Английская писательница Уйда родилась в 1840 году, умерла в 1909 году. Отец её был француз, мать англичанка. Настоящее её имя - Луиза Раме. Уйда - это имя вымышленное, псевдоним, которым писательница подписывала свои произведения.В юности она жила в Лондоне. Впоследствии поселилась в Италии, где провела большую часть своей жизни.Первый роман Уйда появился в печати, когда ей было двадцать лет. Она написала много книг для взрослых и для детей. В большинстве своих произведений, особенно произведений, написанных для детей, Уйда с искренним сочувствием и симпатией описывает жизнь людей обездоленных и бедных.
- Ты должна молчать, Пальма, если с тобой заговорят,сказала ей мать. - Ты не должна отвечать, о чём бы тебя ни спрашивали. Ни на один вопрос. Ни на один, слышишь? Лгать не надо, но и правду не надо говорить. Что бы ни говорили, что бы ни делали, - молчи, молчи. Понимаешь, радость моя?
- Понимаю, - ответила Пальма.
Это была рослая, крепкая для своего возраста десятилетняя девочка, лёгкая и гибкая, как стебель бамбука в их старом саду. У неё были золотистые вьющиеся волосы. Цвет её лица походил на снег на Ломбардских Альпах, озарённых лучами восходящего солнца. Тёмные, широко раскрытые глаза смело глядели из-под прямых бровей.
Она коротко ответила своей молодой матери:
- Понимаю.
Её мать, Сильвия Долабелла, с тоской взглянула на девочку. Ей страшно было доверить драгоценное сокровище такому хрупкому созданию.
- Жизнь папы в твоих руках, - прошептала она.
Пальма кивнула головой. Её глаза сверкнули нетерпением, словно она подумала: "Зачем повторять одно и то же?" Девочка была скупа на слова.
- Не будь такой суровой, милочка, - сказала Сильвия Долабелла. - Ты ещё совсем маленькая, а мне приходится взваливать на тебя такую тяжесть. Сердце у меня разрывается.
Пальма откинула со лба светлую прядь волос.
- Я маленькая, - возразила она, - но я сильная. Ты должна доверять мне, мама. Он всегда доверял.
Она говорила об отце.
- Я доверяю тебе, моя радость,- ответила мать Но ты так холодна со мной, Пальма! Когда я прижимаю тебя к сердцу, мне кажется, что ты из бронзы. Со мной ты не такая, как с ним. Его ты больше любишь.
Бедная женщина заплакала.
Девочка покраснела.
- Но ведь тебя я тоже люблю, мама, - сказала она в раздумье. - Только ты хочешь, чтоб я тебе говорила это, а я не умею говорить о таких вещах. Это чувствуют, чувствуют в глубине души.
- Ты странное существо, мне трудно понять тебя, - сказала Сильвия Долабелла, вздохнув. - Ты наслушалась всяких мрачных историй и слушала разговоры, совсем не подходящие для твоего возраста. Шалила бы лучше, как другие дети, и резвилась бы, как ягнята.
До ареста отца Пальмы, Лелио Долабеллы, они были очень счастливы. Но те дни, когда они жили все вместе в го родке Галларате в старом доме, построенном ещё в тринадцатом столетии, казались Пальме и её матери очень далёкими.
Долабелла был ещё совсем молод. Он рано женился на красивой, но довольно ограниченной девушке. По профессии он был адвокат. Всем сердцем, всей душой стремился он облегчить тяжёлую жизнь народа, и простолюдины Галлараты любили Долабеллу. Его статную фигуру, мужественное лицо, звучный, бархатный голос знали по всей Ломбардии.
Публичные речи Долабеллы привлекли внимание властей.
Адвоката, как и многих других его сограждан, арестовали, обвинив в призыве к мятежу против правительства. Вот почему его жена сказала девочке: «Ты должна молчать; не лги и правды не говори».
«Пусть режут меня на куски, всё равно я не скажу ни слова», - подумала девочка.
Старый дом был разорён, словно птичье гнездо, сброшенное бурей. Правда, Пальма с матерью и теперь жили в милом старом прохладном доме с блёстками золота на карнизах и потемневшей от времени росписью на стенах, с большой сводчатой дверью и каменной винтовой лестницей. Остался и зелёный садик, огороженный стенами с бойницами, тенистый от буйно разросшихся лавровых деревьев. Но того, кто был солнечным светом, хранителем и хозяином этого дома, не было с ними.
Никогда не будет больше Пальма сидеть в оконной нише и смотреть сквозь решётку, не идёт ли он. Его шаги не раздадутся на мостовой тихой улочки, его улыбка не осветит мрачной сводчатой лестницы. Даже если он убежит из тюрьмы, если останется жив, сюда он всё равно не вернётся. Пальма знала это, а для девочки её лет такое испытание было слишком тяжёлым.
