Жорж Сименон - Человек по кличке Мышь

Роман

За последние несколько лет журнал «Нёман» уже во второй раз обращается к творчеству Жоржа Сименона (см. № 7, 2009, рассказ «Шаль»), что представляется весьма симптоматичным. Ибо давно пора смести пыль, слегка припорошившую имя популярного некогда детективщика, и взглянуть на творчество писателя несколько под иным углом зрения, чем это было принято до сих пор. Да, конечно, признанный мэтр детективного жанра, кто бы спорил. Да, создатель бессмертного образа комиссара Мегрэ, благодаря которому все мы, читатели вот уже нескольких поколений, даже те из нас, кто никогда не бывал в Париже, знают, что в этом городе есть красивая тенистая улица, идущая вдоль берега Сены, под названием Набережная Орфевр. На этой набережной в доме под номером тридцать шесть располагается управление криминальной полиции, а там и по сию пору трудится прославленный сыщик. А как же иначе? Пока книги читают, продолжают жить (и трудиться) и герои этих книг.

Однако готова поспорить, что мало кто из благодарных читателей Сименона догадывается о том, что сам автор весьма скептически относился к детективной стороне своего творчества и вовсе не был так уж горд тем, что является создателем бессмертного образа Мегрэ. Напротив, писатель был глубоко убежден, что альфа и омега его творчества, то, с чем он намеревался войти в вечность, — это так называемые «трудные» романы социально-психологического содержания (сам Сименон называл их «романами-трагедиями»), полагая, что именно за них он давным-давно заслужил Нобелевскую премию. И вполне искренне переживал, что премии ему так и не дали, не позволив тем самым примкнуть к числу нобелиатов.

Помнится, лет восемь тому назад мне заказали выборочный перевод дневников Жоржа Сименона для тогдашнего журнала «Всемирная литература». Опубликовать увесистый том целиком в рамках журнальной публикации не представлялось возможным, но для перевода, пусть и фрагментарного, читать пришлось все дневниковые записи подряд. Прочитала и впечатлилась. Поразила ироничная раскованность, с которой писатель исповедовался в своих дневниках (впрочем, он их не писал, а надиктовывал на магнитофон). В этих своеобразных мемуарах Сименон спокойно касался самых сложных и даже запретных тем: непростые взаимоотношения с матерью, трудное детство, упорство, с коим он пробивался на литературный Олимп, неудачи в личной жизни. Обо всем он говорил легко и с юмором. Даже о своей пресловутой гиперсексуальности, о которой среди парижской богемы 20—30-х годов прошлого века ходили легенды. Да, он рассуждал обо всем с чистосердечной безмятежностью, но только пока разговор не касался творчества.

Ибо стоило ему начать говорить о своей писательской судьбе, как сразу же его одолевала обида и на читателей, и на почитателей, и на критиков, и на весь белый свет. И немного наивно он пытался убедить современников и потомков, что его предшественник Конан Дойль и без своих знаменитых детективов был очень хорошим писателем (весьма спорное утверждение, кстати), а в творчестве Эдгара По главное — это не его рассказы, снискавшие американцу славу основоположника детективного жанра, а поэзия. Дескать, все остальное — это уже потом. И невдомек было заслуженному мэтру, что, с точки зрения вечности, жанр литературного произведения всегда уходит в тень, отступает, так сказать, на второй план. Главное, чтобы произведение было написано талантливо и честно, а там… Да хоть сказку напиши, но если это «Конек-Горбунок», то вход в бессмертие тебе обеспечен.

Вот так, в итоге, случилось и с Жоржем Сименоном. Незамысловатые, казалось бы, книжицы про комиссара Мегрэ пережили не только труды многих некогда известных нобелиатов, имена которых сегодня помнят разве что в очень узком кругу специалистов-литературоведов. Они оказались востребованными вчера, они востребованы сегодня, они будут востребованы завтра и даже послезавтра. И это вопреки всем мрачным прогнозам самого писателя, что очень скоро его книги будут пылиться на чердаках, никем не читанные и никому не нужные. Нет, они нужны, нужны благодаря глубокому психологизму, с которым Сименон распутывает самые сложные житейские коллизии, выискивая в них мотивы преступления. Благодаря его симпатии к слабым мира сего, к детям, старикам, ко всем сирым, обездоленным, бездомным и нищим.

