Нет на свете туриста, достойного этого звания, который не знает берегов Сены и не замечал между развалинами Жумьежа и руинами Сэн-Вандрила странный маленький средневековый замок Малаки, гордо сидящий на своей скале, в самой середине реки. Арка моста связывает его с дорогой. Основания его мрачных башен сливаются с гранитом, на котором он стоит, — огромным блоком, оторвавшимся от невесть какой горы и выброшенным на это место каким-то невероятным катаклизмом. Вокруг него, со всех сторон, тихие воды играют среди камышей, и стебли трав колышатся над мокрыми грудами речной гальки.
История Малаки сурова, как его имя, и причудлива, как его силуэт. То была непрерывная череда сражений, осад, штурмов, грабежей и резни. На посиделках в деревнях округи Kо с дрожью вспоминают преступления, которые были в нем совершены. Рассказывают таинственные легенды. Говорят о знаменитом подземном ходе, который вел когда-то из него к аббатству Жумьеж и к замку Агнессы Сорель, любовницы Карла VII.
В этом старом пристанище героев и разбойников живет теперь барон Кагорн, Барон Сатана, как его не так давно звали на бирже, где он несколько поспешно разбогател. Разорившимся владельцам Малаки пришлось продать ему, чуть ли не за кусок хлеба, старинное жилище предков. Барон привез в замок собранные им замечательные коллекции картин и мебели, фарфора и деревянных резных панно. И живет здесь один, с тремя старыми слугами. Никто в эти стены теперь не проникает. Никто ни разу не любовался под сводами этих древних залов тремя полотнами Рубенса, которыми владеет барон, двумя Ватто, кафедрой работы Жана Гужона и другими чудесами, взмахами банковских билетов, вырванными прямо из рук богатейших завсегдатаев публичных аукционов.
Барон Сатан боится. Не за себя — за сокровища, собранные с такой неизменной страстью, с интуицией любителя, которого самые дошлые торговцы не могли ни разу надуть. Он любит их. Любит их жестокой любовью скупца и ревнивой — супруга.
Каждый вечер, к закату, четыре окованные железом двери, поставленные в начале и конце моста и перед въездом на парадный двор, запирают на засовы. Электрические звонки готовы зазвучать в тишине при малейшем толчке. Со стороны Сены опасаться нечего: скала там круто обрывается вниз.
И вот, в одну из сентябрьских пятниц, к мосту подошел, как обычно, почтальон. И, как обычно, барон сам приоткрыл тяжелую дверь.
Он осмотрел прибывшего так подробно, как если бы не знал уже, причем — не первый год, эту веселую, добродушную физиономию с насмешливым взором старого крестьянина, человека, который со смехом ему сказал:
— Это снова я, господин барон. Не другой, надевший мою блузу и фуражку.
— Кому можно нынче верить? — пробормотал Кагорн. Почтальон вручил ему ворох газет. Затем добавил:
— Есть для Вас и нечто новое, господин барон. Нечто новое.
— Новое?
— Письмо… Заказное, к тому же…
Отрезанный от мира, не имея никого, кто мог бы проявить к нему интерес, барон никогда не получал писем. И это сразу показалось ему плохим предзнаменованием, причиной для беспокойства. Кто был неизвестный, который решился нарушить его уединение?
— Распишитесь вот тут, господин барон…
Он расписался, ворча. Потом, взяв письмо, подождал, когда почтальон исчез за поворотом, и, побродив, немного взад-вперед, прислонился к парапету и разорвал конверт. Внутри оказался сложенный вчетверо листок бумаги, надписанный поверху от руки:
«Тюрьма Санте, Париж»! Он бросил взгляд на подпись: «Арсен Люпэн». И с удивлением прочитал:
«Господин барон, В галерее, которая соединяет две Ваши гостиные, имеется картина Филиппа Шампенья, прекрасная работа, которая мне очень нравится. Ваши Рубенсы, как и меньший из Ваших Ватто, тоже соответствуют моему вкусу. В той гостиной, что справа, хочу отметить сервант в стиле Людовика XIII, гобелены из Бове, столик Ампир работы Джакоба и сундук в стиле Ренессанс. В той, что слева, — всю витрину с драгоценностями и миниатюрами.
На первый раз я готов удовольствоваться перечисленными предметами, реализация которых, полагаю, не будет трудной. А посему прошу Вас распорядиться, чтобы они были должным образом упакованы и отправлены на мое имя (с предварительной оплатой) на Батиньольский вокзал не позднее, чем через восемь дней… В противном случае буду вынужден самолично произвести их отправку в ночь со среды 27 на четверг 28 сентября. И, как того требует справедливость, не ограничусь уже вышеуказанными предметами.
