Первая трещина обнаружилась в понедельник, 2 мая, в 8 утра.
Как обычно, без пяти восемь в лицее для мальчиков прозвенел звонок, и ученики, рассеянные по мощенному розовыми плитами двору, вереницами выстроились перед дверьми классов.
Слева от водонапорной башни расположились малыши — семи— и шестиклассники[1], красные и взлохмаченные от беготни. Чем дальше вправо, тем больше возраст; самые старшие носили уже мужские костюмы, говорили хриплым голосом, и на верхней губе у них темнел пушок.
Солнечные лучи были еще тонкими, воздух прохладным. Со стороны крепостных валов доносился медный гул военного оркестра, а вой сирен возвещал, что настал прилив и траулеры один за другим выходят из Ла-Рошельского порта.
Почти ритуальная минута! У каждой двери терпеливо ждет цепочка мальчишек. Учителя, державшиеся до этого группами, наспех пожимают друг другу руки и становятся во главе колонн.
У каждого преподавателя своя манера. Одни с опущенной головой идут прямо к двери, делают шаг в сторону и пропускают учеников, даже не глядя на них.
Другие шествуют медленно, как бы смакуя свое каждодневное вступление в должность, поочередно осматривают детей и щелчком пальцев приводят колонну в движение.
Двор постепенно пустеет. Одна за другой двери закрываются.
Но в этот день учащиеся 4-го «б» остались на улице одни, взволнованные непредвиденной и сладкой надеждой: Ж. П. Г., учителя немецкого языка, который вел у них утренние часы, еще не было.
Его опоздание сказывается на поведении колонны.
Равнение нарушается, ряды смешиваются. Перешептывание сменяется громким смехом. В противоположном углу двора надзиратель, почуяв неладное, направляется к 4-му, его рыжая шевелюра пылает на солнце, но дойти до цели он не успевает.
В калитке для учителей уже возник Ж. П. Г, с портфелем под мышкой. Взгляд у него суровее, усы темнее, чем обычно. Он идет крупным шагом, но тут происходит нечто невероятное: Ж. П. Г, проходит мимо колонны, словно забыв, что дает сегодня урок в 4-м «б».
Кто-то кашляет. Это его сын Антуан, длинноногий мальчик с длинной шеей, в сером костюме со вздутыми на коленях брюками. Он ошеломлен отцовской рассеянностью.
Ж. П. Г, заметил, однако, что двор пуст: он по-солдатски круто поворачивается и, щелкнув пальцами, указывает на открытую дверь.
Толкаясь, кашляя, давясь от смеха, мальчики буквально ринулись в класс. Хлопают крышки парт.
Дежурный поспешно вытирает доску и приготавливает мел.
Ничего особенного не произошло, но атмосфера на уроке не похожа на обычную. В воздухе словно разлито нетерпеливое любопытство.
Между тем Ж. П. Г, ведет себя, как всегда: повесил котелок на вешалку, отцепил манжеты, положил их в ящик стола.
Класс освещен расположенными друг против друга окнами. Те, что слева, — они выходят во двор — закрыты.
Те, что справа, широко распахнуты, и через них проникают всякие неясные звуки. За окнами виднеются задние стены ближних домов и другие открытые окна.
Ученики всегда глазеют на одно из них, в третьем этаже.
Полная молодая женщина с белокурыми волосами, закрученными узлом на затылке, как обычно, развешивает там на подоконнике одеяла и простыни, переворачивает матрас на кровати, потом исчезает в темной глубине комнаты и возвращается с графином свежей воды.
Появляются первые мухи, и воздух становится еще более звонким.
Одни рассеянно посматривают по сторонам, другие, положив локти на черную крышку парты, пристально глядят на преподавателя.
Пока один дежурный вытирает доску, второй обходит класс, собирает домашние тетради и кладет на стол перед Ж. П. Г.
Прошла минута, может быть, две. Учитель сел. Теперь — а сегодня тем более он опоздал — Ж. П. Г, должен постучать линейкой по столу, окинуть класс строгим взглядом, найти очередного козла отпущения и с удовлетворением произнести:
— Ну-с, Рандаль, раз вы такой умник, назовите неотделяемые глагольные приставки.
— Раз вы такой умник…
С этой фразы начинался урок. Затем неизменно следовало: «Напишите их сто раз, друг мой».
Впрочем, подобных заданий никто не выполнял. Через неделю, к следующему уроку, Ж. П. Г, всегда забывал, кому он велел сто раз переписать парадигму, и лишь бесполезно хмурил брови, вглядываясь в лица учеников. Если случайно память не изменяла ему, он объявлял:
— Теперь вы напишете их двести раз.
У некоторых мальчишек, например у толстяка Кюинвера, задолженность достигла уже 1600 строк.
