— Около одиннадцати или в одиннадцать тридцать, после закрытия кинотеатров.
— Гарсон уверен, что это был именно Вивьен?
— Он утверждает, что да, поскольку тот пил только минеральную воду, а его спутница заказывала «Куантро»…
Это было его первое место гарсона в кафе. До того он работал коридорным в крупном отеле на Больших бульварах…
— И в других местах, кроме пивной, он их не встречал?
— Нет. Жюльен (так зовут гарсона) жил достаточно далеко, на бульваре Ла-Шапель…
— И когда эта пара пропала из виду?
— Месяца через два.
— И с тех пор он Вивьена больше не видел?
— Нет.
— Молодую женщину тоже?
— Тоже.
— Он не слышал, чтобы спутник называл ее по имени?
— Нет. Похоже, это все, что он знает.
Из этой истории, если Жюльен не перепутал даты, следовало, что Вивьен ушел из дома и бросил свою мастерскую не для того, чтобы стать клошаром.
Он ушел из-за женщины. Очевидно, рассчитывал начать жизнь с начала. Но почему он не сменил квартал?
«Сирано» находится всего в паре сотен метров от его мастерской, меньше чем в километре от квартиры, где по-прежнему жили его жена и дочь.
Не боялся быть узнанным? Или ему это было безразлично? Объявил ли он жене, что уходит к другой? И не в этом ли крылась причина ожесточенности мадам Вивьен?
— Сегодня после обеда возвращайтесь в квартал и продолжайте опрос. Возможно, в том же «Сирано» есть другие пожилые гарсоны. Зайдите к хозяину…
— Хозяину нет и тридцати. Он сын прежнего владельца, который переехал в деревню.
— Надо выяснить, куда именно переехал.
— Понял, патрон.
— В квартале есть множество небольших отельчиков.
Их тоже надо обойти. В те времена особенно трудно было найти квартиру. Почти невозможно…
Мегрэ знал, что в конце концов сам поедет в «Сирано» и станет бродить в районе бульвара Рошешуар.
Он поехал обедать домой, но сначала позволил себе выпить стаканчик аперитива в пивной «У дофины», а уже потом остановил такси.
Как и планировал, Мегрэ примерно в половине третьего оказался перед террасой «Сирано». Площадь Бланш была довольно оживленной — вереницы автобусов, группы туристов, увешанные фотоаппаратами. Все, или почти все, фотографировали «Мулен Руж»[1], находящийся неподалеку.
Терраса была переполнена, не нашлось ни одного свободного места. Гарсоны — их было трое — сновавшие между столиками, оказались довольно молодыми, но в самой пивной Мегрэ заметил одного лет под шестьдесят.
Он вошел и сел на табурет.
— Стакан пива…
Он не взял с собой Торранса, смущенный своим все возрастающим интересом к личности Марселя Вивьена.
— Вас зовут Жюльен? — спросил он, когда гарсон принес заказ. — Это с вами сегодня утром разговаривал один из моих людей?
— Вы комиссар Мегрэ?
— Да.
— Для меня большая честь познакомиться с вами.
Мне кажется, я рассказал вашему инспектору все, что знаю.
— Ваши воспоминания относятся именно к сорок пятому году?
— Да. Я почему так уверен — утром уже говорил — это было мое первое место официанта.
— Конец декабря — начало января?
— В этом я не так уверен. В конце декабря такая предпраздничная толчея, что просто нет времени рассматривать клиентов…
Его позвали к столику во втором ряду, он принял заказ и вернулся с двумя стаканами пива.
— Простите, но в зале я один. Остальные обслуживают клиентов на террасе. Так о чем я говорил? Да, в январе… А возможно, и в феврале, потому что я к ним привык, а на это требуется время.
— У вас не было никаких сомнений, когда вы опознали Вивьена?
— Имени его я не знал, но это точно он приходил сюда чуть ли не каждый вечер в компании симпатичной девушки.
— И почти всегда в то время, когда в кинотеатрах заканчивался последний сеанс?
— Да. Меня это поразило, сам не знаю почему.
— А ту женщину вы могли бы опознать?
— Знаете, женщин через двадцать лет узнавать труднее… Впрочем… Эту я бы точно узнал…
— Почему?
— У нее на щеке была вишневая родинка, как капля вина…
— На левой или на правой?
— Погодите… Они почти всегда садились за этот столик… Значит, принося им заказ, я видел левую щеку.
Гарсону снова пришлось отойти, чтобы заняться новым клиентом, заказавшим коньяк и воду.
— Позднее вы никогда не встречали эту женщину с другим спутником?
