— Убийцу?! — воскликнул Роджер. Джоан кивнула, дрожа всем телом:
— Я увидела, как он выскользнул… и исчез.
— Ты его узнала?
— Да.
— Господи, Джоан, почему же ты не сообщила Ньюби?
— Потому что он обвинил бы меня в том, что я это выдумала. Тогда шеф был уверен, что Фостера убила я.
— Но теперь он знает, что это не ты!
— Я боюсь, Роджер…
— Что убийца Бенедикта нападет на тебя? У него не будет шанса! — Роджер приподнял ее подбородок. — Ты закончишь этот кошмар прямо сейчас. Я только сниму рабочую одежду, а ты выйдешь на улицу и расскажешь Ньюби, кто убил Бенедикта. Чем больше репортеров это услышат, тем лучше. Подожди меня, Джоани. Я только сбегаю в бутафорскую и вернусь.
Роджер скрылся в темноте. Его шаги смолкли.
Джоан осталась одна на сцене.
Она опустилась на край большого испанского стула в основании конуса света, созданного прожектором. Больше света не было нигде. Темнота окружала Джоан, как стены, а тишина, недавно ободрявшая ее, теперь внушала страх.
Девушка начала вертеть головой, бросая беглые взгляды через плечо, в сторону невидимых кулис, во тьму зала позади погашенных огней рампы.
— Родж! — позвала она.
Дрожь в собственном голосе делала тишину еще более жуткой.
— Роджер!
Джоан внезапно съежилась на стуле и зажмурила глаза.
Словно привлекаемое ее страхом, объемистое темное пятно отделилось от бесформенной темноты и поползло к свету.
Постепенно оно приобретало очертания человека с ножом в руке.
— Быстро! — Крик Эллери с помоста высоко над сценой был подобен взрыву бомбы.
Но Роджер опередил шефа Ньюби и его людей. Он вынырнул из-за кулис, бросился к человеку с ножом, как пловец в начале состязания, ударил его по колену и сбил с ног. Нож со звоном отлетел в сторону. Человек отчаянно сопротивлялся, но Роджер навалился на него. Послышался жуткий треск, потом крик, и борьба прекратилась.
Шеф Ньюби подбежал к стулу.
— Такую великолепную игру не видел даже Бродвей! И это потребовало мужества, мисс Траслоу… — Он склонился над стулом с озадаченным видом.
Мисс Траслоу больше не играла. Она была в обмороке.
Одна из официанток ресторана в «Холлисе» убирала со стола, а другая наливала кофе.
— Надеюсь, вы не возражали против моего выбора меню, Джоан? — спросил Эллери.
Пальцы Джоан переплелись под скатертью с пальцами Роджера.
— Как я могла возражать против такого великолепного стейка?
— Я почтил память ножа для стейка, который убийца украл из «Холлиса».
— На случай, если я о нем забыла? — Джоан засмеялась. — Это был самый длинный сон в моей жизни, Эллери. Но теперь я проснулась, и это еще прекраснее.
— Квин, где обещанный вами десерт? — спросил шеф Ньюби. — У меня полно дел в управлении.
— Мне не нужен никакой десерт, — мечтательно произнесла Джоан.
— Мне тоже, — тем же тоном сказал Роджер.
— Этот десерт мы будем не есть, а слушать, — объяснил шеф. — Во всяком случае, я.
— Ну, все происходило следующим образом, — начал Эллери. — Я просил умирающего Бенедикта назвать своего убийцу. Когда он за несколько секунд до смерти смог произнести одно слово, мы с Конком Фарнемом были уверены, что он сказал «героиня», обвиняя вас, Джоан. Ведь вы героиня пьесы, а Бенедикт не знал — или, как выяснилось, не помнил — вашего имени.
Но потом следы зубов доказали невиновность Джоан. Умирающие могут обвинять невиновных в детективной литературе, но в реальной жизни они проявляют прискорбное уважение к правде. Значит, Бенедикт не имел в виду героиню пьесы. Очевидно, он произнес похожее слово, означающее что-то другое. Но существует только одно такое слово — «героин». Все дело в том, что в последнюю минуту Бенедикт вовсе не отвечал на мой вопрос, кто убил его. Его бессвязные мысли обратились к иному элементу преступления — героину, наркотику.
Эллери допил кофе, и шеф Ньюби быстро наполнил его чашку.
— Но никакого наркотика не нашли, — запротестовала Джоан. — При чем тут наркотик?
— Этот вопрос я задал себе. Чтобы ответить на него, пришлось реконструировать ситуацию. Когда закончился первый акт, Бенедикт впервые вошел в уборную, предназначенную для исполнителя главной роли. Он забыл свой несессер с гримом, и Арч Даллмен посоветовал ему воспользоваться гримом, оставшимся в уборной. Учитывая предсмертное заявление Бенедикта, напрашивался вывод, что он открыл одну из коробок — возможно, с этикеткой «Гримерная пудра» — и обнаружил вместо пудры героин.