Прошу извинить за причиняемое беспокойство и принять выражения совершеннейшего почтения.
Арсен Люпэн.
P. S. Особо прошу не присылать большего из Ваших Ватто. Хотя Вы уплатили за него в Доме распродаж тридцать тысяч франков, это всего лишь копия; оригинал картины в годы Директории был сожжен Баррасом, во время ночной оргии. Можно справиться по неизданным мемуарам Гарата.
Не стану также претендовать на дамскую цепочку в стиле Людовика XV, подлинность которой представляется сомнительной».
Письмо потрясло барона Кагорна. За любой другой подписью оно бы его глубоко обеспокоило; но это подписал сам Люпэн!
Усердный читатель газет, всегда в курсе всего, что случалось в мире и что касалось преступлений и воровства, он не оставался в неведении подробностей похождений адского взломщика. Барон, конечно, знал, что Люпэн, арестованный в Америке своим врагом Ганимаром, несомненно сидел за решеткой, и что готовился — с какими трудами! — его процесс. Но он знал также, что от этого человека можно было ожидать всего. А точное знание замка, размещения картин и мебели к тому же, было весьма грозным предостережением. Кто мог снабдить его сведениями о вещах, которые никто не видел, кроме самого барона?
Кагорн окинул взором суровый силуэт Малаки, его крутые обрывы, окружающие его глубокие воды, и пожал плечами. Нет, решительно опасности не могло быть. Никто в целом свете не мог бы пробраться в неприкосновенное святилище его драгоценных собраний.
Никто, допустим; но Арсен Люпэн? Разве для Арсена Люпэна существуют двери, подъемные мосты, крепостные стены? К чему наилучшим образом устроенные препятствия, самые тщательные предосторожности, если Арсен Люпэн решил их преодолеть?
В тот же вечер он написал государственному прокурору Руэна. Послал ему письмо с угрозами Люпэна, потребовав помощи и защиты.
Ответ не заставил себя ждать: Арсен Люпэн в данное время содержится в тюрьме Санте, под строгим надзором, лишен возможности писать письма, послание может быть только делом рук мистификатора. Все говорило об этом, — как логика вещей, так и несомненность фактов. Тем не менее, из предосторожности, к исследованию почерка был привлечен эксперт. И этот специалист заявил, что, несмотря на некоторые совпадения, данный почерк не принадлежал названному заключенному.
«Несмотря на некоторые совпадения» — барон остановился лишь на этих обескураживающих словах, где ему виделось наличие сомнения, которого, по его мнению, было достаточно для вмешательства правосудия. Страхи его обострились; он без конца читал и перечитывал письмо. «Буду вынужден самолично произвести их отправку…» И точная дата: ночь со среды 27 на четверг 28 сентября!
Молчаливый и подозрительный, барон не решился доверить дело слугам, преданность которых отныне не казалась ему безупречной. Однако, впервые за несколько лет, его мучила потребность с кем-нибудь поговорить, посоветоваться. Оставленный на произвол судьбы местной полицией, не надеясь на собственные возможности, он был готов поспешить в Париж, чтобы молить о содействии когонибудь из отставных полицейских.
Прошло два дня. На третий, читая газеты, барон чуть не подскочил от радости. В «Пробуждении Кодбека» была напечатана следующая заметка:
«Мы счастливы объявить, что в нашем городе, тому скоро три недели, находится главный инспектор Ганимар, один из ветеранов Сюрте. Мсье Ганимар, которому арест Арсена Люпэна, его последнее достижение, обеспечило европейскую известность, отдыхает от долгих трудов, приманивая на свои крючок уклейку и пескаря».
Ганимар! Вот он, наконец, тот союзник, который требуется барону Кагорну! Кто еще, кроме терпеливого, хитроумного Ганимара, сумеет расстроить козни Люпэна?
Барон не стал медлить. Шесть километров отделяли замок от городка Кодбека. Он прошел их быстрым шагом человека, ведомого надеждой на спасение.
После нескольких бесплодных попыток узнать адрес главного инспектора, он направился к редакции «Пробуждения», находившейся на середине набережной. Нашел там сотрудника, готовившего заметку к печати и тот, подойдя к окну, воскликнул:
— Ганимар? Вы наверняка увидите его на берегу, с удочкой в руках. Там состоялось наше знакомство — я случайно увидел его имя, вырезанное на удилище. Вот он, тот низенький старичок, который виден там, под деревьями аллеи.
