Агата Кристи - Убийство по алфавиту

В этом повествовании я следовал обычной моей практике: излагал только те события и эпизоды, свидетелем которых был сам. Поэтому некоторые главы написаны от третьего лица.

Хочу заверить моих читателей, что я могу поручиться за достоверность изложенного в этих главах. Если я и прибег к поэтической вольности, описывая мысли и чувства различных людей, то передал их, по моему мнению, с достаточной точностью. Должен добавить, что они были “авторизованы” моим другом Эркюлем Пуаро.

В заключение скажу, что, если я слишком подробно описывал некоторые второстепенные человеческие отношения, возникшие вследствие череды загадочных преступлений, это потому, что никогда не следует забывать о человеческой натуре. Когда-то Эркюль Пуаро преподал мне драматический пример того, как преступление порождает романтические чувства.

Что до раскрытия загадки Эй-би-си[1], то могу лишь заметить, что, на мой взгляд, Пуаро проявил настоящую гениальность в том, как решил задачу, совершенно не сходную с теми, которые вставали перед ним прежде.

В июне 1935 года я на полгода вернулся в Англию с моего ранчо в Южной Америке. Жизнь в Америке сложилась для нас непросто. Вместе со всеми мы страдали от последствий мирового кризиса. В Англии у меня был ряд дел, которые, как мне представлялось, требовали для своего разрешения моего личного присутствия. Моя жена осталась управлять нашим ранчо.

Стоит ли говорить, что, едва прибыв в Англию, я пустился на поиск моего старого друга — Эркюля Пуаро. Я нашел его — в это время он обитал в современной лондонской квартире — в доме гостиничного типа. Я заявил Пуаро (и он с этим согласился), что его выбор пал на этот дом исключительно из-за строгих геометрических пропорций здания.

— Ну, конечно, мой друг, мой дом — воплощение симметрии. Вы не находите?

Я ответил, что строение, на мой взгляд, чересчур прямоугольное, и, вспомнив старинную шутку, спросил, не обучили ли владельцы этого ультрасовременного дома своих кур нести квадратные яйца.

Пуаро от души рассмеялся.

— А, так вы не забыли этой шутки? Увы! Наука пока бессильна, и куры все еще не подчиняются новым веяниям — они по-прежнему несут яйца разных цветов и размеров!

Я с любовью вглядывался в лицо старого друга. Он выглядел просто превосходно и совершенно не постарел с тех пор, как мы расстались.

— Вы отлично выглядите, Пуаро, — заметил я. — Совсем не стареете. Собственно, как ни дико это звучит, я бы сказал, что в ваших волосах меньше седины, чем прежде.

Пуаро ослепительно улыбнулся:

— Почему же дико? Так оно и есть.

— Что же, ваши волосы чернеют вместо того, чтобы седеть?

— Вот именно.

— Но ведь с научной точки зрения такое невозможно!

— Напротив.

— Очень странно. По-моему, это противоречит законам природы.

— Как всегда, Гастингс, вы умны, но скользите по поверхности. Годы вас не изменили! Вы наблюдаете факты и верно их объясняете, сами того не замечая! Озадаченный, я уставился на Пуаро. Не сказав ни слова, он удалился в спальню и вернулся оттуда с бутылочкой, которую и протянул мне. Все еще ничего не понимая, я взял пузырек в руки. На нем было написано: “Ревивит. Восстанавливает естественный цвет волос. Красителем не является! Пять оттенков: пепельный, каштановый, золотистый, коричневый, черный”.

— Пуаро! — воскликнул я. — Вы краситесь?

— А, наконец-то вы поняли!

— Так вот почему ваши волосы стали чернее, чем в прошлый мой приезд!

— Разумеется.

— Боже мой! — сказал я, справившись с удивлением. — Надо полагать, когда я приеду в Англию в следующий раз, вы будете носить накладные усы… А может быть, они и сейчас накладные?

Пуаро скривился. Усы были его слабостью — он чрезвычайно ими гордился. Мои слова задели его за живое.

— О нет, нет, mon ami[2]. Даст Бог, до накладных усов еще далеко. Подумать только — накладные усы! Quel horreur![3]

И Пуаро с усилием потянул за усы, чтобы я удостоверился в их подлинности.

— Ну-с, пока они просто великолепны, — заметил я.

— N'est-ce pas?[4] В Лондоне я не видел усов, равных моим.

“Есть чем гордиться”, — подумал я, но ни за что на свете не сказал бы этого вслух, чтобы не оскорбить моего друга в его лучших чувствах.

Вместо этого я спросил, продолжает ли он трудиться на своем поприще.