— Но находка Бенедиктом наркотика всего лишь указывала на возможного убийцу, — возразил Ньюби. — А вы заявляли, что абсолютно уверены…
— Я и был уверен. У меня имелась еще одна нить, связывающая его по рукам и ногам с убийством, — сказал Эллери. — Преступник, безусловно, не входил в уборную до прихода туда Бенедикта — иначе в убийстве не было бы надобности. Он бы просто забрал героин и ушел. Значит, убийца стоял у двери, покуда Бенедикт изучал незнакомые гримерные материалы, одна из коробок для которых содержала героин.
Преступник в панике. Он должен заставить Бенедикта умолкнуть навсегда, прежде чем тот разболтает о героине. А в двух шагах от двери стоит сундук с инструментами, в верхнем отделении которого лежит нож с обмотанной изоляционной лентой рукояткой.
Убийца хватает нож одной рукой, и теперь ему остается другой рукой открыть дверь уборной…
— Но этого он не может сделать! — воскликнул Ньюби.
— Вот именно. На рукоятке остались следы зубов — он держал нож во рту. Человек с двумя здоровыми руками не стал бы этого делать. Значит, убийца не мог пользоваться обеими руками — одна из них была выведена из строя. Следовательно, преступником мог быть только Марк Мэнсон, у которого одна рука была в гипсе до локтя.
Джоан скорчила гримасу:
— Право, Роджер, неужели было необходимо вчера вечером снова ломать ему запястье?
— Мне не понравилось, в какое место он хотел меня пнуть, — усмехнулся Роджер.
Джоан покраснела и забрала руку, но он тут же схватил ее снова.
— Не обращайте внимания на этих двоих, Квин, — сказал Ньюби. — В ваших устах все звучит чертовски просто!
— Зря я начал объяснять, — вздохнул Эллери. — Как бы то ни было, все остальное действительно просто. Позавчера вечером в больнице сказали, что будут держать Мэнсона под наблюдением сутки. Значит, его выписали слишком поздно, чтобы он успел добраться в театр до начала пьесы. Должно быть, он прибыл туда во время антракта.
Поскольку публика толпилась в переулках, а запасные выходы были открыты, Мэнсону оставалось только обернуть пиджак вокруг поврежденной руки, чтобы скрыть гипс, смешаться с толпой, войти в театр и пробраться за кулисы. Его не заметили ни тогда, ни потом, покуда Даллмен и репортер из «Архива» не обнаружили его в баре «Холлиса».
— А наркотик? — спросила Джоан.
Эллери пожал плечами:
— Мэнсон — старик, Джоан, у которого не было будущего, кроме дома для престарелых актеров и альбома с вырезками из газет. Но он еще выступал в маленьких городах и пригородах. Это было идеальным прикрытием для сбыта наркотиков. Славы никакой, но денег много.
— Мэнсон и раньше вел операции в Райтсвилле. Мы арестовали двух местных торговцев, которых он снабжал. — Шеф Ньюби сложил свою салфетку. — Посредники в наркобизнесе обычно держат язык за зубами, но боль в запястье, которое вы вторично сломали ему, Фаулер, сыграла роль стимулятора. Или же он думал, что это пойдет ему на пользу, когда его будут судить за убийство. Как бы то ни было, прошлой ночью Мэнсон выложил все. Сейчас федералы вылавливают крупную рыбу.
Эллери отодвинул свой стул.
— Как сказал бы мистер Бенедикт, дорогие мои, пришла очередь для моей реплики. Меня ожидают каникулы в Махогани.
— А вашего покорного слугу — работа, — подхватил Ньюби.
— Подождите, пожалуйста! — Джоан потянула Роджера за рукав. — Родж… разве ты не говорил…
— Да? — встрепенулся Роджер.
— Что если я брошу театр…
Таким образом, во второй половине дня молодой Роджер Фаулер был замечен бегущим через площадь, таща за собой молодую Джоан Траслоу к офису секретаря Городской Корпорации. Далеко позади семенили запыхавшиеся шеф полиции и мистер Квин — два свидетеля, требуемые законом.
Когда умер Сэмюэл Р. Ливингстон, трое детей похоронили его на кладбище Твин-Хилл, торопливо похлопали по плечу мачеху и отправились на поиски цивилизации. В Райтсвилле их ничто не удерживало — там даже не было могилы их матери. Первую миссис Ливингстон родом из Бэк-Бей[14] похоронили в Бостоне. «Я была достаточно надолго похоронена в Райтсвилле», — объяснила она в своем завещании.