Но думал ли сейчас Ж. П. Г, о наказаниях, наложенных неделю назад? В его белой длинной руке не было даже линейки.
Ученики зашаркали ногами под скамейками, подчеркивая неестественность происходящего. Антуан снова кашлянул. Кто-то оглянулся. В третьем ряду ученик нацарапал несколько слов на клочке бумаги и перебросил его товарищу.
Ж. П. Г, по-прежнему смотрел в пространство. Глаза у него были карие, взгляд жесткий и томный одновременно, брови густые.
Таких глаз у преподавателей не бывает. Порой их хотелось сравнить с глазами женщины или цыгана. Но такое желание возникало редко: почти всегда вид у Ж. П. Г, был суровый, лицо и фигура словно деревянные.
Уж не нарочно ли он старался выглядеть таким страшным? Его однобортные темные костюмы напоминали довоенные[2]. Он неизменно носил туго накрахмаленные воротнички, подпиравшие подбородок. Но особенное сходство с болгарином или турком с лубочной картинки придавали ему усы торчком — черные, густые, перерезавшие лицо пополам.
Молодая женщина в окне пела, в полутьме комнаты мелькали ее белые руки. Мальчики, пряча лица за крышками парт, без стеснения смеялись.
Ж. П. Г., не шевелясь, смотрел на учеников невидящим взглядом; он не замечал даже сына, сидевшего во втором ряду и удивленного больше остальных.
Антуан знал отца. Он знал также, что ничего особенного утром не произошло, и пытался вспомнить, как они провели время минута за минутой.
Как и каждый день, будильник в спальне родителей зазвонил в половине седьмого. Как и каждый день, в саду кудахтали петух и куры.
Ж. П. Г, занимал двухэтажный домик на авеню Колиньи, недалеко от набережной Майль. Три смежные комнаты разделялись тонкими перегородками, и Антуан неизменно слышал, как сестра первой спускалась вниз и разводила огонь, после чего отец с матерью начинали одеваться.
Без четверти семь Жан Поль Гийом, которого ученики звали Ж. П. Г. — так он расписывался под их контрольными работами, — входил в комнату к Антуану — тот еще потягивался, нежась в лучах солнца.
— Поторопись! Уже семь.
В этот момент на Ж. П. Г, еще не было ни пристежного крахмального воротничка, ни однобортного пиджака, подтяжки свисали на брюки, и он вытирал уши полотенцем.
Ж. П. Г, был человек отнюдь не злой, но педантичный, любивший, чтобы каждая вещь находилась на своем месте, и не терпевший бесполезных движений.
Случалось, он даже улыбался, но так робко, словно побаивался, что с лица сползет маска суровости, а усы отклеются.
Завтракала семья в столовой, дверь из которой в сад открыли лишь третьего дня. На блюде с цветочками искрилась первая красная смородина.
После завтрака Ж. П. Г, всегда уходил раньше сына: по пути в лицей он для моциона делал круг пешком.
Антуан же встречался с соучениками и выбирал кратчайший путь.
В это утро, как обычно, учителя видели многие — он шел ровным шагом по Майль. Дойдя до ресторана «Беседка» на берегу моря, как всегда, несколько минут полюбовался лучами солнца, в которых таяла голубоватая дымка, закрывавшая горизонт. Затем проследовал мимо рыбного рынка через весь порт до Часовой башни и вошел под аркады Дворцовой улицы.
С ним раскланялось по меньшей мере человек пятьдесят, включая постового у башни. Молоденькие служанки протирали стекла в магазинах. Продавщицы расставляли на витринах товар.
Ничего чрезвычайного произойти не могло. Тем не менее Ж. П. Г, пришел с опозданием! И не сразу заметил свой класс! А теперь смотрел в пространство, не обращая внимания на учеников!
В метре от Ж. П. Г, на помост упал бумажный шарик, и прочерченная им белая парабола, попав в поле зрения учителя, казалось, пробудила его.
Ж. П. Г, пошевелился, откинулся на спинку стула, но не взял линейку и не постучал по столу.
— Господа… — странным голосом начал он.
Ж. П. Г, привык работать в старших классах и никогда не обращался к учащимся со словами: «Друзья мои».
— Господа…
Никто не мог точно определить, что именно происходит, настолько все это было неуловимо. И все же что-то происходило. Каменное лицо Ж. П. Г, менялось на глазах, как при наплыве в кино. Все по-прежнему было на месте — и усы, и густые, закрывающие лоб волосы, и большие карие глаза. Сама голова прочно покоилась на круглом, туго накрахмаленном воротничке, но лицо утратило одеревенелость. Сейчас оно напоминало таящую восковую маску.
