— Пятый человек?
— Иногда, впрочем, не совсем человек.
— То есть? Не понимаю.
— Ты же помнишь, как греки называли Диониса. Πoλυειδής. Разноликий и многообразный. Иногда это был мужчина, иногда — женщина. Иногда — что-то еще.
Она вскинула голову:
— Сказать тебе, что я запомнила лучше всего?
— Что? — спросил я, надеясь услышать наконец какую-нибудь умопомрачительно страстную подробность.
— Того мертвеца. Он лежал на земле, и из его развороченного живота шел пар.
— Пар? Из живота?!
— Да, было холодно. И еще запах — его мне, наверно, тоже никогда не забыть. Тот же самый запах стоял, когда мой дядя разделывал оленей. Спроси Фрэнсиса, он тоже это запомнил.
Услышанное ужаснуло меня, и я сидел, не зная что сказать. Дотянувшись до чайника, Камилла подлила себе чаю.
— Знаешь, почему, на мой взгляд, в этот раз все складывается так неудачно?
— Почему?
— Потому что, если оставить тело непогребенным, это не принесет ничего, кроме бед. Осенью все было иначе — труп нашли практически сразу. Кстати, помнишь Палинура, погибшего кормчего Энея? И то, что сказала Энею Сивилла: «Эти, что жалкой толпой здесь стоят, — землей не покрыты… Здесь блуждают они и сто лет над берегом реют…». [105] Боюсь, никому из нас не суждено спать спокойно, пока Банни не похоронят.
— Глупости.
— В четвертом веке до нашей эры весь афинский флот чуть было не вернулся в гавань только из-за того, что один из гребцов чихнул, [106] — отозвалась она с улыбкой.
— Узнаю речи Генри.
Помолчав, Камилла спросила:
— Знаешь, на чем настоял Генри спустя пару дней после того эпизода в лесу?
— Нет. На чем?
— Чтобы мы закололи поросенка.
Я был потрясен не столько самим фактом, сколько спокойствием, с которым она его сообщила.
— А как вообще… Ну, то есть…
— Мы перерезали ему горло, а потом по очереди держали друг над другом, чтобы кровь лилась на голову и руки. Это было ужасно, меня едва не вырвало.
Мне подумалось, что человека, решившего специально облиться кровью, пусть даже свиной, вскоре после совершения убийства, очень трудно назвать разумным, но делиться этим соображением с Камиллой я не стал и только спросил:
— Но зачем ему это понадобилось?
— Убийство — это скверна, которую убийца переносит на всякого, с кем соприкасается. А очиститься от крови можно только кровью. Мы выпустили на себя кровь поросенка, а потом вымылись. После этого с нами уже все было тип-топ.
— Стоп, — спохватился я. — Ты что, хочешь сказать, что…
— Нет-нет, не волнуйся, — тут же перебила меня Камилла. — Вряд ли он собирается устроить что-то подобное и на этот раз.
— Да? А чего так? Разве не помогло?
— Нет, ну что ты, по-моему, помогло, даже очень, — ответила Камилла, не уловив моего сарказма.
— Тогда почему бы не повторить?
— Как тебе сказать… Мне кажется, Генри считает, это… в общем, что тебя это расстроит.
Послышался скрежет ключа в замке, и в прихожую ввалился Чарльз. Он сбросил пальто на коврик и, тем же манером избавившись от пиджака, проследовал мимо гостиной в коридор, который вел к спальне и ванной. «Привет-привет! — пропел он. Открылась дверь, за ней другая. — Милли, где ты, солнце мое?»
— Ох, Чарльз, — вздохнула Камилла и крикнула: — Мы здесь!
Чарльз показался в проеме, с шеи у него свисал развязанный галстук, волосы торчали во все стороны, грудь тяжело вздымалась.
— Камилла, Камилла… — запричитал он, привалившись к косяку, но в этот момент заметил меня. — Эй, а ты-то что здесь забыл?
— Мы просто решили выпить чаю, — поспешно сказала Камилла. — Тебе налить?
— Нет, — уже из коридора буркнул Чарльз. — Поздно совсем… Я спать.
Хлопнула дверь. Мы переглянулись.
