Ознакомительная версия.
Итак, сначала было тайное бегство: старуха Аморель, воспользовавшись отсутствием дочери и зятя, приказала везти себя в допотопном лимузине в Мен, чтобы обратиться к Мегрэ за помощью.
В тот же день, когда бывший комиссар уже находился в доме Эрнеста Малика, произошло и второе бегство. На этот раз сбежал Жорж Анри.
Почему его отец утверждает, что мальчик находится у бабушки? Почему, если это было действительно так, он не привез его обратно? И почему мальчишка не появился и на следующий день?
Все это продолжало оставаться загадкой, я Эрнест Малик недаром улыбался Мегрэ столь саркастически и презрительно. Комиссару было не по себе. Это дело ему явно не давалось. Он попал в незнакомую среду с запутанными семейными отношениями, и разобраться в них было нелегко.
До чего же тягостно ему было в этой обстановке, раздражавшей его своей искусственностью. Огромные виллы с пустынными парками, спущенные шторы на окнах, расхаживающие по аллеям садовники, плавучий причал, изящные, как игрушки, отлакированные яхты, сверкающие машины в гаражах…
Раздражали его и эти люди, нерасторжимо связанные между собой, — братья и невестки, которые, может быть, ненавидят друг друга, но в минуту опасности объединились против него.
В довершение всего они соблюдали глубокий траур. И это давало им преимущество, потому что их траур, их горе требовали уважения. В какой же роли, по какому праву бродил он вокруг них и совал свой нос в чужие дела?
Ремонда рассказала ему о Моните, похожей на мальчишку-сорванца, убегавшей из дома со своим двоюродным братцем Жоржем Анри, неряхой с растрепанными длинными волосами.
И вот Мониты нет в живых, а Жорж Анри исчез.
Мегрэ будет искать его и найдет. Уж это, во всяком случае, его обязанность. Он обошел весь Орсен. Теперь он был почти уверен, что мальчик никуда не уезжал. И, может быть, забился в какой-нибудь угол и ждет наступления ночи, чтобы удрать незамеченным.
Мегрэ с аппетитом поужинал в той же кухне, в обществе Ремонды.
— Если хозяйка увидит нас вместе, то не слишком обрадуется, — заметила служанка. — Она только что спрашивала, что вы ели на завтрак, а я сказала, что подала вам в столовую яичницу из двух яиц. А еще спрашивала, не собираетесь ли вы отсюда уехать.
— Когда спрашивала — до или после прихода Малика?
— После.
— В таком случае пари держу, что она и завтра не встанет с постели.
— Она недавно вставала. Я ее не видела, была в саду, но заметила, что она спустилась.
Мегрэ улыбнулся. Он все понял. Он представил себе бесшумно спускающуюся Жанну: та проследила, когда служанка выйдет, и достала с полки спиртное.
— Возможно, я вернусь поздно, — объявил он вдруг, вставая.
— Они вас снова пригласили?
— Нет, я никуда не приглашен. Просто хочется немного пройтись.
Дожидаясь темноты, он сначала гулял по бечевнику вдоль Сены. Потом, заметив сидящего с трубкой в зубах у дверей своего домика путевого обходчика, направился к железнодорожному переезду.
— Не возражаете, если я пройдусь вдоль путей?
— Вообще-то это запрещено. Но ведь вы из полиции? Только будьте осторожны! В десять семнадцать здесь проходит поезд.
Пройдя метров триста вдоль полотна, комиссар заметил первую стену, отгораживавшую владения г-жи Аморель и Шарля Малика. Еще не совсем стемнело, но в доме Бернадетты уже зажгли лампы.
Они горели на первом этаже. На втором, в комнате старой дамы, окно было распахнуто, и сквозь синеву воздуха, в тишине парка, любопытно было рассматривать на таком расстоянии уютную обстановку, где мебель и все вещи словно застыли в желтоватом свете ламп.
Комиссар на минуту остановился и стал наблюдать. В поле его зрения мелькнула фигура, но это была не Бернадетта Аморель, а ее дочь, жена Шарля, которая в сильном возбуждении шагала взад и вперед по комнате и что-то пылко говорила.
Старая дама, вероятно, сидела в своем кресле или лежала в кровати, а может быть находилась где-нибудь в глубине комнаты и была не видна Мегрэ.
Пройдя еще немного вдоль полотна он дошел до парка, принадлежащего Эрнесту Малику, более прореженного, с широкими, тщательно ухоженными аллеями. И в этом доме горели лампы, но свет пробивался лишь сквозь щели ставен, и внутри дома ничего нельзя было разглядеть.
В парке, разбитом ниже железнодорожной насыпи, Мегрэ, притаившись за деревцами орешника, вдруг заметил два белых безмолвных силуэта и вспомнил про датских догов, которые накануне лизали хозяину руки.
Их, конечно, спускают на ночь, и они, должно быть, свирепы.
