приписки понятен только ему. Осторожненько завернем ножик в бумагу так, чтобы отпечатки и бумага соприкасались как можно меньше. Три снимка развесил рядышком на специальной полке — при входе в музей они сразу бросаются в глаза. Посетитель не преминет спросить: «Что за фотографии?» Являясь единственным посетителем, он сам себе и будет задавать этот вопрос. О Боже! Чем скромнее наши запросы, тем полнее и чище радости жизни! Наконец Мареско решает выпить чашечку кофе в Нувель-Галери.
Народу больше, чем обычно. Преступление сделало свое дело! По дороге Мареско купил «Ле Котидьен». Бегло прочитал. Полиция, кажется, напала на след. Газеты всегда так пишут. Выбирает местечко в стороне. Музыка вполне приемлемая, несмотря на монотонное барабанное сопровождение. По залу витает запах хлорки, как на рыбном привозе. В общем, терпимо. Мареско немного не по себе. Постепенно он как бы раздваивается. Если бы он прислушался к внутреннему голосу, то тотчас заплатил за кофе, отправился на охоту, ко всему приглядываясь, руки начеку. Вовремя себя одергивает. Он сюда пришел почитать газету. Увы, ничего нового, появился подозреваемый. А, этот бортпроводник! Улик никаких! Удовольствие-то какое — быть одновременно причастным-непричастным к делу, виновным-невиновным. Он сам по себе, он — избранный. Он избран стать адвокатом, делать добро, защищая зло. Балансировать на грани добра и зла. Да, убийство превратило его в другого человека! Он больше не думает: это не мне принадлежит. Теперь он весь во власти желаемой вещи: я — твоя и по праву принадлежу тебе. Вот его возможная защитительная речь, если вдруг однажды его поймают с поличным. Но… пока рано говорить об этом. Все складывается удачно… Мареско идет тяжелой походкой. Мало спал, несмотря на принятое снотворное. Позвонил матери и сказал, что ему необходимо сделать кое-какие покупки. «С утра и уже б плохом настроении!» — отмечает она бесстрастным голосом, как судебный исполнитель, зачитывающий окончательный приговор. А как бы ему хотелось выплеснуть всю правду: «Да, я — украл, стибрил, свистнул, стянул. Я посылаю к черту условности, внимание, вежливость. Да, и несмотря на мою интеллигентность, я то, что ты называешь „опасный субъект“». Обвинения застревают у него в горле. Он где-то преступник, и осознание этого согревает его и делает походку более уверенной. Неправда, он не половинка-наполовинку, получестный, полусвободный. Он и сам не знает — кто? И не надо его учить! Он уже взрослый!
Мареско отправляется в банк, чтобы поместить свою драгоценность в сейф. Все. Теперь нож — его заложник. А вдруг отпечатки принадлежат известному чиновнику, его можно и пошантажировать! Стоит только несчастному выслать фотографию и коротенькую приписочку: миллион за крокодила. Да почему же один миллион? Почему не десять? Поднимаясь по лестнице, Мареско не переставал сам себя ругать: он не отличается ничем, так похож на этих служащих, старательных, упорных, услужливых, — вон за окошечками мелькают их глупые лысины! Он старается выделиться, пока не очень получается! А если по-честному — так он самый обыкновенный клептоман, больной человек, подопытный кролик для психиатра. Не приведи Господи вновь с ним столкнуться! Так он опять за свое: «Поберегите себя!» Для Мареско — это худшее оскорбление!
Пьер останавливается. Да, кажется, нащупал, что его так мучает. Он поступил так сознательно, словно мелкий рантье, который запирается, чтобы припрятать свои денежки, или как вор, который прячет краденое. Да нет, он не вор! Мареско возвращается и говорит служащему: «Я кое-что забыл!» — и забирает нож с собой. Сердце бешено колотится. Ему и грустно и весело. Он счастлив, что вновь обрел свое сокровище, это вам не любовная записочка. Безумец, как он только мог подумать расстаться с этим тонюсеньким пакетиком. Вот он лежит мирненько в его нагрудном кармане. А грустно от того, что, будучи вещественной уликой, нельзя его выкупить. Даже если в Нувель-Галери ему удастся переговорить с директором и предложить сделку, он не посмеет спросить: «Я его выкуплю, назовите любую цену». Деньгами от воровства не откупишься! Итак, он — вор, и сколько веревочке не виться… Его радость и страдания неотделимы от риска. Как это прекрасно и печально! Орел или решка! Ну, иди, малыш! Он с ним на «ты», с крокодильчиком! Мареско осторожно кладет ножик. Он будет украшением его музея. Здесь твое настоящее место. Никто не посмеет отнять тебя у меня.
Мареско бредет по улице. К матери. Весеннее солнышко как бы заранее прощает все его слабости, а девушки необыкновенно хороши — праздник цвета и духов! Едва дверь захлопывается за ним, как из глубины комнаты раздается голос матери:
— Арестовали… только что сообщили по телику.
В ее-то возрасте где только успевает нахвататься всяких выражений!
— Так кто же?
— Любовница пилота «Эр-Франс».
М-да! Ну, комиссар дает. Больше выбора не было? Предпочитает ошибиться, но выиграть время. Пьеру не терпится:
— А поточнее?
— Они думают, что это его любовница.
— Но она же мертва!
— Да, верно. Но есть другая!
— Какая другая?
— Послушай, сначала успокойся! У него была еще любовница. Была до нее. Да отпусти же меня! Что за манера спрашивать! Меня нисколько не удивляет, что клиенты бегут от тебя!
Мареско тяжело опускается в кресло. Когда-то на нем восседал большой чин, тот, чей портрет висит над камином: в мантии, с орденом Почетного легиона, лицо бесстрастное, глаза голубые, суровые — сама справедливость!
— А, — наконец выдавливает он, — так убийца — отставная любовница!
— Да, но это только гипотеза! — возражает старая дама. — Между ними происходили бурные сцены. Некая Иоланда Рошель. Она в розыске… Вот пока все, что передали. Нужно посмотреть новости в 13.00. Может, появится новая информация.
— Отставная, — шепчет Мареско. — Ничего не понимаю. Такое убийство не могла совершить женщина. Ты хорошо расслышала: Иоланда Рошель?
— Да. Я хорошо запомнила потому, что Жюльен присылает мне устриц из Ла-Рошели. Не можешь ли ты пойти покурить в другом месте? Слышишь?
Но Мареско не слышит. Он застыл с сигаретой в зубах. Посасывает ее. Машинально сплевывает. Рошель! Где он мог слышать фамилию? Рошель! Быстро вскакивает.
— Полетт пришла?
— Изучает досье Валаберга.
— Ладно, пойду посмотрю.
Уже с порога слышит:
— Ты вернешься к обеду?
И вполголоса: «Стал совершенно невозможным». Но Мареско уже в другом конце квартиры. Досье Валаберга — наплевать! Это наполовину гражданское дело его совсем не интересует. Но Иоланда Рошель — вспомнить, какие-то неясные ассоциации. Вроде бы дорожная авария: кажется, автомобиль… железнодорожный переезд… да, верно… припоминаю.
— А, Полетт! Пожалуйста, отложите Валаберга. Дело Рошель. Вы помните?
Конечно, прекрасно помнит. У нее отличная память. Ни лица, ни груди, бесполая какая-то. Одна память — ходячая картотека. Ни рыба
