Буало-Нарсежак.
Человек-шарада.
Господин Президент Республики,
сегодня я осмеливаюсь направить вам этот рапорт, поскольку у меня есть основания думать, что дело Рене Миртиля вам никогда не представляли в истинном свете, а некоторые его аспекты, не известные никому, кроме двух-трех человек, от вас даже систематически скрывали. Записки, переданные мною префекту полиции 19 апреля, представляли собой своего рода памятку, и события, отразившие конец этой ужасной истории, никогда не были изложены в письменной форме. Исходя из этих соображений, считаю необходимым вернуться к фактам в их совокупности, поскольку в разрозненном виде они могут вызвать различные толкования, тогда как собранные воедино обретают настолько жуткий смысл, что, наверное, никто не возьмет на себя смелость их пересказать. Поначалу моя роль ограничивалась рамками наблюдателя. Однако предоставленные мне широкие полномочия в силу обстоятельств превратили меня в судебного следователя и позволили проникнуть в глубину тайны, еще более ужасной, нежели тайна Железной Маски или любая другая государственная тайна, разглашение которой рискует стать угрозой общественному порядку. С открывшейся мне правдой надлежит ознакомить высшую инстанцию государственной власти, но не в форме резюме, иначе она может показаться просто невероятной, а в виде последовательного изложения, как я сам пришел к ней, постепенно, через тысячи сомнений. Поэтому я позволю себе, не колеблясь, вернуться к самому началу этой истории, чтобы постараться не упустить ни одной детали, никого не щадить, дабы этот документ, уже по характеру самих фактов скорее похожий на роман, нежели на судебное донесение, мог бы послужить интересам правосудия и науки.
19 апреля в одиннадцать часов меня вызвали к префекту полиции господину Андреотти. Вас это вполне может озадачить, поскольку все сотрудники префектуры в тот день отдыхали, так как в понедельник 19 апреля началась пасхальная неделя. Но в пятницу вечером господин Андреотти меня предупредил:
— Дорогой Гаррик, не уезжайте из дому. Скорее всего, в воскресенье или понедельник вы мне понадобитесь.
Я несколько лет заведовал его кабинетом и по тону голоса догадался, что речь идет о чем-то весьма серьезном.
— Неужто открыли какой-то заговор против… — начал было я.
— Вот и не угадали. Пока что я не могу ввести вас в курс дела, но не уезжайте на каникулы. Это приказ начальства.
Двое суток в моей голове возникали самые невероятные предположения, поэтому, когда я сел напротив господина Андреотти, мое любопытство было так обострено, что наш разговор запечатлелся в моей памяти с точностью стенограммы. Господина префекта явно что-то беспокоило. Он угостил меня голландской сигаретой — его любимый сорт — и, долго не раздумывая, приступил к делу:
— Дорогой Гаррик, если я не ошибаюсь, вы католик?
— Да, господин префект.
— Отвечайте без обиняков. Если миссия, для которой я предложил вашу кандидатуру, будет вам неприятна, откажитесь, и я подыщу другого. Но, между нами говоря, я предпочел бы получить ваше согласие… Вы обладаете всем необходимым для достижения успеха, и думаю, что ваши убеждения… ваша философия, если вам так больше нравится… делают вас особенно подходящим для выполнения миссии, которую на вас возлагают. Это совершенно особая и очень трудная задача, к которой следует подходить с критериями морали в гораздо большей степени, нежели с позиций научной целесообразности.
Он встал и прошел к высокому окну с видом на город, где по случаю праздника не осталось ни души. Я был озадачен. Явное замешательство Андреотти сказалось на мне. Я стараюсь точно воспроизвести наши предварительные переговоры, поскольку в этом деле важное место принадлежит контексту. В то пасхальное утро никто еще не ведал о последствиях одного важного решения, принятого после долгих размышлений. Но когда час битвы назначен и будущее зависит только от удачи, тогда каждая секунда бесконечно весома и все, способствующее успеху, принимается в расчет. Я и по сей день слышу шаги префекта, приглушенные ворсистым ковром; вижу еле заметное скольжение золотистого солнечного луча по письменному столу и помню, какая борьба между «да» и «нет» шла в моей душе.
— Поймите правильно, — продолжал Андреотти. — То, что мне предстоит вам сказать, это более чем доверительно. Дайте слово, что никому не повторите услышанного.
