Винтовая лестница. Стена - Мэри Робертс Райнхарт

Это история о том, как старая дева средних лет совсем потеряла разум, оставила в городе уютную квартиру и сняла на лето дом в деревне, в результате чего оказалась в самом центре таинственных преступлений, на которых довольно хорошо заработали журналисты и детективы, чему они были безмерно рады.

Двадцать лет я прекрасно жила в городе. Каждую весну ящики на окнах моей квартиры заполнялись землей, ковры в комнатах свертывались, устанавливались навесы, мебель накрывалась коричневыми льняными чехлами. Каждое лето я видела, как собираются за город мои друзья, сочувствовала им — ведь эти сборы стоили им таких усилий. Я провожала их, а потом возвращалась в свою тихую квартиру, где наслаждалась покоем и удобствами одновременно, потому что почту в городе доставляют три раза в день и наличие воды не зависит от того, полон ли бак, стоящий на крыше.

И вдруг я сошла с ума. Когда вспоминаю о тех месяцах, проведенных в Солнечном, то удивляюсь, как я вообще осталась жива. Все эти приключения, конечно, не прошли для меня даром. Я поседела. Лидди только вчера напомнила мне об этом, заметив, что мне надо несколько подсинить волосы, чтобы они выглядели серебристыми, а не желто-белыми. Не люблю, когда мне говорят неприятные вещи, поэтому я ее здорово отбрила.

— Нет, — возразила я резко, — не собираюсь ни подсинивать волосы, ни крахмалить.

Лидди говорит, что за это ужасное лето нервы ее окончательно истрепались. Но тем не менее кое-что еще у нее осталось, это точно! И когда она злая начинает ходить взад-вперед по квартире, когда рвет и мечет, мне остается только пригрозить ей, что я возвращаюсь в Солнечное. Тогда она пугается, ее охватывает нервное веселье, что в какой-то степени доказывает: лето все же прошло успешно.

Газеты писали об этом настолько запутанно и неполно — обо мне упомянули всего один раз, как о женщине которая в это время снимала дом, — что я считаю своим долго рассказать все, что об этом знаю. Мистер Джеймисон, детектив, сам говорил мне, что без меня он не смог бы ничего сделать, хотя в своем интервью он об этом почему-то не упомянул…

Итак, мне следует начать свой рассказ с событий, которые имели место несколько раньше, лет тринадцать назад. Тогда как раз умер мой брат и оставил мне двух своих детей. Хэлси было тогда одиннадцать лет, а Гертруде — семь. Внезапно на меня навалилась вся ответственность материнства. Чтобы быть хорошей матерью, нужно иметь хоть какой-то опыт, расти вместе с детьми, дабы ощущать их потребности по мере взросления. Я делала лишь то, что могла. Когда Гертруда перестала носить косички, а Хэлси попросил галстук с булавкой и стал носить длинные брюки — представляете, сколько мне пришлось их латать на коленках, — я отправила детей учиться в хорошие школы. После этого воспитывала их, в основном, при помощи писем и три месяца летом, когда покупала им новую одежду, следила за тем, чтобы они дружили с хорошими ребятами, и вообще за всем остальным, о чем не думала в течение девяти месяцев в году.

Позже, когда они подросли и учились в колледже, я очень скучала по ним. Летние каникулы они предпочитали проводить у своих друзей. Постепенно я поняла, что видеть мою подпись под чеками им гораздо приятнее, чем под письмами, хотя писала я им не очень часто. Но когда Хэлси закончил учебу и получил диплом инженера-электрика, а Гертруда закончила колледж, оба они приехали домой и стали жить со мной. И тогда все сразу изменилось. В первую зиму, когда Гертруда вернулась домой, я засиживалась с нею за полночь и объясняла ей, как следует девушке вести себя, а на следующий день, невыспавшаяся, мрачная, я возила ее по портнихам или отваживала нежелательных молодых людей, у которых были деньги, но не было ума, или был ум, но не было денег. Кроме того, я узнала много нового. Например, что не следует говорить «нижнее белье», а нужно называть это комбинацией, что надо обязательно распознавать, вечернее это или обычное платье, что безусые студенты-второкурсники — это не просто мальчики, а уже мужчины. Хэлси требовал от меня меньше внимания, и так как этой зимой оба они получили наследство от своей матери, моя ответственность за них приобрела чисто моральный характер. Хэлси, конечно, тут же купил машину, и я научилась привязывать свою шляпу вуалью, чтобы она не слетала, и с трудом, правда, не останавливаться, чтобы узнать, задели ли мы пробегавшую мимо собаку, хотя это, конечно, немилосердно. Все эти приобретенные знания сделали из меня если не отличную, то вполне приемлемую тетку, и к весне со мной можно было уже ладить. Итак, когда Хэлси предложил разбить летний лагерь в Адриондаксе, а Гертруда — в Бар-Харбор, мы пришли к компромиссу и решили снять дом в деревне недалеко от города, куда в случае необходимости можно было бы вызвать по телефону врача. Так мы и оказались в Солнечном. Мы поехали посмотреть дом. Он выглядел очень весело и вполне приемлемо для обитания. Меня, однако, поразило то, что экономка, которую оставили следить за домом, за несколько дней до нашего приезда почему-то поселилась в доме садовника. А так как этот флигелек находился довольно далеко от основного дома, мне это показалось странным: дом может сгореть или в него залезут воры, а экономка так ничего и не узнает. Участок был довольно большой. Дом возвышался на холме. Кругом зеленые лужайки и подрезанный кустарник. Через долину, примерно в двух милях, находился Гринвуд-клуб. Гертруда и Хэлси были очарованы домом и природой.

— Да здесь есть все необходимое, — заявил Хэлси. — Прекрасный вид, вкусная вода, хорошая дорога. А что касается дома, то он такой большой, что мог бы служить больницей, если бы, конечно, фасад был выдержан в архитектурном стиле времен королевы Анны, а задняя часть дома — в стиле Мэри Энн. 

Это, естественно, было полнейшей чепухой, потому что дом был выдержан в духе времен королевы Елизаветы.

Ну, разумеется, мы сняли этот дом, хотя он и не отвечал моим понятиям о комфорте: был слишком большой, находился достаточно далеко от города, что усложняло проблему со слугами. Но я должна сказать, и это делает