Агата Кристи
Горе невинным
Уже смеркалось, когда он оказался у переправы. Мог бы добраться туда значительно раньше, если бы сам не оттягивал эту минуту.
Он пообедал с друзьями в Редки, но во время легкой непринужденной беседы не переставал со страхом думать о предстоящем ему деле. Друзья пригласили его выпить чаю, и он снова принял их приглашение, но после чая дальнейшее промедление стало невозможным.
Заказанная машина уже ожидала его. Он распрощался с приятелями, а потом проехал семь миль по прибрежной дороге; затем шофер свернул на лесную просеку, которая привела их к маленькому каменному речному причалу.
Он вышел из такси и подергал веревку большого колокола, вызывая с противоположного берега перевозчика.
– Не желаете ли, чтобы я дождался вас, сэр? – спросил шофер.
– Нет, – ответил Артур Калгари. – Я уже заказал машину, которая встретит меня через час и отвезет прямо в Драймут.
Шофер с благодарностью принял плату за проезд вместе с чаевыми и промолвил, вглядываясь в легкую туманную дымку над рекой:
– Лодка приближается, сэр.
Пожелав доброй ночи, он развернул машину и помчался вверх по склону холма.
Артур Калгари остался один возле причала наедине со своими мыслями и мрачными предчувствиями. Какая непроходимая глушь, размышлял он, словно находишься на краю света, у заброшенного озера в Шотландии. А ведь всего в нескольких милях отсюда остались отели, магазины, коктейль-бары и запруженные людьми улицы Редки. Калгари не впервой подивился этим удивительным противоречиям английского пейзажа.
Послышались мягкие всплески весел, лодка причалила к миниатюрной пристани. Артур Калгари спустился по крутому откосу и забрался в лодку, которую лодочник удерживал багром возле причала. Это был старик, показавшийся Калгари таким же древним, как и его лодка, и уж наверняка не менее дряхлым.
Холодный морской ветер бороздил поверхность реки.
– Промозглый вечер, – заметил лодочник.
Калгари согласился, что сегодня значительно холоднее, чем было вчера.
Он заметил, или ему это показалось, будто под напускным равнодушием в глазах лодочника затаилось любопытство. Вполне понятно, Калгари в этих краях чужак, а туристский сезон закончился. Более того, незнакомец переправляется через реку в неурочный час – поздновато для чая в кафе возле пристани. И вещей при нем нет, значит, не намерен здесь оставаться. (В самом деле, недоумевал Калгари, отчего он так припозднился? Не потому ли, что подсознательно откладывал эту минуту? Откладывал до последнего.) И вот он переходит через Рубикон… через реку… реку… память подсказала название другой реки… Темзы.
Его мысленному взору (неужели это было только вчера?) предстал человек, сидящий за столом напротив него. В задумчивых глазах скрывалось что-то затаенное, невысказанное… Видимо, подумал Калгари, эти глаза способны скрывать свои тайны.
Ужасная обязанность возложена на него. Но он должен ее исполнить, а потом… потом забыть обо всем!
Он нахмурился, припомнив вчерашний разговор. Приятный, спокойный, с хитрецой голос спросил:
– Вы твердо решили, доктор Калгари?
– Что же мне осталось? – раздраженно ответил он. – Неужели вы не понимаете? Вы не согласны? От этого не уйдешь.
Собеседник отвел в сторону свои серые глаза, скрывая хитринку во взгляде, но его ответ слегка удивил Калгари.
– Все нужно обдумать, рассмотреть вопрос со всех точек зрения.
– А не кажется ли вам, что есть лишь одна точка зрения – требование справедливости?
Он горячился, в какое-то мгновение ему показалось даже, что собеседник самым бесчестным образом пытается увильнуть в сторону.
– В определенной степени – да. Но знаете, иногда есть нечто более важное, чем пресловутая справедливость.
– Не согласен. Надо подумать о семье.
– Именно так, я как раз и имел в виду семью, – без промедления ответил собеседник.
Это возражение показалось Калгари несусветной чепухой! Потому что, если кто-то подумал о семье…
Однако ход его мысли нарушил тот же самый приятный и спокойный голос:
– Предоставляю вам самому во всем разобраться, доктор Калгари. Поступайте как знаете.
Под днищем лодки зашуршала земля. Рубикон перейден.
С мягким выговором, свойственным жителям западной части Англии, лодочник произнес:
– С вас четыре пенса, сэр, или вы еще поедете назад?
– Не поеду, назад дороги нет, – несколько высокопарно отозвался Калгари и, расплатившись с лодочником, поинтересовался: – Вам знаком дом под названием «Солнечное гнездышко»?