Недаром в его произведениях столь часто фигурируют в качестве главных героев (и подозреваемых тоже) парижские клошары, то есть все те, кого у нас кличут просто бомжами. Один из его романов даже так и называется «Мегрэ и бродяга». Это в нем комиссар произносит во многом знаменательные слова, озвучивая не только собственное кредо, но и отношение уже самого писателя к бездомному люду: «Может быть, это и не преступление века. Да и я впервые занимаюсь бродягой, но я его не брошу». В этих словах весь Сименон, не правда ли?

Вот и в романе «Человек по кличке Мышь», написанном в далеком 1938 году, снова фигурирует бездомный. Правда, на сей раз дело ведет не комиссар Мегрэ, а его верный помощник и сподвижник, сквозной персонаж многих романов Сименона, старший инспектор Люка. Что ж, хороший начальник (а комиссар Мегрэ точно из их числа) всегда даст шанс подчиненному отличиться и проявить все свои недюжинные таланты.

Впрочем, есть и более рациональное объяснение сего факта. Дело в том, что с 1932 по 1938 годы Сименон сознательно не использовал образ полюбившегося всем комиссара в своих книгах, полагая, что так он сможет уйти от устоявшегося в глазах читателя стереотипа его восприятия как создателя одного-единственного героя. Не смог! Именно читатели, обрушившие шквал негодующих писем на издателей и на самого автора, заставили последнего отказаться от столь жесткого решения. И Мегрэ вернулся. Кстати, и роман, вышедший в свет годом позже, так и называется: «Мегрэ возвращается».

А что же до сюжета романа «Человек по кличке Мышь», журнальный вариант которого предлагается вниманию читателей «Нёмана», то он всецело и полностью укладывается в известную фразу, запущенную в обращение почти век тому назад, увы! — совершенно забытым ныне Ильей Эренбургом. Да, действительно, увидеть Париж и умереть. Именно так и случилось со швейцарским финансистом Эдгаром Лоёмом. Почему и как это произошло, читателю предстоит разбираться уже самостоятельно, сопоставляя и сравнивая все обстоятельства сложного и, как всегда у Сименона, крайне запутанного дела. Приятного чтения!

Зинаида КРАСНЕВСКАЯ

Часы показывали 11:12, когда дверь в полицейский участок вдруг широко распахнулась. Двое патрульных, занятых игрой в шашки, оторвались от доски. Сержант, пыхтевший трубкой за черной деревянной стойкой, выжидательно выпрямился, но, заслышав знакомый голос, снова расслабился.

— Чего растолкался? Ты, видно, понятия не имеешь, кто я такой! Моли бога, чтобы сегодня дежурил не мой знакомый сержант. Иначе тебе несдобровать!

Дежурство, между тем, подходило к концу. Через сорок минут должна была заступить ночная смена. Сержант, флегматичный толстяк, даже расстегнул китель, позволив себе некоторую вольность. Инспектор Логно, одетый в цивильное, угрюмо наблюдал за тем, как азартно режутся в шашки патрульные мотоциклисты.

На улице шел дождь, который, начавшись около восьми вечера, ближе к полуночи успел превратиться в самый настоящий ливень. В такую непогоду легко промокнуть в два счета. Впрочем, типичное явление в начале лета: днем солнце, ближе к вечеру, откуда ни возьмись — дождь. В Опере шло какое-то гала-представление, о чем красноречиво свидетельствовали ряды припаркованных на площади перед театром лимузинов. Многие шоферы, занятые оживленными разговорами, были облачены в ливреи.

Никто из полицейских, включая и тех, кто нес дежурство уже непосредственно в самом здании театра, понятия не имел, что именно за представление дают в зрительном зале. Да их это и мало волновало, по правде говоря.

Вот то, что на дворе дождь, да, это важно. И в том, что постовые скоро явятся на пересменку вымокшими до нитки, хорошего мало. И три дорожные аварии, случившиеся только на одном Итальянском бульваре по вине скользкого от дождя асфальта, тоже плохо.

Одно хорошо. В дождь задержаний всегда меньше. Вот и сейчас в участке коротала время лишь одна торговка цветами. Она тихонько пристроилась в уголке рядом со своей цветочной корзиной с клубком синей шерсти на коленях, сосредоточенно перебирая спицами. Женщина вязала детский носок.

А в общем-то дежурство как дежурство, и вечер самый обычный. Сержант еще раз пробежал глазами записи всех происшествий, случившихся в течение смены. Скоро он вручит гроссбух в черной обложке своему сменщику.