Ждать дольше было невозможно. Алиса заплакала, уселась на его кровать, прилегла наискосок, опершись локтем о подушку.
— Мне так стыдно! — пробормотала она. — Если бы вы только знали!
Наклонясь вперед, не выпуская из рук кочерги, он посмотрел на нее, и розовый румянец окончательно сошел с его лица. А она все плакала, закрыв лицо, и приговаривала, всхлипывая:
— Вы ведь все видели, правда? Ужас какой! Я же не знала. Я была совсем сонная.
Сквозь пальцы, закрывавшие глаза, она видела, как он положил на место кочергу и нерешительно выпрямился. Алиса сильно вспотела. Шелковая блузка стала мокрой под мышками.
— Отсюда же все видно! А я-то каждый день раздевалась и…
Рыдания возобновились еще сильней, лицо побагровело, из перекошенного рта с трудом вылетали слова.
— Мне бы это все равно! Смотрите сколько хотите! Но вот этот ужас…
Медленно, так медленно, что трудно было заметить эту перемену, восковое лицо мсье Гира оживлялось, становилось человечным, взволнованным, жалким…
— Идите сюда, ладно? Тогда мне будет легче… Но он стоял возле кровати, прямой, как манекен. Руку убрать вовремя он не успел, и она сжала ее.
— Что вы тогда подумали? Вы-то лучше всех знаете, что он ведь тогда в первый раз пришел, правда?
Платка у нее с собой не было, и она утерла нос одеялом.
Мсье Гир уставился на потолок. Наверху кто-то ходил не переставая взад и вперед, ровным шагом, вероятно укачивая на руках ребенка.
— Сядьте около меня.
Он еще боролся, пытался ускользнуть из-под власти этого тела.
Чуть успокоившись, она проговорила прерывающимся голосом:
— Это раньше был просто приятель, с кем пойти в воскресенье.
Мсье Гиру это было отлично известно что он ведь всегда шел вслед за ними то на футбол, на велодром в хорошую погоду или же в кино, на площади д'Итали, если шел дождь. Он видел, как они встречаются в половине второго, всегда на одной и той же автобусной остановке. Алиса висела на руке своего спутника. Позже, когда становилось темно, они время от времени останавливались где-нибудь в подворотне, и светлые пятна их лиц сливались в одно.
— Я его теперь ненавижу! — выкрикнула она. Мсье Гир смотрел то на свой умывальник, то на будильник на каминной доске, то на печку, на все эти предметы, которыми он каждый день пользовался в одиночестве, и призывал их, казалось, на помощь. Он постепенно оттаял, но сохранял способность видеть себя со стороны, и ему не нравился этот мсье Гир, которого он сейчас видел.
Алиса тоже украдкой наблюдала за ним, и на мгновение взгляд ее становился холодным и проницательным.
— Сознайтесь, вы тогда стояли здесь!
Окно, прикрытое серой бумагой, казалось враждебным. Лампа по-прежнему горела в комнате напротив, но из-за этих серых листов испускала только бледное сияние.
— Я ведь часто засыпала, не успев ни дверь запереть, ни потушить…
Теперь, когда ему этого не предлагали, мсье Гир уселся на самый краешек кровати, и Алиса все еще держала его руку в своей.
Так ведь оно и было: в ту субботу она уснула, и книжка соскользнула на пол. А мсье Гиру не спалось. Оконное стекло холодило лоб.
И вот тогда мужчина вошел в ее комнату, совсем не таким франтом, как в воскресенье, а в грязной кепке и с шарфом на шее вместо воротничка. Алиса приподнялась на локтях. Он одним движением приказал ей молчать, а сам заговорил шепотом, короткими, четкими фразами, а сам в это время мыл руки в тазу и медленно осматривал себя с ног до головы, как бы стараясь увериться, что никаких следов не осталось. Его трясло как в лихорадке. Руки нервно дергались. Он подошел к кровати, вытащил из кармана женскую сумочку и сунул ее под матрац. Слов его не было слышно. Алиса испугалась, но не закричала, не пошевелилась, а ее приятель внезапно с насмешливой улыбкой сдернул с нее одеяло, открыв влажную наготу ее ног и бедер.
— Это было ужасно! — говорила она. — И вы смотрели! Вы все видели, все!
Да, все! Свирепое объятие мужчины, которому надо любой ценой усмирить разгулявшиеся нервы.
Мсье Гир упорно рассматривал цветочки на обоях. На его щеках опять играл румянец. Алиса чувствовала, как дрожит его рука, неприятно вялая, как у больного.
— Я сразу об этом подумала, — добавила она. — Да, в то самое время. Но я боялась пошевелиться, боялась хоть слово сказать, только голову повернула и увидела вас. Он мне сказал, что убьет меня, если я что сболтну. И вас убил бы. Потому я с ним все еще встречаюсь.
В ее голосе уже не было прежнего надрыва.
