что обязан сделать каждый офицер полиции — представить отчет начальству, и пусть оно решает, что означают обнаруженные мною факты.
— Но сначала, без сомнения, вы суммируете их сами.
— И многие вычитаю, — суховато произнес Грант.
Сухость его тона не ускользнула от Лиз.
— В этом деле трудно усмотреть здравый смысл, — сказала она. — Уолтер говорит, что Лесли не мог случайно упасть в реку. И все же он упал. Как-то упал.
Лиз остановилась на площадке перед комнатой в башне. Свет, падавший сквозь окно в крыше, высвечивал каждую черточку ее лица. Повернувшись к Гранту, она проговорила:
— Единственно, что не вызывает сомнений во всей это неразберихе, — это то, что Уолтер не имеет никакого отношения к смерти Лесли Сирла. Пожалуйста, верьте этому, инспектор. Я защищаю Уолтера не потому, что он — это он и я собираюсь за него замуж. Я знаю его всю жизнь и знаю, на что он способен, а на что — нет. Он не способен учинить физическое насилие над кем-либо. Пожалуйста, поверьте мне. У него… у него просто не хватит на это характера.
Даже будущая жена считает его рохлей, заметил Грант.
— И не обманывайтесь насчет этой перчатки, инспектор. Поверьте, право, самое вероятное объяснение то, что Лесли подобрал ее и сунул в карман, собираясь потом отдать мне. Я искала вторую из пары в отделении для перчаток, но ее там нет. Так что скорее всего они вывалились из машины, Лесли нашел одну и подобрал.
— А почему он не положил ее обратно в машину?
— Не знаю. Почему человек делает то, а не другое? Сунуть что-нибудь в карман — это почти рефлекс. Главное — он не стал бы хранить ее как сувенир. Лесли вовсе не испытывал ко мне подобного чувства.
Главное, подумал Грант, не то, был ли Лесли влюблен в Лиз, а то — считал ли Уолтер, что Лиз влюблена в Лесли.
Гранту очень хотелось спросить Лиз, что происходит с девушкой, если она помолвлена с «мямлей» и вдруг приходит падший ангел, беглец из Атлантиды, переодетый демон. Однако вопрос, который, казалось, был очень к месту, остался не заданным. Вместо этого Грант спросил Лиз, получал ли когда-нибудь Сирл письма, пока жил в Триммингсе, и она ответила, что, насколько ей известно, не получал ни одного. Потом она ушла вниз, а Грант вошел в комнату в башне. Аккуратно прибранную комнату, где Сирл оставил все, кроме примет своей личности.
Грант еще не видел эту комнату при дневном свете и несколько минут постоял у трех огромных окон, глядя на сад и на долину реки. Есть некоторое преимущество в безразличном отношении к внешнему виду вашего дома: можно прорезать окна там, где, как кажется хозяину, они нужнее всего. Полюбовавшись видом из башни, Грант вернулся к тому, за чем пришел сюда, — просмотрел еще раз вещи Сирла. Терпеливо, предмет за предметом, перебирал он одежду и другие вещи, тщетно пытаясь найти хоть какое-то указание, наткнуться хоть на какую-нибудь подсказку. Он сидел на низенькой скамеечке, коробка с фотопринадлежностями стояла перед ним на полу. В ней было все, что могло понадобиться фотографу. Гранту не приходило на ум ничего: ни реактива, ни какой-нибудь технической новинки, которых могло бы недоставать в коробке. Ее не трогали с места с тех пор, как Грант последний раз видел ее, и пустое пространство все еще хранило очертания вынутого предмета.
Это было пространство, лишенное каких-либо особых примет. Каждый день вещи вынимают из ящиков, и пустые места хранят их очертания, следы их былого присутствия. Нет никаких оснований предполагать, что вынутый предмет имел особое значение. Однако почему, Господи, почему никто не может догадаться, что там лежало?
Грант еще раз попытался положить туда маленькую камеру, зная заранее, что она туда не войдет. Он даже сложил домашние туфли Сирла — одну к другой — и попробовал засунуть из боком в пустое пространство. Тапки оказались на дюйм длиннее, чем нужно, их подошвы торчали, так что лоток не вставал на место и мешал закрыть крышку. И вообще, зачем класть обувь в фотоящик, если есть место в чемодане. Эту вещь положили в фотокоробку не случайно и не в спешке. Все было аккуратно, методично упаковано.
Это могло означать только одно: вещь была положена туда потому, что только сам Сирл рассчитывал вынуть ее из ящика. Отсюда, фигурально выражаясь, и следует плясать.
Грант аккуратно вернул все вещи на их места, еще раз бросил взгляд на долину Рашмер, решил, что сыт этим по горло, и закрыл за собой дверь комнаты, в которой Лесли Сирл оставил все свое имущество и не оставил ничего, что говорило бы о его индивидуальности.
В городе стояла пасмурная погода, но после ливней в долине Рашмер она казалась приятной и успокаивающей. А молодая зелень на деревьях Вестминстера выглядела яркой, пылающей на темном фоне. Как славно снова позволить своим мыслям, так сказать, переодеться в домашнее платье, что обычно бывает при общении с коллегами, принять участие в не требующем разъяснений иносказательном — одними намеками — трепе, который и составлял обсуждение профессиональных дел в Главном управлении.
Однако думать о предстоящем разговоре с Брюсом было вовсе не приятно. Хороший ли день сегодня у Брюса или один из тех, когда ему лучше не попадаться на глаза? В среднем у начальника отдела приходилось три «хороших» дня на один «плохой», так что счет был три к одному в пользу Гранта. С другой стороны, погода была сырой, а в такое время у Брюса всегда разыгрывался ревматизм.
Брюс курил трубку. Значит, день был «хороший». (В другие дни он зажигал сигареты одну за другой и давил их в пепельнице через пять секунд после того, как гасил спичку.)
«С чего бы начать?» — размышлял Грант. Не мог же он просто сказать: «Четыре дня назад вы поручили мне расследование, и сейчас положение в основном остается таким же, как было четыре дня назад». А ведь, грубо говоря, именно так и обстояло дело.
Спас Гранта Брюс. Какое-то время он пристально разглядывал инспектора своими маленькими хитрыми глазками, а потом произнес:
— Если я когда-нибудь видел написанное на лице у человека выражение: «Простите, сэр, поверьте, это не я», то сейчас читаю его на вашем.
И Грант расхохотался:
— Да, сэр, сплошная путаница… — Он выложил свои блокноты на стол и сел по другую его сторону на стул, известный в их конторе как «кресло подозреваемого».
— Ну думаете же вы,