Джон Карр - Загадка Красной вдовы

В тот мартовский вечер, когда доктор Майкл Терлейн сел в автобус, его уже немолодое сердце билось несколько быстрее, чем обычно. По правде говоря, знаменитый профессор, заведующий кафедрой английского языка в Гарварде, испытывал нетерпение мальчишки, играющего в пиратов.

Нелишне было бы спросить: чего же он ждал? Может быть, он ждал какого-нибудь приключения, как раз в ту минуту рождавшегося в лондонском тумане? Может быть, он искал тень в окне, прислушивался к шепчущим голосам, высматривал женщину под вуалью? «Теперь не носят вуалей», — подумал он в своей обычной рассеянной, добродушной манере. Он прекрасно понимал, что, столкнувшись с настоящим, не выписанным на страницах книги приключением, он, скорее всего, просто растеряется — именно из-за своей рассеянности и добродушия. «Однако, — подбодрил он себя, — я неплохо справился прошлой осенью в Боустринг-Касл». Именно тогда он убедился, что в обыденном мире существуют странные и страшные провалы; что можно, будучи пятидесяти лет от роду, впервые в жизни встретиться с опасностью и почувствовать возбуждение от этой встречи. Вот почему сегодня он покинул свою теплую квартиру в Кенсингтоне. Пусть даже предстоящее приключение — всего лишь розыгрыш, он постарается не выставить себя дураком. Джордж знал о его слабости; может статься, что все происходящее — всего лишь грубая шутка. Но надо отдать Джорджу должное: интуиция не подвела его тогда, в Боустринге.

Днем, когда сэр Джордж Анструзер пришел к нему домой, доктор Терлейн был вполне уверен в том, что это не розыгрыш. Терлейн снова нарисовал в воображении эту картину: полутемная, освещаемая камином комната, насупленные брови Джорджа, протянутые к огню руки; влажное из-за тумана тяжелое пальто из грубой шерсти, натянутая до ушей бесформенная шляпа. Джордж, толстый коротышка, обладатель совершенно лысой головы и красного простоватого лица загородного жителя. Джордж, директор Британского музея, эрудит, мастер выражаться обиняками и произносить зажигательные речи.

— Ты бы поверил в то, — без всякого вступления начал он, — что комната может совершить убийство?

Терлейн сделал ему виски с содовой. Он, не без приятного предвкушения, воспринял сказанное как остроумное начало философского спора, придуманное Джорджем во время долгого пути через парк. Вольготно устроившись в кресле, высокий и худощавый Терлейн прикрыл глаза и, не замечая неодобрительного взгляда Джорджа, начал взвешивать в уме его слова, наслаждаясь их роскошной противоречивостью.

— Погоди секунду, — не выдержал Джордж. — Знаю я, что ты сейчас скажешь. Ты скажешь: «Давай определимся с терминами и попробуем доказать…» Чушь! Академические рассуждения сейчас не к месту. Я хотел сказать только то, что сказал — ни больше ни меньше. Ты бы поверил в то, что комната может совершить убийство?

— Комната, — уточнил Терлейн, — или что-то находящееся в этой комнате?

— Ну вот, — проворчал его собеседник, — тебе на ум сразу приходят привидения. Уверяю тебя, мой друг, что в этой истории нет никаких привидений, так что лучше сразу бросить о них думать. С другой стороны, речь не идет и о вмешательстве человека, например убийцы… Попробую сформулировать более четко: ты можешь вообразить себе комнату, обладающую столь смертоносными качествами, что всякий, вошедший туда в одиночку и пробывший в ней больше двух часов, умирает?

В рациональном, пытливом, жаждущем новых впечатлений уме Терлейна что-то зашевелилось. Он оглянулся в поисках трубки, отведя взгляд от собеседника, который сидел перед камином, хорошо видимый в световом пятне, сжимая короткопалыми ладонями стакан и больше обычного хмуря брови и морща свой крутой красный лоб.

— Год назад, — медленно ответил Терлейн, — я бы сказал «нет». С тех пор я научился не делать поспешных выводов. Продолжай. От чего умирает жертва?

— Ну… от яда, предположительно.

— Предположительно?

— Я говорю «предположительно», — ответил баронет и нырнул головой в воротник пальто — словно зашел в дом и закрыл за собой дверь, — потому что причина смерти неизвестна, а яд — просто самое подходящее объяснение. Последний человек, убитый этой комнатой — да, да, я не оговорился! — умер почти восемьдесят лет назад, а в те времена аутопсия проводилась не так тщательно, как сейчас, да и знания в области ядов были гораздо менее совершенны. «Тело было найдено в неестественной позе, лицо черного цвета» — это может означать все, что угодно. Они все умерли похожим образом. Все дело в том…

— В чем?

— Что в комнате не было обнаружено никакого яда.

— Да прекрати ты говорить загадками! — Терлейн раздраженно выбил трубку. — Выражайся яснее!

