Шел дождь, день был пасмурный, и когда охранники ввели Арсена Люпена, разглядеть его было трудно. Вместе с тем грузная фигура, поведение — подсудимый плюхнулся на свое место и застыл с отсутствующим, безучастным видом — не располагали в его пользу. Адвокат — один из секретарей мэтра Данваля, считавшего уготованную ему роль недостойной себя, — несколько раз обратился к подсудимому. Тот качал головой и помалкивал.
Секретарь суда огласил обвинительный акт, затем председатель произнес:
— Обвиняемый, встаньте. Ваши фамилия, имя, возраст и профессия.
Не получив ответа, он повторил:
— Ваше имя! Я спрашиваю, как вас зовут?
Низким усталым голосом подсудимый произнес:
— Бодрю, Дезире.
По залу пробежал шепоток. Но председатель не сдавался:
— Бодрю, Дезире? О! Прекрасно, новое превращение! Но поскольку это примерно восьмое имя, которое вы выдаете за свое, и оно, без сомнения, такое же вымышленное, как и другие, мы, если позволите, остановимся на Арсене Люпене — под этим именем вас знают лучше.
Председатель заглянул в свои записи и продолжил:
— Ибо, несмотря на все поиски, невозможно установить вашу подлинную личность. Вы представляете собой довольно необычную в современном обществе разновидность человека, не имеющего прошлого. Мы не знаем, кто вы такой, откуда взялись, где прошло ваше детство, короче, не знаем ничего. Три года назад вы вдруг вынырнули неизвестно из какой среды и неожиданно явились перед нами в образе Арсена Люпена, представляющем собой странную смесь ума и порока, безнравственности и великодушия. Собранные нами сведения о вашей предыдущей жизни — скорее предположения. Возможно, некий Роста, выступавший восемь лет назад с фокусником Диксоном, был не кто иной, как Арсен Люпен. Не исключено, что русский студент, посещавший шесть лет назад лабораторию доктора Альтье в больнице Сен-Луи и частенько поражавший учителя изобретательностью своих гипотез в сфере бактериологии и смелостью опытов при изучении кожных заболеваний, был не кем иным, как Арсеном Люпеном. Арсен Люпен — это и тренер по японской борьбе, поселившийся в Париже задолго до того, как здесь заговорили о джиу-джитсу. Арсен Люпен, считаем мы, — это также гонщик-велосипедист, завоевавший Большой приз Выставки, получивший 10000 франков и более не объявившийся. Быть может, Арсен Люпен — это также тот человек, что спас столько людей через маленькое слуховое окно во время благотворительной распродажи… и ограбил их.
Помолчав немного, председатель закончил:
— Таков этот период, который, судя по всему, был не более чем тщательной подготовкой к развернутой вами борьбе против общества, методичной тренировкой, которая позволила вам в высшей степени развить вашу силу, энергию и ловкость. Признаете ли вы, что упомянутые факты действительно точны?
Во время этой речи обвиняемый переминался с ноги на ногу, горбился, руки у него повисли, как плети.
При более ярком свете стали заметны его крайняя бледность, впалые щеки, странно выделяющиеся скулы, землистый цвет лица, испещренного маленькими красными пятнами и обрамленного клочкастой редкой бороденкой. Он сильно состарился и поблек в тюрьме. Ни элегантной фигуры, ни юного лица — газеты так часто публиковали его симпатичные фотографии — теперь было не узнать.
Можно было подумать, что он не слышит вопроса, который ему задали. Пришлось повторить его дважды. Тогда он поднял глаза, вроде бы задумался, затем, сделав отчаянное усилие, прошептал:
— Бодрю, Дезире.
Председатель засмеялся:
— Я все никак не пойму, что за систему защиты вы выбрали, Арсен Люпен. Если вы собираетесь притворяться дураком или невменяемым, дело ваше. Что же касается меня, то я пойду прямо к цели, не считаясь с вашими причудами.
И он перешел к подробному изложению обстоятельств, связанных с кражами, мошенничеством и подлогами, в которых обвинялся Люпен. Иногда он обращался к подсудимому с вопросом. Тот бурчал что-то или не отвечал вовсе.
Начался допрос свидетелей. Последовало несколько незначащих, затем ряд серьезных показаний, отличающихся общей для всех особенностью: они противоречили друг другу. Непонятная неразбериха запутала дискуссию, но когда в зал пригласили главного инспектора Ганимара, к ней вновь проснулся интерес.