— Я даю его вам, господин префект. К тому же я холост, подружки у меня нет, а в свободное время я пишу очерк о явлениях, наблюдаемых в парапсихологии. Проболтаться мне просто некому.
— Знаю… Благодарствую… Знаком ли вам профессор Марек?
— Да, по имени. Не тот ли это хирург, который успешно провел весьма неординарные операции на собаках?
— Он самый. Но с той поры Марек шагнул далеко вперед. Будь у него средства, какими располагают некоторые экспериментаторы в Америке, он произвел бы переворот в хирургии.
Андреотти протянул мне фото, и я увидел усталое лицо, изборожденное морщинами. Те, что проходили по лбу, весьма впечатляли. Но вдоль носа и вокруг рта образовалась целая сеть трещин — тонких, как порезы бритвой, или глубоких и словно подвязывающих отвислые щеки. Глаза карие, лишенные тепла, неподвижно глядели в сторону. Короткий седеющий ежик волос приоткрывал крупные, мясистые, чуть торчащие уши. Я прочел подпись: «Антон Марек».
— По происхождению он чех, — сказал Андреотти. — В момент венгерского восстания бежал во Францию и поселился в Вилль-д'Аврэ. Вы увидите его клинику, когда поедете туда. Она под стать ее владельцу. Марек… как бы вам доходчиво объяснить… Эйнштейн и Эдисон в одном лице. Смесь теоретика и практика, способного на сомнительные поделки. Он живет там среди своих собак с маленькой бригадой учеников-фанатов и, надо признать, творит чудеса. Пресса поведала не все, но даже то, что она обнародовала, прошло незамеченным, так как американцы и русские достигли в сфере трансплантации органов таких результатов, которые впечатляют гораздо сильнее. Теперь уже не проблема пересадить ногу, руку, почку одного человека другому. Обычно такая операция проходит успешно, однако пересаженный член или орган приживается не всегда, и нейтрализовать реакцию отторжения организма порой крайне трудно. А Мареку удается преодолеть отторжение. Но о его методе никто не знает. Я хочу этим сказать, что нами предприняты все необходимые меры для неразглашения тайны. Разумеется, в детали я не вдаюсь. Тем не менее могу вам поверить такой секрет: экспертная комиссия ознакомилась с отчетами по опытам Марека на собаках — оказалось, что результаты просто ошеломляют. Марек способен не только пересадить от одного животного другому сердце, печень, легкие и тем более лапу, но также… вы слышите, Гаррик… голову. Иными словами, он способен осуществить любую пересадку.
— Меня это не очень удивляет, — сказал я. — Скрибнер, в Соединенных Штатах, давно уже сделал пересадку искусственных почек, а совсем недавно я прочел длинную статью о создании банка органов. Журналист напоминал, что по инициативе медицинского еженедельника был создан банк глаз, и ратовал за открытие лаборатории экспериментальной хирургии при медицинском факультете. Я знаю также, что один русский — Анастас… по фамилии на «ский»… Лапчинский, кажется, — пересадил собаке по кличке Братик лапу другой собаки, предварительно сделав ей переливание крови животного другой породы.
— Но голова, дорогой мой Гаррик, голова?..
— Да, это просто невероятно. Тем не менее, поскольку сращивание нервов и артерий стало уже повседневной практикой, я не вижу…
— Тем лучше, тем лучше. В конце концов, это я, быть может, отстал от жизни, — сказал Андреотти. — Весьма рад, что вы оказались столь компетентны. Поистине, вы именно тот человек, какой нам требуется. Но слушайте дальше.
Префект снова сел, задумался, затем продолжил:
— Марек хвастался, что может получить подобные результаты, оперируя на людях. Но только понимаете, в чем загвоздка… Спрашивается: где брать доноров? Понятно, когда отец готов отдать руку своему ребенку, пострадавшему в аварии. Можно также вообразить старого человека, отписывающего себя науке, если мне позволено так выразиться…
— Нет, — возразил я, — для подобных операций требуются молодые и безупречно здоровые люди.
— Этого тоже недостаточно, — сказал префект. — Вы забываете про юридическую сторону проблемы. Допустим, вы захотели бы в интересах будущего науки отдать ей легкое, или почку, или другую часть своего тела. Так вот, вы не имеете на это юридического права. Отбросим случай с отцом или матерью, жертвующими собой ради ребенка, что тоже порождает проблемы. По ныне действующим законам никто не имеет права добровольно соглашаться себя изувечить.
— Остаются смертники, — сказал я.