Сэр Джордж внимательно посмотрел на Терлейна.

— У меня есть предложение получше, — сказал он и не удержался от улыбки. — Я дам тебе возможность увидеть все самому. Старик, послушай меня. Помнишь, шесть месяцев назад, когда ты только приехал в Англию, собираясь провести здесь свой годичный отпуск, мы ехали в одном вагоне и разговорились о приключениях? Ты жаловался на отсутствие их в твоей благополучной, спокойной, но такой предсказуемой и однообразной жизни. Я тогда спросил тебя: «Кстати, а что ты подразумеваешь под словом «приключения»? Ты используешь его в общеупотребительном значении? А может, ты имеешь в виду, кроме всего прочего, и прекрасную авантюристку с раскосыми глазами, в соболиных мехах, прокрадывающуюся ночью к тебе в спальню, шепчущую: «Шестерка бубен… возле северной башни в полночь» — и другую подобную чепуху?» И ты со всей серьезностью ответил…

— Я ответил, что, похоже, именно это я и имею в виду, — не теряя спокойствия, согласился Терлейн. — Ну и что?

Джордж встал.

— Раз ты ни от чего не отказываешься, я дам тебе некоторые указания, — сказал он с видом человека, принявшего решение. — Следовать им или оставить их без внимания — дело твое. Я поставлю перед тобой только одно, довольно тривиальное условие: ты не должен задавать никаких вопросов. Ясно? — Маленькие глазки остро сверкнули в сторону доктора Терлейна. — Очень хорошо. Сегодня вечером, ближе к восьми часам — точное время будет зависеть от того, как быстро ты сможешь добраться до места, — ты сядешь в автобус, следующий по Пикадилли, и доедешь до Кларджес-стрит. На тебе будет вечерний костюм; не забудь — это очень важно. Ты пешком пройдешь по Кларджес-стрит до Керзон-стрит. Ровно в восемь часов ты будешь идти по северной стороне Керзон-стрит, вдоль небольшого квартала, разделяющего Кларджес-стрит и Болтон-стрит.

Терлейн вынул трубку изо рта. Он не задал вертевшегося на языке вопроса, но баронету не обязательно было слышать его, чтобы начать на него отвечать.

— Ты же понимаешь, что я говорю серьезно, — тихо сказал сэр Джордж. — Это может не сработать. Но я делаю ставку на то, что в такой час там будет очень мало людей, и на твою… ну, патриархальную наружность.

— Какую наружность?!

— Я продолжу. Если мой план все же сработает, при встрече со мной и весь последующий период времени ты не должен подавать виду, что я каким-либо образом содействовал тому, чтобы ты был причастен к происходящему вокруг. Ты просто прогуливался неподалеку. Понятно? Очень хорошо. Ты будешь прохаживаться вдоль квартала до восьми десяти. Если к тому времени ничего не произойдет, ничего не произойдет вообще. Во время своего патрулирования подмечай все необычное, и, если кто-нибудь обратится к тебе со странным предложением, ты должен будешь согласиться на него. Да, и не ужинай перед тем, как выйти из дому. Все ясно?

— Все предельно ясно. А на что необычное я должен обращать особое внимание?

— На все необычное, — ответил Джордж, уставившись на свой стакан.

Это были последние относящиеся к предстоящему приключению слова, которые Терлейну удалось вытянуть из собеседника — вскоре после этого он поднялся с кресла, попрощался и ушел, тяжело топая и перебрасывая из одного угла рта в другой незажженную сигару. Слова друга не рассеяли сомнений Терлейна, как не рассеяли и чувства радостного предвкушения, овладевшего им. Забираясь на второй этаж автобуса, он сверился с часами. Было без двадцати минут восемь.

Лондон казался городом привидений. Он не был окутан простым туманом, свойственным ему спокон веку, — нет, на него навалилась тяжелая молочно-белая субстанция, искажавшая очертания медленно ползущих автомобилей, сквозь которую с трудом, мутными пятнами пробивались огни уличных фонарей. Терлейн подумал, что правильно поступил, выйдя из дому заранее. Автобус качался, как галеон, среди шума двигателей и автомобильных гудков; он то тормозил, бросая пассажиров вперед, то резко прыгал, набирал скорость, затем останавливался, и все начиналось снова. Терлейн и сам не заметил, как начал в нетерпении барабанить пальцами по стеклу, покрытому сплошным ковром капель. На площади Гайд-Парк-Корнер сквозь туман замерцали витрины магазинов и лица прохожих, а на Пикадилли обрушился, казалось, весь транспорт, имеющийся в Лондоне. Едва не прозевав Кларджес-стрит, Терлейн спрыгнул на проезжую часть, чудом увернулся от такси и, добравшись наконец до тротуара, находился уже в весьма раздраженном состоянии духа. Было без трех минут восемь, но, прежде чем двинуться дальше, ему нужно было привести в порядок свои несчастные, давно не испытывавшие такого потрясения кости.