— Придет комбат, — заверил Максим. — Глупо вам уезжать, не повидавшись.
Они посчитали свои деньги — набралось три рубля семьдесят две копейки.
— Можем одолеть тридцать шесть километров, — объявила Марина. — Поехали.
Они объездили несколько гостиниц, но мест нигде не было. «Праздник… Поток гостей», — виновато оправдывался Максим.
Крапивка устало напомнил:
— Говорил я, лучше б уехать. А теперь и поезд тю-тю…
— Надо позвонить отцу, — сказала Марина, — может, у него есть знакомые деятели? Как считаешь, Максим?
— Одобряю. Автомат рядом.
Марина позвонила домой. К телефону подошел отец. Она торопливо, волнуясь, рассказала о происшедшем.
— Помоги, папка… Потревожь своих знакомых.
— Да нет у меня знакомых в этом хозяйстве, — подумав, ответил Ярцев. — Директора универмага оперировал. А здесь никого.
— Как же нам поступить? Жалко человека. Нельзя же его бросить. Ты слышишь?
— Слышу. Думаю… Поступим так. Я позвоню в приемный покой. Скажу, чтобы приняли. Только вы сами его отвезите в клинику. Поняла?
— Еще бы! Спасибо, папка!
Тяжелые двери клиники, над которыми полоскался праздничный флаг, были закрыты. Блестели начищенные старинные медные ручки.
Марина позвонила. Дверь открыл санитар Зотов, говорливый, но безвредный человек неопределенных лет. Он был в коротком белом халатике и синих диагоналевых галифе. Поздоровался, напомнил о празднике, позднем часе и о том, что приема сегодня нет.
— Здесь работает мой отец, — прервала Марина.
— Кто таков?
— Профессор Ярцев, Дмитрий Николаевич.
— Другой коленкор, — всполошился Зотов. — Раз прислал сам Дмитрий Николаевич, препятствий не будет! Сейчас приглашу дежурного врача!
В слабо освещенном вестибюле было пустынно. Пахло вымытыми полами.
Позвонив, Зотов с готовностью стал рассказывать, как все в больнице уважают профессора Ярцева.
Щелкнула дверь лифта.
— Архипова, дежурный врач, — представилась стройная женщина, убирая под белую шапочку прядку крашеных волос.
— Это вот, товарищ доктор, от Дмитрия Николаевича! — доложил Зотов. — Сам прислал. А девушка, значит, доводится профессору дочерью.
— Сейчас все палаты заняты, — сказала Архипова. — Пока определим в изолятор.
— Хорошо, — охотно согласилась Марина. — Я так и скажу отцу. Спасибо!
Медсестра привела Крапивку в душ. Здесь держался слабый запах хлорки.
— Ну, папаша, ополоснитесь. А потом поужинаете.
— Спасибо, сестрица.
Стоя под шумящими струями, Крапивка поднял руки и потрогал ладонями мокрые кафельные стены. Тревога, бродившая в нем недавно, оставила его. Крапивка намылил голову и выронил скользкий кусок мыла. Случайно наступив на него, чуть не упал.
— Вы что там танцуете? — спросила медсестра.
— От радости, — ответил Крапивка.
Медсестра помогла ему обтереться полотенцем и натянуть хрусткое от крахмала белье, завязать тесемки на рубашке и кальсонах.
Крапивка давно не помнил прикосновения женских рук, а то, что было до войны, давно сделалось смутным и далеким.
Крапивке захотелось сказать медсестре что-то хорошее, но ничего не шло в голову, и он промолвил:
— Еще раз спасибо.
Медсестра привела его в изолятор. Усадила на койку.
— Располагайтесь. После ужина будете слушать салют. Я включу радио. Хотите?
— Это хорошо, — ответил Крапивка, поскреб рукой грудь и, притихнув, вздохнул.
Дверь за медсестрой закрылась. Крапивка потрогал кровать — пружины слабо простонали под ним.
Снова почему-то вернулось тоскливое настроение. Крапивка подумал: вряд ли теперь встретимся с комбатом. Еще он подумал, что у него могла быть такая дочка, как эта медсестра. Но нету дочки. Никого нет. А жить-то осталось не так уж и много.
Крапивка твердо знал, что в мире существует такое, о чем ему думать не следует. Одно расстройство. Прошли мимо любовь и отцовство. И что-либо изменить в этом невозможно.
После ужина, в десять часов, он стоял у окна, касаясь коленями теплой батареи, и слушал артиллерийские залпы.
Выстрелы глухо сотрясали стекла. Крапивка нашарил ручку форточки и открыл ее.
Теперь он отчетливо улавливал праздничный салют, который он никогда не видел.
* * *
До встречи Ярцева с Крапивкой оставалось четырнадцать часов.