- Он ничего дурного не сделал, - сказала она другу отца.
- Он любил народ, - с горечью произнёс старый гарибальдиец.
Было солнечное утро, когда пришли полицейские. Пальма сидела с отцом в саду под старым кипарисом. Без всяких разговоров они схватили отца и, приставив к виску револьвер, надели наручники.
- Какое преступление я совершил? - спокойно спросил он.
Полицейские ответили бранью. Отпихнув девочку, двое вытолкнули его через боковую калитку на улицу. Тем временем другие шныряли по дому, рылись в столе Долабеллы и в сундуках. Они сломали замки, вывалили на пол письма и документы, связали в пачки и поставили сургучную печать.
- Не беспокойся, родная, - сказал отец. - Это ошибка. Через час я вернусь.
Садовая калитка закрылась за ним, и Пальма осталась одна.
Отец не вернулся. Он не пришёл через час, не пришёл ни на следующий день, ни через неделю, ни через месяц. Его увезли в другой город, в другую область, чтобы предать военному суду. Ему не разрешали писать письма, и Пальма с матерью узнавали о нём только через друзей или из газет.
У Сильвии Долабеллы было немного денег, на эти деньги они жили. Она продала своё красивое ожерелье, старинное серебряное блюдо и другие ценные вещи, чтобы заплатить защитнику. Но таким заключённым, как Долабелла, не разрешалось иметь своего защитника.
Друзья и соседи не покинули семью Долабеллы в беде.
Однако они опасались открыто выражать сочувствие: они могли навлечь подозрение на себя, к ним тоже могла явиться полиция, им тоже грозил арест.
Галларата - старинный городок, но он утратил значительную часть былой прелести. Однако и сейчас там можно увидеть тихие уголки и дома благородной архитектуры, такие, как дом Долабеллы. А за городом, как и в далёкие времена, тянется пустынная, вольная, необъятная равнина, поросшая вереском. «Бругьера» называют её местные жители, потому что на местном наречии «бруг» значит «вереск». Безмолвного простора Бругьеры не достигают ни зловонные испарения, ни дым фабричных труб, ни выкрики лоточников и суетливых служащих, толпящихся на огромной, окружённой колоннами площади Бролетто. В степи благоухают мускат и тимиан, и слышится только жужжание пчёл да шелест крыльев.
До ареста отца самые счастливые часы безмятежной жизни Пальмы протекали в Бругьере. Отец уходил туда читать книги своих учителей и готовиться к речам, которые вдохновляли на борьбу городских ремесленников - ткачей, прядильщиков, стеклодувов, башмачников, медников. Как и они, он родился в Галларате. Говорил он с ними на их родном языке, и поэтому его речи производили на них особенно глубокое впечатление.
Долабелла был человек очень образованный, но местное наречие с его звучными словами и яркими образами было ему так же дорого, как любому жителю Галлараты, не знающему иного языка. Его обвиняли в том, что он обращался к народу именно на этом языке и требовал, чтобы на нём вели обучение в начальной школе. Это считали одним из самых страшных его преступлений.
Пальма умела читать и писать по-итальянски, но говорила она только на местном наречии, и поэтому её любимая вересковая степь с белыми колокольчиками и медовым запахом была для неё, как и для народа, Бругьерой. За поясом и на груди она всегда носила веточку вереска. В городе эти веточки напоминали ей безбрежное цветущее море, свежий, острый запах, ясный лазурный небосвод, парящих в высоте ястреба и коршуна, жаворонка, гнездящегося в листве, зайчонка, обглодавшего стебли.
Мать Пальмы никогда не ходила в степь. Она была из тех женщин, которым за пределами города всё кажется пустынным, диким. Теперь, когда они остались одни, она запретила девочке ходить в Бругьеру.
- Без папы ты заблудишься в этих ужасных глухих местах, - строго сказала она.
Пальма ответила:
- В самую тёмную ночь я найду дорогу.
- Кто же тебе её покажет, девочка?
- А кто показывает дорогу землеройке или кроту?
Пальма очень тосковала по степи. Она привыкла к вольному, широкому простору, сладким странным запахам. А теперь как раз пора, когда вереск цветёт и все его маленькие колокольчики полны мёду.
Однажды она попросила старого друга отца сводить её в Бругьеру, но он сказал:
- Мама не разрешила тебе. Не надо её огорчать.
И Пальма оставалась в городе. Томительно тянулись долгие дни. От отца не было никаких известий. Полицейские вваливались в дом, когда им вздумается; они перехватывали письма, которые приходили по почте, шарили в шкафах и сундуках.