Однако вначале старый полицейский несколько разочаровал аудиторию. Он выглядел не столько смущенным — бывал ведь и не в таких переделках — сколько озабоченным, не в своей тарелке. Несколько раз Ганимар бросал взгляд в сторону обвиняемого и был явно чем-то обеспокоен. Однако, опершись обеими руками на барьер, он рассказывал о тех происшествиях, которыми ему приходилось заниматься, о поисках преступника по всей Европе, о поездке в Америку. Его слушали с такой жадностью, словно речь шла об увлекательнейших приключениях. Но в конце, намекая на свои беседы с Арсеном Люпеном, он дважды прерывался, казался рассеянным и нерешительным.
Было очевидно, что какая-то посторонняя мысль не давала ему покоя.
— Если вы больны, лучше прервем ваши показания, — сказал председатель.
— Нет-нет, только…
Он замолчал, долго пристально посмотрел на обвиняемого и наконец заявил:
— Я прошу разрешения рассмотреть обвиняемого поближе. Тут кроется какая-то тайна, которую я должен разгадать.
Он подошел к скамье подсудимых, сконцентрировав все свое внимание, глядел на обвиняемого, затем вернулся к барьеру для свидетелей и тут чуть ли не торжественным голосом произнес:
— Господин председатель, я утверждаю, что человек, который находится здесь, напротив меня, не Арсен Люпен.
Эти слова были встречены глубоким молчанием.
Но опешивший было председатель тут же воскликнул:
— Э! Да что вы такое говорите! Вы с ума сошли!
Инспектор невозмутимо стоял на своем:
— На первый взгляд сходство действительно есть, я это признаю, и потому вполне можно обмануться, но стоит вглядеться… Нос, рот, волосы, цвет кожи… словом, это не Арсен Люпен. К тому же глаза! Разве у Люпена могут быть глаза пропойцы?
— Постойте, постойте, давайте разберемся. Что вы конкретно утверждаете, свидетель?
— Что я могу утверждать? Похоже, вместо себя он подсунул нам какого-то бедолагу, которого и осудят под именем Люпена. Если только перед нами не его сообщник.
В зале, взбудораженном столь неожиданным поворотом дела, раздались крики, хохот, возгласы. Председатель велел вызвать следователя, начальника тюрьмы, надзирателей и объявил перерыв.
Когда заседание возобновилось, месье Бувье и начальник тюрьмы, оказавшиеся лицом к лицу с обвиняемым, заявили, что черты Арсена Люпена и этого человека имеют лишь очень отдаленное сходство.
— Но тогда кто же этот человек? — вспылил председатель. — Откуда он взялся? Как попал в руки правосудия?
В зал пригласили двух надзирателей Санте. Поразительная неувязка: они узнали заключенного, которого по очереди охраняли! Председатель облегченно вздохнул:
— Да, да, я почти уверен, что это он.
— Как почти уверены?
— Черт возьми, я же видел его мельком. Преступника привели ко мне как-то вечером и два месяца напролет он пролежал на кровати лицом к стене.
— А до этих двух месяцев?
— О! Раньше-то он не сидел в 24-й камере.
Начальник тюрьмы дал уточнение по этому поводу:
— Мы перевели заключенного в другую камеру после его попытки к бегству.
— Ну а вы, господин начальник тюрьмы, выто видели его в эти два месяца?
— У меня не было повода встречаться с ним… он вел себя спокойно.
— И этот человек вовсе не тот заключенный, который был вверен вам?
— Нет.
— Тогда кто же он?
— Затрудняюсь сказать.
— Итак, подмена, совершенная два месяца назад, налицо. Как вы это объясните?
— Этого быть не могло.
— Неужели?
Видя, что тут ничего не добьешься, председатель повернулся к обвиняемому и доверительным тоном спросил:
— Послушайте, обвиняемый, не могли бы вы объяснить мне, каким образом и с каких пор вы оказались во власти правосудия?
По-видимому, такое доброжелательное обращение рассеяло недоверие подсудимого, и до него что-то дошло. Бодрю попытался ответить. С трудом, благодаря умело и мягко проведенному допросу, он сумел составить вместе несколько фраз, из которых явствовало следующее. Два месяца назад его забрали в участок. Он провел там ночь и утро. Поскольку у арестованного не нашли ничего, кроме семидесяти пяти сантимов, его отпустили. Но в тот момент, когда он пересекал двор, двое охранников скрутили ему руки и посадили в тюремный фургон. С тех пор он находился в 24-й камере, где было не так уж и плохо… кормят хорошо… можно выспаться… Поэтому он не протестовал…
Все это было похоже на правду. Голос председателя, отложившего разбирательство до следующего заседания в связи с необходимостью дополнительного расследования, утонул в дружном хохоте взбудораженной до предела публики.