— Ладно, пора домой, — сказал я, поднимаясь с дивана.
Отряды поисковиков все еще прочесывали местность, но горожан в них заметно поубавилось, а студентов практически не осталось вовсе. Операция приняла совсем иную форму — строгую, скрытную, профессиональную. Прошел слух, что полиция привлекла ясновидящую, дактилоскописта и команду кинологов с бладхаундами, натасканными в Даннеморской тюрьме. После разговора с Камиллой мне в голову все же закралась мысль, что я отмечен тайным клеймом преступления и, наверное, поэтому известие о бладхаундах отозвалось во мне иррациональным страхом — как знать, не унюхает ли нос собаки то, что недоступно человеческим органам чувств (в фильмах, по крайней мере, собаки всегда первыми распознавали вампира в обаятельном, безупречном джентльмене). Так что теперь я старался держаться как можно дальше от любых собак и даже обходил за версту двух сонных лабрадоров, которые принадлежали преподавательнице керамики и все время слонялись по кампусу с высунутыми языками, напрашиваясь на ласку. Генри, воображая, должно быть, охваченную экстазом сивиллу, гекзаметром бормочущую прорицания перед собранием полицейских чинов, был куда больше встревожен появлением ясновидящей. «Если им суждено узнать правду, то именно этим способом», — заявил он с мрачной убежденностью.
— Неужели ты веришь во все эти сказки о сверхъестественных способностях?
Он посмотрел на меня с неописуемым презрением:
— Я не устаю тебе удивляться. По-твоему, если что-то скрыто от глаз, то оно просто-напросто не существует. Никак не могу понять, как можно быть таким наивным.
Современным аналогом Кассандры оказалась молодая мамаша из Нью-Хэмпшира — неброское полупальто, очки с толстыми линзами, рыжие волосы, перехваченные широкой лентой. Около года назад она попала под оборвавшийся высоковольтный провод и три недели находилась в коме, выйдя из которой обнаружила, что может «видеть» отдаленное во времени и пространстве, стоит ей лишь потрогать предмет или прикоснуться к руке человека. Полиция уже с успехом использовала ее в ряде случаев — как-то раз, например, она помогла найти тело задушенного ребенка, просто указав нужное место на карте. Генри, который был до того суеверен, что иногда, с целью задобрить злых духов, оставлял на крыльце блюдечко с молоком, завороженно наблюдал издалека, как она прогуливается в одиночестве по окраине кампуса.
— Ужасно жаль, — вздохнул он. — Я конечно же не рискну попасться ей на пути, но мне бы очень хотелось с ней побеседовать.
Впрочем, большинство студентов было сражено наповал совсем другой информацией (я до сих пор не знаю, насколько достоверной) — о том, что в колледж для проведения расследования направлены секретные агенты Управления по борьбе с наркотиками. Описывая впечатление, произведенное «Чаттертоном» Виньи на молодое поколение 1835 года, Теофиль Готье утверждал, что после постановки пьесы в Париже по ночам то и дело раздавались одинокие пистолетные выстрелы. Здесь же, в Хэмпдене, почти сто пятьдесят лет спустя по ночам не смолкал грохот спускаемой из бачков воды. [107] Любители пыхнуть и закинуться бродили по кампусу с убитым видом, оплакивая потерю своих сокровищ. В туалете скульптурной мастерской случился настоящий потоп — кто-то ухнул в унитаз столько травы, что забился сток и пришлось вызывать сантехников.
В понедельник около половины пятого ко мне заглянул Чарльз:
— Привет! Случайно не хочешь выбраться перекусить?
— Ты один? А где Камилла?
Он пожал плечами, шаря понурым взглядом по комнате.
— Не знаю, ходит где-то. Так что, составишь мне компанию?
— Э-э, ну да, можно…
Чарльз просветлел:
— Отлично, тогда собирайся — внизу ждет такси.
За рулем сидел краснощекий мужичок по имени Джуниор, это он вез нас с Банни в сентябре на тот самый обед, а спустя три дня ему предстояло везти Банни в Коннектикут — но уже одного и в катафалке.
Выехав на Колледж-драйв, он поймал наше отражение в пассажирском зеркальце:
