Гильермо Мартинес
Незаметные убийства
Сейчас, когда прошло столько лет и все забылось, сейчас, когда я получил из Шотландии короткое сообщение — печальную весть о смерти Селдома, думается, я могу нарушить обет молчания, хотя на самом деле Селдом никогда ни обещаний, ни уж тем более клятв с меня не брал. Я хотел бы рассказать правду о событиях, о которых летом 1993 года английские газеты писали под пугающе мрачными или скандально громкими заголовками, — иначе говоря, рассказать о том, что мы с Селдомом называли тогда — не без намека на связь с математикой — либо просто «серией», либо «оксфордской серией». Все те люди действительно погибли в Оксфордшире, и произошло это вскоре после того, как я приехал в Англию. Мало того, судьба удостоила меня сомнительной чести: я оказался в непосредственной близости от первого преступления.
Мне было двадцать два года, а в таком возрасте многое простительно. Я только что окончил университет в Буэнос-Айресе, защитил работу по топологии и, получив годовую стипендию, отправился в Оксфорд. У меня было тайное намерение переключиться на математическую логику или по крайней мере позаниматься в знаменитом семинаре под руководством Ангуса Макинтайра. Моя будущая научная руководительница Эмили Бронсон весьма заботливо подготовилась к моему прибытию, иначе говоря, не упустила из виду даже самые мелкие бытовые детали. Она была профессором и членом совета колледжа Святой Анны. Мы обменялись с ней несколькими электронными письмами, и она посоветовала мне поселиться не в комнатах, предоставляемых колледжем, — по ее мнению, не слишком удобных, — а снять, если стипендия мне позволит, комнату с душем, туалетом, маленькой кухней (и, разумеется, отдельным входом) в доме миссис Иглтон, очень приятной и тактичной, по отзыву Бронсон, пожилой женщины, вдовы ее бывшего учителя. Я оценил — как всегда слишком оптимистично — свои материальные возможности и послал в Оксфорд чек в качестве аванса за первый месяц проживания — таково было единственное условие моей будущей хозяйки. Через две недели я уже летел над Атлантическим океаном, еще не до конца поверив в реальность происходящего, как нередко с нами бывает в начале путешествия. Мне казалось, будто я прыгнул в бездну без страховки. Будто вот-вот что-нибудь случится и я либо вернусь назад, либо рухну на дно морское, прежде чем внизу появится спасительная суша и меня закрутит волна забот, связанных со вступлением в новый жизненный период. Тем не менее точно по расписанию, ровно в девять утра следующего дня самолет спокойно пробурил слой тумана, и зеленые холмы Англии с несомненной очевидностью возникли передо мной в свете, который постепенно стал смягчаться или, лучше сказать, таять, потому что создавалось именно такое впечатление, что свет, по мере того как мы снижались, делался все более блеклым, словно тускнел, просачиваясь сквозь редкий фильтр.
Моя руководительница дала мне подробнейшие инструкции: в Хитроу я должен был сесть на автобус и доехать на нем прямо до Оксфорда, причем она несколько раз извинилась за то, что не сможет встретить меня на месте — всю ту неделю ей предстояло провести в Лондоне на конференции. Честно сказать, это обстоятельство не только не огорчило меня, но даже показалось большой удачей, ведь несколько дней я буду пользоваться полной свободой — то есть успею составить собственное представление о городе и смогу вольно побродить по нему, прежде чем приступлю к занятиям. Вещей у меня с собой было немного, так что, когда автобус наконец остановился на площади, я вышел со своими сумками и пересел на такси. Стояло начало апреля, но, к счастью, я был в пальто: дул резкий ледяной ветер, а бледное солнце почти не грело. Несмотря на это, большинство людей, увиденных мною на площади, как и таксист-пакистанец, который вышел, чтобы открыть мне дверцу, были в рубашках с короткими рукавами. Я дал таксисту адрес миссис Иглтон. Пока он заводил мотор, я спросил, не холодно ли ему.
— О нет, ведь уже весна! — ответил он и в подтверждение своих слов радостно кивнул на рахитичное солнце.