— Не знаю, зачем он это сделал. Он в гараже работает, хорошо зарабатывает. Наверно, дружки на это подбили. А к этим двум тысячам он и притронуться боится, думает, вдруг номера банкнот известны.
Мсье Гир хотел было встать, но она удержала его.
— Скажите, вы мне верите? Клянусь, это первый раз было, и я даже никакого удовольствия не получила.
Она прижалась к нему бедром. Она дрожала. Дрожало все ее существо, горячее, переполненное жизнью, а лицо после слез стало еще румяней, губы горели, влага застилала глаза. Наверху плакал младенец. Его укачивали, отбивая ногой такт. Впервые мсье Гир не слышал лихорадочного тиканья своего будильника.
— Вы меня ненавидите? Она теряла терпение.
— Подите сюда ближе.., еще ближе… Она тянула его к себе. Локоть мсье Гира уперся ей в грудь.
— Я так одинока! — старательно всхлипнула она. Нахмурив брови, он рассматривал ее вблизи, чувствуя ее дыхание у себя на лице. Она продолжала говорить:
— Я знаю, что Эмиль как сказал, так и сделает! Ею овладела досада, она с трудом скрывала нетерпение, переходившее в ярость.
— Вы не хотите мне помочь?
Алиса обхватила его за плечи. Это была последняя попытка. Она обвила его шею руками, прижалась к его щеке пылающей щекой.
— Скажите.., скажите…
Ее била дрожь, но то была дрожь, вызванная тревогой. Внезапно он прошептал ей на ухо:
— Мне было очень грустно.
Он не воспользовался близостью и, казалось, не чувствовал ни ее живота, прильнувшего к нему вплотную, ни ее ноги, обвившей его ногу. А просто, закрыв глаза, вдыхал ее запах.
— Не двигайтесь, — взмолился он.
На миг с лица ее сбежала притворная страсть, и оно стало усталым и холодным. Когда мсье Гир приоткрыл глаза, она с улыбкой шепнула:
— Как у вас здесь мило!
В комнате все резало глаз, может быть, оттого, что на лампочке не было абажура. Очертания были слишком четкими, цвета слишком грубыми. Прямоугольник стола под блестящей клеенкой был твердым и холодным, как надгробный камень.
— Вы всегда тут один живете?
Он хотел встать, но она удержала его, прижалась.
— Нет. Останьтесь так. Мне так хорошо! Мне кажется…
И вдруг добавила игриво, как девчонка:
— Можно я буду иногда забегать, прибирать тут у вас? Но ей хотелось большего. Она упорно старалась добиться иной связи между ними, но он, казалось, не понимал, и она боялась слишком точно дать ему понять это и спугнуть его.
— Вы ведь спасете меня, правда?
Она потянулась к нему влажными губами. Он едва коснулся их, только гладил ее по голове, устремив взгляд куда-то в сторону.
— Вы холостяк? Вдовец?
— Да.
Она не знала, относится ли это “да” к слову “холостяк” или к слову “вдовец”. Но говорить было необходимо. Слишком уж нелепым было молчать, лежа в этой безликой комнате, у окна, прикрытого серой бумагой.
— Вы в какой-нибудь конторе служите?
— Да.
Она так боялась, что он сейчас встанет и снова примет свой отстраненный вид, что еще теснее прижалась к нему, сделав при этом как бы невольное, но очень точное движение.
Он промолчал, и это подбодрило ее. Она задвигалась всем телом, словно желая овладеть им, и впилась губами в его губы под жесткими усами.
Веки мсье Гира дрогнули. Он осторожно освободился из ее объятий и так же осторожно повернул к ней голову, щекой к щеке, так что оба теперь лежали лицом вверх.
— Не надо двигаться.
Он умоляюще прошептал это, едва слышно, сжал ее руку, прерывисто дыша. Его губы приоткрылись, и он внезапно встал с кровати, в тот миг, когда слезы чуть было не брызнули у него из глаз.
— Я ничего не скажу, — пробормотал он. Он так и не опустил полы пиджака, загнувшиеся над его жирными бедрами. Он опять направился к печке, а Алиса села на край кровати, равнодушная к беспорядку в своей одежде.
— Уж вам-то они ничего не смогут сделать! А пока что время и пройдет…
Она говорила совершенно спокойно, сидела, упираясь локтями в колени, а подбородком — в ладони.
— Вам и внимания не следует обращать на их подозрения.
Мсье Гир заводил будильник.
— Вот дело поутихнет, он отсюда уедет, и мы заживем спокойно.
До мсье Гира доходило только смутное журчание ее голоса. На него навалилась усталость, и физическая, и душевная. До нее это не сразу дошло, и она все говорила и говорила, расхаживая по комнате. Увидев, что лицо его опять стало восковым, она с улыбкой протянула ему руку:
— До свидания, мне пора уходить.
