимизм и искренне негодование.
– Вот как ты заговорил! – перешел Гнус на змеиное шипение (не мешая, однако, любовникам шлифовать мастерство, достойное страниц Камасутры). – Ничего, я посмотрю – как ты у меня запоешь после прокуратуры! Скажи мне еще, что ты и по майору Волку не стрелял из трофейного АПС? – ощерился хищной улыбкой особист, лапая себя по безобразной деревянной кобуре.
– Я должен сделать официальное заявление, – заговорил могильным тоном Хантер (с силой раз за разом прижимая красавицу к афганским грунтам, покрытых тройным слоем десантных спальных мешков). – Что все попытки навязать мне покушение на убийство майора Волка является ничем иным, как стремлением дискредитировать меня перед личным составом, партийной и комсомольской организациями вверенного мне подразделения!
– Вижу, что ты хорошо подготовился. – Наглец вытер лоб свежим белым платочком. – Я имею сведения, что на боевых ты передвигался весь обвешанный трофейным оружием. Вот у меня записано. – Он открыл блокнот. – На тебе чего только не видели: пистолет Стечкина, револьвер неизвестной конструкции, немецкий штык-нож, китайский штык-нож, израильской пулемет-пистолет «Узи», итальянский автоматический пистолет «Беретта». – Гнус выказал просто потрясающую осведомленность.
