Эрл Гарднер - Дело о пустой консервной банке

Миссис Артур Джентри вела хозяйство с тщанием и педантичностью исполнительного чиновника. Ее разум являл собой энциклопедическое хранилище по учету разнообразных домашних дел. Казалось, безо всякого умственного усилия она определяла, например, насколько преждевременно протерлись дырки на носках Артурчика, что, конечно, свидетельствовало о негодном качестве нити, из которой они были сделаны. Когда муж собирался в командировку, миссис точно знала, какие его рубашки побывали в прачечной и, следовательно, могли быть уложены в дорожный саквояж. Остальные стирали вручную дома.

В свои сорок лет миссис Джентри была горда тем, что «не нервничала по пустякам». Ела в меру, не полнела, но и не изводила себя голодом до нервных срывов. Ее бедра уже не были столь красивы, как двадцать лет назад, но она принимала это спокойно, с рассудительностью реалиста. Просто невозможно вести хозяйство, заботиться о муже, троих детях, старой деве – золовке, сдавать внаем комнату, экономить на расходах по дому и при этом сохранять девичью стройность. Тем более, по выражению самой миссис Джентри, она была «здорова как бык». Чего же еще желать?

От сестры мужа помощи было мало. Ребекка явно не походила на женщину одинокую. Равно как нельзя было о ней судить и как о «незамужней родственнице». Да, она определенно в каких-то вещах старомодна, эта засидевшаяся в девках особа, – худощава, любительница чаепитий, кошек, сплетен, болтлива, придирчива, но при всем при том довольно миловидна…

Миссис Джентри не очень-то и рассчитывала на ее помощь.

Слишком золовка была хрупка, чтобы физически помогать в работе, слишком легкомысленна, по мнению миссис Джентри, чтобы выполнять ответственные поручения. К тому же у нее случались частые приступы недомогания, во время которых вроде бы с ней не происходило ничего особенного, кроме некоторого психического дискомфорта, испытываемого ею самой, готового вырваться вот-вот наружу.

Ребекка, однако, исправно прибирала комнату, которую миссис Джентри постоянно сдавала внаем. Последнее время комнату занимал Делман Стил, архитектор.

У Ребекки было два увлечения, и она отдавалась им с воодушевлением, свойственным человеку, эмоции которого иначе будут просто подавлены. Она с жаром хваталась решать все кроссворды подряд и была фотографом-любителем. Одно из подвальных помещений Ребекка буквально завалила всевозможными приспособлениями для печатания снимков, увеличителями, ванночками для проявления, сделанными руками ее брата Артура Джентри, который имел склонность помастерить и потрафить причудам сестрицы.

Случалось, миссис Джентри сильно негодовала на Ребекку, хотя всячески стремилась побороть свой праведный гнев, и ей неизменно удавалось не высказывать ничего лишнего.

Ребекка не ладила с детьми. Вместо снисходительности к детской бестактности она постоянно одергивала их, постоянно учила, как себя надо вести, чтобы не выглядеть невоспитанными. Все это, вместе взятое, вносило в отношения между домашними элемент натянутости. Его постоянно усугубляли способность Ребекки подражать голосам и удовольствие, которое она испытывала, глядя, как досадливо морщатся дети; ее бесцеремонные вторжения в их телефонные разговоры… Словом, характеры старой девы и детей были поистине несовместимыми.

Да и Ребекка, в свою очередь, не делала попыток сгладить свое бесцеремонное поведение: великолепно делая фотографии, она так никогда и не удосужилась сделать хорошие снимки детей.

Правда, на девятнадцатилетие Артурчика, да и то по настоянию миссис Джентри, она снизошла до того, чтобы сфотографировать племянника. Но и эта уступка превратилась в испытание как для Артурчика, так и для нее самой. Фотография это красноречиво подтвердила – ее можно было бы считать просто неудачной, если бы не одно обстоятельство: Ребекка, воплощая на практике некоторые новомодные идеи своего хобби, произвела увеличение на листе, удерживаемом под углом. В результате получился весьма потешный снимок, напоминавший искаженные отражения в кривых зеркалах дешевых торговых пассажей.

Нет, вовсе Ребекка не отличалась замедленной реакцией, когда дело касалось ее собственных интересов. В доме не происходило ничего такого, чего бы она не знала. Любопытство ее было неистощимым, а то, как она вынюхивала секреты по какому-нибудь неосторожно оброненному замечанию или случайно ставшему ей известным факту, сделало бы честь заправскому сыщику. И миссис Джентри знала, что золовка согласилась прибирать в комнате мистера Делмана Стила главным образом потому, что ей доставляло удовольствие рыться в его вещах. Но с этим миссис Джентри не могла ничего поделать, и, поскольку уборка всегда производилась в то время, когда Стил был на службе, трудно было предположить, что он сможет когда-либо обнаружить тайную деятельность Ребекки.

Горничная Хестер, приходящая на работу днем, сильная, крепко сложенная, неразговорчивая и бездетная женщина, жила по соседству. Муж ее, страдающий от приступов астмы, служил, однако, ночным сторожем в какой-то лаборатории, проводящей испытания новых моделей самолетов в аэродинамической трубе.

В то утро миссис Джентри остановилась ненадолго, чтобы окинуть мысленным взором свои владения. Посуда после завтрака убрана. Муж с Артурчиком ушли в магазин. Дети в школе. Хестер проглаживает столовые салфетки на электрокатке. Ребекка же, вечно со своими кроссвордами, бьется теперь над очередным, ежедневно прилагаемым к газете. С карандашом в руке и сосредоточенно нахмурившись, она устремила в нее неподвижный взор своих темных, глубоко посаженных глаз. Черный кот Мефистофель, к которому золовка так привязана, лежит, свернувшись клубочком, на стуле, где лучик солнечного света из окна образовал теплое, приветливое пятнышко.

В печи еще тлеют угли от утреннего огня. Уверенно распевает большой чайник, надо еще перештопать кучу белья в корзине. И… Миссис Джентри вдруг вспомнила про консервированные фрукты в погребе. Этим надо обязательно заняться. Хестер без хлопот всегда старается взять банку с самого края, а у миссис Джентри были серьезные подозрения, что в темном углу погреба стоят запасы аж с 1939 года.

На какое-то время она задумалась, прикидывая, нет ли в доме фонарика. Дети всегда их куда-то прятали. В кладовой, правда, была свечка, но… Тут она вспомнила, что у Артурчика в спальне видела фонарик с держателем для крепления за ремень. Надо бы им воспользоваться.

С фонарем в руке она спустилась по ступенькам в погреб. По утрам большой газовый котел с автоматическим приводом включался для обогрева дома. Миссис Джентри, как всегда, отключила его вскоре после того, как разошлись домочадцы, но в погребе все еще хранилось приятное тепло. Сзади на трубах висела паутина. Надо бы сказать Хестер, чтобы та спустилась и сняла ее. Консервированные продукты и стеклянная посуда аккуратными рядками стояли на длинных полках по всему погребу. Миссис Джентри бросила мимолетный взгляд на консервированные банки, размещенные ближе к окну, рядом с запасами урожая нынешнего года. Прошла мимо прошлогодних запасов и уже в глубине, в темном углу, посветила фонариком Артурчика, чтобы осмотреть часть, невидимую от двери.

И сразу поняла, что Хестер досюда вряд ли когда-нибудь добиралась. Об этом свидетельствовала накопившаяся за долгое время густая паутина. Луч фонарика скользнул по банкам консервированных груш, клубничного варенья, яблочного повидла домашнего приготовления – все урожая тридцать девятого года…

И вдруг миссис Джентри замерла от изумления. Бледный круг света остановился на поблескивающих боках жестяной банки без этикетки. Она явно выглядела так, будто ее только что принесли из магазина. Миссис Джентри никак не могла взять в толк, как в ее скрупулезно помеченных запасах могла оказаться такая банка. Этикетки для надежности она всегда приклеивала липкой лентой. Да и сама банка выглядела в погребе инородным телом. Бока чистые и блестящие, ни паутинки вокруг, ни грязного пятнышка.

Миссис Джентри не рассчитала: она протянула к ней руку, инстинктивно решив, что без труда поднимет банку не более чем в кварту.[1] Но та чуть не соскользнула с полки, прежде чем миссис Джентри сообразила, что, очевидно, судя по весу, она пуста. Миссис Джентри изумленно посмотрела на банку с чувством, которое испытывает человек, привыкший во всем соблюдать порядок и вдруг обнаруживший нечто нарушившее его.

Держа банку в руке, она пристально разглядывала ее со всех сторон. Верхняя кромка крышки была обжата, сама же банка закатана, будто наполнена фруктами или сиропом. Гладкая, блестящая, со слегка маслянистой поверхностью, жестяная банка словно только что принесена из магазина, правда, очень уж тщательно была закупорена.