Утром в больницу первой приходит тетя Дуня — санитарка хирургического отделения, сухая, уже сутулая, с натруженными руками. Девятнадцать лет кряду хозяйничает она на этаже, где чистоту можно проверять белым платочком. И не зря моряк-острослов, выписываясь из больницы, назвал тетю Дуню «впередсмотрящей». Для больных она еще и поводырь.
Наверное, только в отделе кадров знают ее фамилию. А так все зовут по-домашнему, по имени.
Она вошла в изолятор и увидела Крапивку. Сгорбясь, он сидел на кровати.
— Здравствуй, новобранец… Кто ж ты такой будешь? — спросила тетя Дуня.
Он повернул голову на голос:
— Федор Крапивка. Здравствуйте.
— Слыхала я, будто ты знакомец профессора Ярцева?
— Да нет. Я сам по себе.
— А почему его дочка тебя привела?
— Так уж случилось, — без охоты ответил Крапивка.
Тетя Дуня любила поговорить с больными. Особую слабость она питала к новичкам. И всегда доискивалась, давно ли света божьего не видит и как живет — один или семейный? Не от пустого интереса спрашивала, из вечного женского сострадания.
Крапивка рассказал про неудачную поездку к комбату и хмуро объявил:
— Сегодня двину обратно…
— Ты не самоуправствуй, посоветуйся с профессором по-хорошему, — поучала тетя Дуня. — Считай, повезло тебе, что попал к нам. Счастье тебе привалило, а ты его сгоряча упустишь.
— Не к вам ехал, а к комбату.
— Ты, орелик, так рассуди… Твой комбат небось телеграмму не получил. Или с дружками водку жрет, будь она неладна.
— Гадай не гадай, а если счастье тебя обошло стороной, его не заарканишь. Мне к бездолью не привыкать. С юных лет бедую.
— Что так? За всю жизнь и радости не было?
— Устал я мыкаться, — отмахнулся Крапивка.
— Не береди себя, — посоветовала тетя Дуня. — Не давай волю злобе.
Крапивка поднялся со стула. По острым скулам заходили желваки.
— Ты что?
— Куда я денусь…
— Ты, Федор, внемли слову моему. Отлежись тут, отдохни. Ишь как нервы вздыбились.
Крапивка потянулся к стакану, но рука ошиблась, проскользнула мимо.
— Сейчас налью, — сказала санитарка.
В час обхода в изолятор пришел профессор Ярцев.
Ординатор доложил, что больной Крапивка принят согласно просьбе Дмитрия Николаевича.
Крапивка встал со стула, прислонился к стене, сказал:
— Я домой поеду!
— Не понравилось у нас?
— Чего без толку время терять? Все одно не поможете, так лучше не расстраиваться, не мучиться.
— Давно не видите?
— С сорок четвертого. После ранения. Надоело по госпиталям валяться.
— Делать операцию предлагали?
— Один раз было. А потом отказались. И больше не предлагали.
— Советую не спешить с отъездом. Обследуем вас, тогда все решим.
— Надоело это, устал я, — сказал Крапивка. — Пустой, видать, жребий.
— И у судьбы бывают неожиданные повороты. Заранее не падайте духом. Вы попали в хорошую клинику.
— Койка другая, болячка все та же, — вздохнул Крапивка. — Уеду.
— Отдыхайте, завтра начнем обследование.
Дмитрий Николаевич вышел.
…Марина слышала звонки, но к аппарату не подходила — готовилась к экзаменам. Приходилось жертвовать даже болтовней по телефону.
Приняв за основу заповедь: «Перед смертью не надышишься», Марина все же корпела над учебниками. «Если сгорю на экзаменах, никто не сможет упрекнуть, что от лени».
Из кухни вышла бабушка и, вытирая передником руки, сняла трубку.
— Слушаю. Нет тут Марины Дмитриевны.
Едва отошла, как снова раздался звонок.
— Слушаю. Просто Марину? Проживает. Марина! К телефону!
Марина выскочила из своей комнаты, на ходу запахивая халат.
— Ага! — выдохнула она в трубку. — Что делаю? Пытаюсь быть прилежной. Пока удается. Настроение не валенки — в прихожей не скинешь. Максим, полистай книги, установи, кто сказал: «Терпение есть гений».
— Бюффон, — мгновенно раздался ответ.
— Не может быть!
— Точно.
— А я, дура, не знала. Все! Кончаем разговор, бабушка смотрит на часы.
— Новенький объявился? — спросила бабушка.
— Максим. Эрудит. Между прочим, открыл закон личности.
— Посоветуй ему выучить закон вежливости. Мог бы поздороваться. Значит, ты уже Марина Дмитриевна? Я все гадаю: что за валет объявился на горизонте?
— Ну и что нагадала?
— Мутная идет карта. Все время какой-то рыжий пробивается.