В глазах у старика блеснуло любопытство.
– Хм, конечно. Вон там вверху справа, за деревьями. Подниметесь на холм и вправо по новой дороге через строящийся поселок. Их дом последний, в самом конце.
– Благодарю вас.
– Вы сказали «Солнечное гнездышко», сэр? Где миссис Эрджайл…
– Да, да, – перебил его Калгари. Не хотелось говорить на эту тему. – «Солнечное гнездышко».
Странная усмешка искривила губы лодочника, напомнившего вдруг собой старого хитрого фавна.
– Так она назвала дом… во время войны. Дом новый, только что построен… и названия у него не было. А земля, где его построили… лес кругом… «Змеиное гнездышко», вот так! Но «Змеиное гнездышко» не для нее… не для ее дома название. Назвали «Солнечное гнездышко», как она захотела. А мы-то его по-прежнему «Змеиным гнездышком» зовем.
Калгари поблагодарил старика, пожелал ему доброго вечера и начал подниматься на холм. Обитатели поселка уже разбрелись по домам, но Калгари чудилось, будто невидимые глаза пристально разглядывают его сквозь окна коттеджей; все следят за ним, видно, знают, куда он идет. И шепчутся: «Он идет в „Змеиное гнездышко“…»
«Змеиное гнездышко». Какое ужасное, но точное название… острое, как зубы змеи.
Он решительно отогнал терзавшие его мысли. Надо взять себя в руки, надо тщательно обдумать, что он собирается сказать…
Калгари прошел в конец новой красивой улицы, по обеим сторонам которой находились новые красивые дома. При каждом доме был свой сад площадью восемь акров. Вьюнки, хризантемы, розы, герани – самые разнообразные цветы свидетельствовали о личных вкусах владельцев.
Дорога упиралась в ворота, на них готическими буквами было начертано: «Солнечное гнездышко». Он отворил калитку, прошел в нее и зашагал по тропинке. Перед ним возвышался дом – добротно построенное, но безликое современное здание с декоративным фронтоном и порталом. Такой дом можно увидеть в любом благоустроенном пригороде или вновь застроенном районе. Непривлекательный, по мнению Калгари, но вполне солидный. Река в этом месте делала крутой поворот. На противоположном берегу ее поднимался поросший лесом холм, а вдали слева по течению виднелись луга и фруктовые сады.
Ворох денег и абсолютное отсутствие воображения вместо хорошего вкуса, скромности и умеренности.
Естественно, он не порицал Эрджайлов за подобную безвкусицу. Они лишь купили этот дом, а не строили его. И все-таки кто-то из них (уж не миссис ли Эрджайл?) его выбрал…
Он решил не терять времени и нажал кнопку электрического звонка. Постоял в ожидании и снова позвонил.
Неожиданно для него дверь отворилась.
Калгари, вздрогнув, подался назад. Его разыгравшемуся воображению предстала, казалось, сама Трагедия. Это юное лицо… оно лишь усиливало впечатление трагизма. Он подумал, что трагическое всегда должно принимать обличье молодости, бессильной перед неотвратимостью Грядущего, – олицетворения безжалостной Судьбы.
Собравшись с мыслями, он про себя отметил: «Лицо, похоже, ирландское». Глубокие, голубые, обрамленные темными тенями глаза, зачесанные назад черные волосы, красивое, тронутое печалью лицо.
Девушка окинула его внимательным неприветливым взглядом:
– Да? Что вам надо?
– Мистер Эрджайл у себя?
– Да. Но он никого не принимает. Я хотела сказать, не принимает посторонних. Он ведь не знает вас, да?
– Нет. Не знает, но…
Девушка уже начала прикрывать дверь.
– Вам следует написать…
– Простите, у меня к нему важное дело. Вы мисс Эрджайл?
– Да. Я Хестер Эрджайл, – утвердительно проворчала она. – Но отец никого не принимает, если с ним не договориться заранее. Вам лучше написать.
– Я приехал издалека…
Хестер продолжала стоять как вкопанная.
– Все так говорят. Думаю, когда-нибудь этому настанет конец. – В ее голосе чувствовалось пренебрежение. – Полагаю, вы репортер?
– Нет, ничего подобного.
Она подозрительно оглядела его:
– Хм, чего же в таком случае вам надо?
Позади нее, в глубине вестибюля, Калгари заметил другое лицо. Плоское, некрасивое, напомнившее ему оладушку, то было лицо пожилой женщины. Вьющиеся, тронутые сединой волосы, казалось, были приклеены к затылку, а голова на длинной шее, словно у дракона, раскачивалась в воздухе.