— Нет, не припоминаю. Мне кажется, я бы обратил на нее внимание, потому что привык к ее лицу и манере одеваться.
— А как она одевалась?
— Всегда в черное. Строгое черное шелковое платье и черное пальто с меховым воротником.
— У этой пары была машина?
— Нет, они приходили пешком, как будто жили по соседству…
— А такси им случалось брать?
Как раз напротив пивной находилась стоянка.
— Я не видел.
— И, выходя отсюда, они не направлялись к станции метро?
— Нет. Я думал, что они живут в этом квартале. После полуночи все иначе — кабаре заполняют иностранцы. А мы тут живем как будто на другом берегу. Между двумя сторонами бульвара большая разница. — Он хлопнул себя по лбу. — Да что я вам тут наплел? Я ведь говорил про сорок пятый? Что-то я запутался в вопросах… Это было в сорок шестом, конечно. В сорок пятом я еще работал коридорным в «Гранд-отеле»…
Ему опять пришлось отойти к другому столику, где клиенты потребовали счет.
Вернувшись, гарсон объяснил:
— Я люблю этот квартал. Он не похож на другие парижские кварталы. Здесь сохранилось много мелких ремесленников, у которых во дворах мастерские. А еще много служащих, чиновников, продавцов и продавщиц.
Наконец, мелких рантье, которые слишком привязаны к Монмартру, чтобы уехать доживать свои дни в деревне… Могу я вам еще чем-то быть полезен?
— Вряд ли… Если вспомните что-нибудь интересное, будьте любезны позвонить мне на набережную Орфевр…
— Иду! Иду! — обратился он к начавшим терять терпение четверым новым клиентам.
На западе собирались тучи, а другая половина неба оставалась почти чистой. Время от времени пролетал легкий ветерок.
Мегрэ медленно пил пиво, обещая себе, что на сегодня этот стакан станет последним. Он собирался оплатить счет, когда к нему наклонился сосед:
— Я правильно расслышал? Вы — комиссар Мегрэ?
Простите, что так вот обращаюсь к вам…
Он был очень толстым, с красным лицом, с тремя подбородками и огромным пузом.
— Я родился на Монмартре, прожил тут всю жизнь.
На бульваре Рошешуар держал лавку по продаже рамок для картин. Дело я продал три года назад, но сохранил свои привычки…
Мегрэ с интересом рассматривал его, не зная, к чему толстяк клонит.
— Не желая подслушивать, я все-таки слышал часть вашего разговора с гарсоном. Речь шла о клошаре, убитом в заброшенном доме близ Центрального рынка?..
Я тоже видел фотографии в газетах и уверен, что не ошибся.
— Вы его знали?
— Да.
— Вы видели его недавно?
— Нет. Лет двадцать назад. А узнал я его по фотографиям, где он без усов.
— Вы бывали в его мастерской на улице Лепик?
— Нет. Если верить тому, что пишут в газетах, там его уже не было. Я, как и Жюльен, познакомился, с ним в сорок шестом.
— В какое время года?
— В феврале, если не ошибаюсь. И регулярно встречал его на протяжении полугода.
— Он жил возле вас?
— Я не знаю, где они — он и его подружка — жили, но обедали всегда в том же ресторане, что и я, — в «Гурмане» на улице Данкур. Это маленький ресторанчик для завсегдатаев, всего-то полдюжины столов. Рано или поздно знакомишься со всеми.
— Вы уверены, что это продолжалось полгода?
— Я видел их еще в августе, перед тем, как уехать на три недели на Лазурный берег…
— А когда вы вернулись?
— Машинально искал их глазами, но они больше не приходили. Я спросил о них у Бутана, хозяина ресторана, и он мне сказал, что в один прекрасный день эти люди не пришли — и все.
— Может, они тоже уехали в отпуск?
— Нет. Они бы вернулись осенью. А я с тех пор больше не встречал их ни на бульваре, ни на улицах.
Мегрэ был смущен тем, что ему рассказал этот человек, явно говоривший правду и, похоже, обладавший отличной памятью. Вместе с воспоминаниями гарсона его сведения приводили к выводу, что, бросив жену и дочь на улице Коленкур и оставив свою мастерскую на улице Лепик, Марсель Вивьен сожительствовал с некоей очень молодой, возможно, совсем юной женщиной, даже не потрудившись переехать в другой квартал.
В течение двух месяцев они регулярно посещали «Сирано», после того как выходили из кино. До середины августа их встречали в маленьком ресторанчике на улице Данкур, в нескольких кварталах отсюда.
На что они жили? На сбережения Вивьена, если таковые у него были? Следует ли предположить, что, уходя из дома, он ничего не оставил жене и дочери?
