Гилберт Честертон - Призрак Гидеона Уайза

Этот случай патер Браун по праву счел удивительным примером алиби, по которому никто, за исключением лишь некой птицы из древних ирландских мифов, не способен находиться одновременно в нескольких местах. Пожалуй, только журналист Джеймс Бирн мог бы, пусть с некоторой натяжкой, сойти за такую птицу, особенно если принять во внимание его ирландское происхождение. Он, как никто другой, был близок к тому, чтобы оказаться сразу в двух точках пространства, потому что за каких-то двадцать минут Бирну удалось побывать на противоположных полюсах общественной и политической жизни.

Первый из них располагался в просторном зале огромного отеля. Здесь встретились три промышленных магната, озабоченные тем, как организовать локаут на угольных шахтах и заставить горняков отказаться от забастовки. Второй полюс находился в своеобразной таверне, скрывавшейся под фасадом бакалейной лавки. Там проходило совещание другого триумвирата, члены которого с радостью обратили бы локаут в забастовку, а забастовку — в революцию. И нашему репортеру, словно гонцу, приходилось сновать то туда, то сюда — между миллионерами и социалистами.

Угольных королей Бирн нашел среди надежно укрывавшего их густого леса цветущих диковинных растений и витых резных позолоченных колонн. Высоко под расписными сводами между вершинами пальм были развешаны золоченые клетки. В них пели на разные голоса причудливые птицы с оперением всевозможных тонов. Но даже в самой безлюдной пустыне пение этих птиц и благоухание цветов было бы уместнее, чем здесь.

Промышленники, двое из которых были американцами, задыхаясь от яростных споров, расхаживали взад и вперед по всему залу и не замечали ничего вокруг себя. Они рассуждали о том, как богатство вырастает из предусмотрительности, бережливости, бдительности и самообладания. Правда, один из них говорил меньше других, а чаще наблюдал за ними горящими глазами, которые, казалось, прочно скрепляло вместе пенсне. Под маленькими черными усиками у него все время блуждала легкая улыбка, похожая скорее на постоянную насмешку. Это был сам Джекоб П. Стейн, как известно, не привыкший тратить без особой надобности даже слова. Зато Гэллап, его пожилой компаньон из Пенсильвании, человек грузный, с почтенной сединой, но невыразительным лицом, говорил больше остальных. Он пребывал в веселом расположении духа и полушутя-полуугрожающе нападал на третьего из миллионеров — Гидеона Уайза — сухощавого старца с торчащей седой бородой. Уайз относился к типу людей, который его соотечественники любят сравнивать с гикори — американским орехом. Своей одеждой и манерами он напоминал обычного старого фермера из равнинных центральных штатов.

Спор между Гэллапом и Уайзом по поводу конкуренции и объединения капиталов тянулся давно.

Уайз сохранил привычки закоренелого индивидуалиста. Поэтому Гэллап уже в который раз пытался убедить его не мешать другим, а объединить ресурсы в мировом масштабе.

— Рано или поздно вам придется пойти на союз с нами, старина, — весело произнес Гэллап, когда журналист вошел в зал. — Этого требует время. Теперь уже нельзя вернуться назад к мелким предприятиям с одним владельцем. Мы просто обязаны держаться вместе!

— Я бы тоже добавил несколько слов, если позволите, — с обычным спокойствием вмешался Стейн. — Существует нечто еще более важное, чем взаимная финансовая поддержка, — политическое единство. Я пригласил сюда мистера Бирна с определенной целью. Нам необходимо сплотиться и сообща решать политические вопросы, так как наши наиболее опасные враги уже объединились.

— Но ведь я вовсе не против политического союза, — проворчал Гидеон Уайз.

Стейн обратился к журналисту:

— Послушайте, мистер Бирн, насколько мне известно, вы можете проникать в разные темные места. И я хочу, чтобы вы совершенно неофициально сделали для нас кое-что. Вы знаете, где встречаются социалисты. Нашего внимания заслуживают лишь двое-трое из них: Джон Элиас, Джейк Холкет, разглагольствующий больше других, да еще, может быть, поэт Генри Хорн.

— А ведь Хорн когда-то водил дружбу с Гидеоном, — насмешливо произнес Гэллап. — Кажется, он посещал класс старика в воскресной школе или нечто в этом роде.