— Мне известно, — сказал я, — что вы уже давно отошли от дел…

— C'est vrai.[5] И взялся за выращивание тыкв. Но вслед за этим случилось убийство — и я послал тыквы к чертовой бабушке. И вот с тех пор — вам-то, конечно, это уже приходило в голову — я веду себя как примадонна, которая каждый раз дает свой прощальный концерт. И этот прощальный концерт повторяется снова и снова.

Я засмеялся.

— По правде сказать, это очень близко к истине. Каждый раз я повторяю: все, хватит. Но нет, появляется что-нибудь новое! И надо признать, друг мой, что отставка мне не по душе. Если серые клеточки не работают, им конец.

— Ясно, — кивнул я. — Вы заставляете свои серые клеточки трудиться, но умеренно.

— Вот именно. Я стал разборчив. Теперь Эркюль Пуаро отбирает для себя только самые вершки.

— И много вам перепало вершков?

— Pas mal.[6] Недавно я чудом спасся.

— От провала?

— Конечно нет! — Пуаро обиженно посмотрел на меня. — Но меня — Эркюля Пуаро — чуть не уничтожили.

Я присвистнул.

— Ловкий преступник?

— Не столько ловкий, сколько бесшабашный, — ответил Пуаро. — Вот именно — бесшабашный. Но не будем об этом говорить. Знаете, Гастингс, я верю, что вы приносите мне счастье.

— Вот как? — сказал я. — Каким же образом? Пуаро не дал мне прямого ответа. Он продолжал:

— Как только я узнал, что вы приедете, я подумал: что-то произойдет. Как в прежние времена, мы выйдем на охоту вдвоем. Но если так, дело должно быть необычным, — он взволнованно зажестикулировал, — recherche.., тонким… fine…[7]

В последнее французское слово было вложено все его непереводимое своеобразие.

— Право, Пуаро, — заметил я, — вы говорите о преступлении, словно заказываете ужин в “Ритце”.

— Между тем как не бывает преступлений по заказу? Вы правы. — Пуаро вздохнул. — Но я верю в везение.., если угодно, в рок. Ваше предназначение — быть рядом и спасать меня от непростительной ошибки.

— От какой ошибки?

— От пренебрежения очевидностью. Я обдумал эту фразу, но так и не понял, в чем ее суть.

— Что же, — наконец спросил я с улыбкой, — преступление века пока вам не подвернулось?

— Pas encore.[8] Впрочем.., то есть…

Он умолк и озабоченно нахмурился. Механически он расставил на столе мелкие предметы, которые я невольно сдвинул с их мест.

— Не знаю, — медленно произнес он.

Я в недоумении смотрел на него.

Его лоб был по-прежнему насуплен.

Внезапно он, решительно кивнув, пересек комнату и подошел к бюро у окна. Стоит ли говорить, что бумаги в бюро были аккуратно рассортированы и разложены по полочкам, так что Пуаро не составляло труда сразу достать оттуда то, что он искал.

Он неторопливо подошел ко мне с распечатанным письмом в руках. Перечитав письмо, Пуаро передал его мне.

— Скажите, mon ami, — сказал он, — как вам это покажется?

Не без любопытства я взял письмо.

Оно было напечатано на машинке на плотной белой бумаге:

“Мистер Эркюль Пуаро!

Вы, кажется, не прочь решать загадки, которые не под силу нашей тупоголовой английской полиции. Посмотрим же, мистер умник, хватит ли у вас ума на этот раз. Возможно, этот орешек будет для вас слишком, крепок. Поинтересуйтесь-ка Эндовером 21 числа сего месяца.

Примите и проч.

Эй-би-си”.

Я взглянул на конверт. Адрес тоже был напечатан на машинке.

— Штемпель западной части Лондона, — сказал Пуаро, когда я стал всматриваться в почтовую марку на конверте. — Итак, ваше мнение?

Я пожал плечами и отдал ему письмо.

— Сумасшедший какой-то…

— И больше вам нечего сказать?

— Э.., разве это не похоже на сумасшедшего?

— Похоже, друг мой, похоже.

Пуаро не шутил. Я с любопытством взглянул на него.

— Вы к этому относитесь всерьез, Пуаро?

— Сумасшедших, mon ami, надо принимать всерьез. Сумасшедшие — штука опасная.

— Да, разумеется, вы правы… Об этом я как-то не подумал… Но, по-моему, это смахивает на какой-то идиотский розыгрыш. Писал небось жизнерадостный болван, к тому же наклюкавшись.

— Comment?[9] Наклю… Как вы сказали?

— Нет, нет, это просто такой оборот. Я хотел сказать, что он надрался. Ах нет, черт возьми, я хотел сказать, что он напился.