Направо в глубине парка комиссар вдруг увидел строеньице, до сих пор не замеченное им. В таком домике, наверное, живут слуги — садовник, шофер. В одном из окон тоже горела лампа, но через полчаса погасла.
Луна еще не взошла, но все-таки ночь была светлее, чем накануне. Мегрэ спокойно уселся на железнодорожную насыпь, скрывшись за ветвями орешника, которые мог раздвинуть рукой, как занавес.
В десять семнадцать в каких-нибудь трех метрах от него прогрохотал поезд; Мегрэ видел красный огонек, исчезнувший за поворотом.
В домах Орсена, один за другим, гасли огни. Должно быть, папаша Гpy в этот вечер не охотился на диких голубей — тишину ночи не нарушил ни один выстрел.
Наконец, около одиннадцати, обе собаки, лежавшие рядом на краю лужайки, вдруг поднялись и направились к вилле.
На минуту они скрылись за домом, а когда комиссар заметил их снова, животные, прыгая и резвясь, провожали какого-то человека, направлявшегося, казалось, прямо к нему.
Это, несомненно, был Эрнест Малик. Вряд ли эта стройная, атлетическая фигура принадлежала кому-нибудь из слуг. Он был в ботинках на каучуковой подошве, а в руках нес что-то тяжелое, но что именно, было не разглядеть.
Пока Мегрэ раздумывал, куда это направляется Малик, тот вдруг свернул направо и прошел так близко от стены, что комиссар услышал дыхание собак.
— Тубо, Дьявол!.. Тубо, Львица!..
Здесь, между деревьями, стояло маленькое кирпичное здание, существовавшее, вероятно, еще до постройки виллы, — низкий домик, крытый старой черепицей. Бывшая конюшня или псарня?
«Скорее, псарня, — подумал Мегрэ. — Может быть, он идет кормить собак?» Но нет! Малик отогнал псов, вытащил из кармана ключ и вошел в домик. Комиссар отчетливо услышал, как щелкнул замок запираемой изнутри двери. Потом наступила тишина, долгая тишина. Трубка Мегрэ погасла, и он не решился раскурить ее снова.
Прошло еще полчаса. Наконец Малик вышел из домика, старательно запер дверь и, оглядевшись вокруг, быстро зашагал к вилле.
В половине двенадцатого все в доме уже спали или по крайней мере разошлись по своим комнатам; и когда Мегрэ снова прошел мимо парка Аморелей, он разглядел лишь слабый свет ночника в комнате старой Бернадетты.
В «Ангеле» тоже не горело ни одной лампы. Мегрэ раздумывал, как ему попасть в дом, как вдруг дверь неслышно отворилась. Он увидел, скорее даже догадался, что это была Ремонда в ночной рубашке и шлепанцах на босу ногу; приложив палец к губам, она шепнула:
— Быстрее поднимайтесь! Да потише! Хозяйка не разрешила мне оставлять дверь открытой.
Ему хотелось немного постоять, задать ей несколько вопросов, чего-нибудь выпить, но скрип в комнате старухи Жанны вспугнул девушку, и она поспешила к лестнице.
Еще минуту комиссар стоял неподвижно. Пахло яичницей, чувствовался легкий запах спиртного. Сейчас в самый раз было бы чего-нибудь глотнуть. Он чиркнул спичкой, сунул под мышку бутылку и стал подниматься к себе.
В своей комнате зашевелилась старая Жанна — должно быть, услышала, что он вернулся. Но у Мегрэ не было ни малейшего желания сидеть в ее обществе.
Он снял пиджак, воротничок, галстук, спустил подтяжки и смешал коньяк с водой в стакане для чистки зубов.
Потом выкурил последнюю трубку, облокотившись на подоконник и глядя на тихо шелестящую листву.
Однако в семь часов Мегрэ был уже на ногах, разбуженный возней Ремонды на кухне. С трубкой в зубах — первой, самой приятной после долгого перерыва, — он спустился вниз и весело поздоровался с девушкой.
— Скажите, Ремонда, вы ведь знаете все дома в округе?
— Знаю, но не бываю там.
— Ладно! Так вот, в глубине парка Эрнеста Малика с одной стороны стоит дом, где, по-видимому, живут садовники.
— Да, и не только садовники, но и шофер и слуги. Только у горничных комнаты в самой вилле.
— Ну а с другой стороны, неподалеку от железнодорожной насыпи?
— Там ничего нет.
— Там есть очень низкое строение. Домишко, вытянутый в длину.
— Это псарня в верхнем парке, — сказала она.
— Что это за псарня?
— Когда-то, еще задолго до того, как я сюда приехала, парки не были разделены. Был один большой парк Аморелей. Старый Аморель любил охотиться. У него были две псарни, в верхнем и нижнем парке: нижняя, как ее называли, — для сторожевых собак, верхняя — для охотничьих.
Ознакомительная версия.