— Тогда Хорна еще можно было считать христианином, — напыщенно заявил в ответ Гидеон Уайз. — Но когда человек начинает общаться с безбожниками, поневоле возникают сомнения. Я продолжал встречаться с ним время от времени, даже готовился поддержать его выступления против войны, воинской повинности и тому подобного. Ну а теперь…

— Простите, — перебил его Стейн, — но дело не терпит отлагательств. Мистер Бирн, открою вам секрет. У меня есть сведения, или, точнее, доказательства, с помощью которых можно надолго отправить в тюрьму за участие в заговорах во время войны по крайней мере двоих руководителей социалистов. Мне бы не очень хотелось использовать эти документы. Поэтому прошу вас, мистер Бирн, пойти и конфиденциально сообщить лидерам заговорщиков, что если они не изменят отношения к нам, я воспользуюсь своими сведениями не далее как завтра.

— Но ведь вы предлагаете не что иное, как соучастие в уголовном преступлении, именуемом шантажом, — ответил Бирн. — Это опасно!

— Да, думаю, положение достаточно серьезно. Для господ социалистов, разумеется, — сухо ответил Стейн. — Вот и растолкуйте им это.

— Ну хорошо, — согласился репортер и с полушутливым вздохом встал. — Дело, в общем-то, привычное. Но если попаду в неприятную историю, то потяну за собой и вас, уж будьте уверены!

— Что ж, попробуйте, молодой человек, — саркастически усмехнулся Гэллап.

Встреча рабочих лидеров проходила в странного вида пустой комнате. На беленых стенах висели только два небрежных черно-белых рисунка, изображающих непонятно что. Единственное, что роднило оба собрания — спиртные напитки — в нарушение сухого закона. Правда перед миллионерами стояли разноцветные коктейли. Холкет же, относившийся к крайним радикалам, признавал только неразбавленное виски. Это был высокий, суровый на вид, но немного неуклюжий сутуловатый человек с резко выступающим вздернутым носом и вытянутыми губами. Он носил неопрятные рыжие усы, и во всем его облике читалось странное презрение к окружающим.

Джон Элиас, смуглый осторожный мужчина в очках с небольшой черной бородой, привык в европейских кафе к абсенту. Журналисту сразу бросилось в глаза невероятное сходство между Джоном Элиасом и Джекобом П. Стейном. Они были настолько похожи как лицом, так и манерами, что казалось, сам миллионер убежал тайком из отеля и каким-то подземным ходом пробрался в цитадель социалистов.

Третий из них предпочитал совсем другой напиток. Перед Хорном стоял стакан с молоком, выглядевший в данной обстановке более зловеще, чем мертвенно-зеленоватый абсент. Но такое впечатление было обманчиво. Просто Генри Хорн отличался социальным происхождением от Холкета и Элиаса и пришел в лагерь заговорщиков иной дорогой. Он получил вполне приличное воспитание, в детстве ходил в церковь и на всю жизнь остался трезвенником, хотя затем порвал с религией и семьей. У него были светлые волосы и тонкие черты лица. Каким-то непонятным образом короткая бородка придавала Хорну женственный вид.

Когда Бирн вошел в комнату, пресловутый Джейк Холкет привычно вел дискуссию, вызванную тем, что Хорн чисто машинально произнес вполне обычную фразу «не дай бог». Ее оказалось достаточно, чтобы пробудить гнев Холкета.

— Не дай бог! Да ведь бог только и может, что не давать, — восклицал Джейк. — Он не дает бастовать, не дает бороться, не дает убивать кровопийц-эксплуататоров. Почему бы ему хоть раз не запретить что-нибудь и им? Неужели проклятые церковные проповедники не могут для разнообразия сказать правду о жестокости капиталистов?

Элиас тихо вздохнул, словно разговор успел наскучить ему, и произнес:

— Теперь наученные опытом буржуа предпочитают сами исполнять ту роль, которая прежде отводилась духовенству.

— Кстати, — прервал его репортер с мрачной иронией, — некоторые промышленники и вправду хотят затеять с вами игру.

И не сводя взгляда с горящих, но будто неживых глаз Элиаса, Бирн поведал об угрозах Стейна.

— Я ждал чего-нибудь в этом роде, — с усмешкой ответил Элиас, не двигаясь с места. — И подготовился.

— О, негодяи! — вскричал Холкет. — Сделай такое предложение бедняк — его сразу упрятали бы за решетку. Но, надеюсь, шантажисты в самом скором времени попадут в местечко пострашнее тюрьмы. Куда же, черт возьми, им еще деваться, как не прямо в ад.

Хорн сделал протестующий жест, очевидно относившийся не столько к уже сказанному, сколько к тому, что только собирался произнести Элиас. И потому последний предпочел завершить разговор.