Черный cab[1] торжественно двинулся в сторону главной улицы. Когда мы свернули налево, по обе стороны дороги я увидел сквозь приоткрытые деревянные ворота и металлические решетки аккуратные садики и безупречные газоны вокруг колледжей. Мы миновали церковь и маленькое кладбище с покрытыми мхом могильными плитами. Такси вскарабкалось вверх по Банбери-роуд, потом повернуло на Канлифф-клоуз. Теперь дорога вилась посреди огромного парка; за живыми изгородями из белой омелы стояли большие каменные дома, строгие и элегантные, которые заставляли вспомнить викторианские романы и описанные в них вечерние чаепития, партии в крокет и прогулки по саду. Мы внимательно следили за номерами домов, чтобы не пропустить нужный, хотя мне казалось маловероятным, чтобы та сумма, которую я послал в качестве аванса, давала право поселиться в одном из подобных особняков. В самом конце улицы мы увидели несколько похожих друг на друга домиков, гораздо более скромных, но весьма симпатичных, с прямоугольными деревянными балконами. Они производили впечатление летних. Первый из них как раз и принадлежал миссис Иглтон. Я взял свои сумки, поднялся на крыльцо и позвонил в дверь. Я знал, в каком году Эмили Бронсон защитила докторскую диссертацию, знал, когда появились ее первые научные публикации, из чего легко выводилось, что ей было лет пятьдесят пять, не меньше. И я спрашивал себя, сколько же лет должно быть вдове бывшего учителя Эмили? Дверь открыла высокая и стройная девушка, приблизительно моя ровесница, с острыми чертами лица и темно-синими глазами. Она улыбнулась и протянула мне руку. Мы глянули друг на друга так, словно оба были приятно удивлены, хотя мне и почудилось, что уже миг спустя она с некоторой опаской отступила назад, отняв руку, которую я задержал в своей, пожалуй, на секунду дольше положенного. Она представилась: звали ее Бет. Затем девушка попыталась, хотя и не вполне успешно, повторить мое имя. Бет провела меня в очень уютную гостиную, где пол покрывал ковер с серо-красными ромбами. Миссис Иглтон сидела в кресле, вытканном цветами, и с широкой радушной улыбкой протягивала ко мне обе руки. Это была старушка с живыми глазами, очень подвижная, с аккуратно уложенными седыми волосами — высокая прическа придавала ей горделивый вид. Пересекая комнату, я заметил, что неподалеку стоит сложенное инвалидное кресло-коляска. Ноги пожилой дамы укрывал шотландский клетчатый плед. Я пожал ей руку и успел почувствовать, как дрожат ее хрупкие пальцы. Она подержала мою руку в своей, а другой рукой несколько раз легонько похлопала по ней сверху, спрашивая, удачно ли прошло путешествие и впервые ли я в Англии. Потом с изумлением воскликнула:
— А мы не думали, что вы так молоды, правда, Бет?
Бет по-прежнему стояла у двери и молча улыбалась, потом сняла висевший на стене ключ и, обождав, пока я отвечу еще на несколько вопросов миссис Иглтон, мягко заметила:
— Бабушка, ты не думаешь, что пора показать гостю его комнату?.. Он ведь наверняка ужасно устал с дороги.
— Конечно, конечно, — поспешно ответила миссис Иглтон. — Бет вас проводит и все объяснит. И если у вас нет никаких планов на нынешний вечер, может быть, вы согласитесь поужинать вместе с нами? Мы будем очень рады…
Следом за Бет я вышел из дома. Мы спустились по лестнице, по которой я совсем недавно поднялся, потом спустились еще на несколько ступенек вниз — и очутились у маленькой дверцы. Бет чуть наклонила голову, вставляя ключ в замочную скважину, и провела меня в просторную, тщательно убранную комнату, расположенную ниже уровня земли, но где тем не менее было достаточно света благодаря двум окнам, устроенным под самым потолком. Бет расхаживала туда-сюда, объясняя, где здесь и что, выдвигала ящики, распахивала дверцы стенных шкафов, показывала посуду и полотенца — и это напоминало много раз повторенный концертный номер. Я ограничился тем, что посмотрел на кровать и заглянул в душ, а затем стал наблюдать исключительно за Бет. У девушки был здоровый вид, словно она много времени проводила на свежем воздухе и поэтому кожа ее загорела и обветрилась — кстати, именно такая кожа обычно быстро увядает. Если с первого взгляда я дал ей года двадцать три — двадцать четыре, то сейчас, при другом освещении, мне показалось, что ей никак не меньше двадцати семи, а то и двадцати восьми лет. Глаза у нее, надо отметить, были совершенно необыкновенные: очень красивого насыщенного синего цвета, и они были спокойнее, чем остальные черты лица, как будто в них с некоторым опозданием отражались обуревавшие Бет эмоции. Длинное и свободное, как у крестьянки, платье с круглым вырезом мешало как следует оценить ее фигуру, хотя худобы и стройности все-таки не скрывало и даже позволяло угадать некоторые приятные округлости. Мне почему-то сразу захотелось подойти сзади и обнять Бет, может, потому, что спина ее выглядела какой-то хрупкой и беззащитной, как часто бывает у высоких девушек. Обернувшись и встретив мой взгляд, Бет спросила, хотя, думаю, без малейшей иронии, не желаю ли я взглянуть на что-нибудь еще, и я смущенно отвел глаза и поспешно ответил, что все замечательно. Прежде чем она ушла, я довольно витиевато задал волновавший меня вопрос: должен ли я и вправду считать себя приглашенным на сегодняшний ужин? Она засмеялась и сказала, что, разумеется, они меня ждут — ровно в половине седьмого.
