— Это не очень вежливо по отношению к Лил Ноленд.
— Я жду уже два дня.
— Тем более можно бы…
Нет, лучше уступить. Доналд способен ударить его прямо тут, в патио, и уж тогда у них действительно будет хорошенький вид.
— Идем…
Вот и все, что произошло. Вот так они провели день у Нолендов. Только теперь возникло кое-что новое: Пи-Эм испугался. Испугался уже не того, что Доналд сделает глупость или скомпрометирует его; нет, испугался по-настоящему — за себя, за свою жизнь.
Страх пришел к нему там, под дождем, у плавательного бассейна, по которому хлестал ливень, в патио, где то и дело тянуло почти холодным сквозняком.
Может быть, после завтрака, в кресле, он дал слишком много воли своим мыслям? А может быть, Дженкинс слишком хорошо его обслужил?
Доналд не выпил ни капли, только раз — да и то на мгновение — потянулся к стакану, но он был тверд как скала, и Пи-Эм сознавал теперь, что брат пойдет напролом, через любые препятствия.
Эмили не имела права посылать его сюда. Она обязана была понять. Для нее все просто: брат едет к брату. Она даже не догадывается, что они — люди разных миров.
Нет, еще как догадывается! Тон, в котором она говорила с ним, — лучшее тому доказательство. Она тоже угрожала.
Не взглядом, не напрягшимися мышцами, не кулаками, но все-таки угрожала — заранее, на всякий случай, не раздумывая даже, сделает Пи-Эм что нужно или нет.
«Он должен перебраться. Понимаешь, должен…».
Выпив, Пи-Эм порой раскисал. Он лучше, чем кто-либо, знал за собой эту слабость. Вот почему он никогда не забывал взглянуть на себя в зеркало. Но если даже недавно он был слегка на взводе, то теперь совершенно отрезвел. Тем не менее походка и весь его вид никогда еще не казались такими безвольными, как в эту минуту, когда он вернулся в гостиную вместе с братом, следовавшим за ним по пятам.
— Извините нас. Лил, Эрику Беллу, — он не без усилий вспомнил это имя, — нужно сделать несколько срочных звонков.
— Кто ему мешает звонить отсюда?
Она сообразила, что позволяет себе нескромность, и торопливо добавила:
— В спальне у Лэрри есть аппарат. Пусть Эрик запрется и звонит сколько угодно.
— Он должен посмотреть кое-какие документы, а они у меня дома.
Промах! Нора заморгала глазами. Ей-то прекрасно известно, что гость явился без всякого багажа.
— Еду с вами, — объявила она.
— Зачем? Мы скоро вернемся. Дела у нас самое большее на полчаса.
Пембертон, не прерывая игры, бросил издали:
— По пути спуститесь к реке: потом расскажете, как там.
— Договорились.
Пи-Эм поклялся себе удержаться, но не совладал с собой: проходя мимо кресла, в котором сидел до разговора с Эмили, он схватил свой еще наполовину полный фужер и осушил его одним жадным глотком.
Брат смотрел на него. Пи-Эм утер рот.
— Пошли.
Почему так встревожилась Лил Ноленд? Видимо, слишком уверовала в его выдумку и предполагает, что у Доналда после приезда к ним начался приступ.
Пи-Эм тоже испытывал страх, глухой, пока еще смутный и все-таки настолько сильный, что все тело его покрылось омерзительным потом.
В машине оба молчали. Через несколько минут Доналд услышит голоса Милдред и детей. Естественно, он собирается с мыслями, как верующий перед исповедью.
Еще один поворот, и дорога углубляется во владения Норы. Два столба, белый, всегда открытый шлагбаум, низкий барьер из рельсов — преграда для скота. Вверху щит с надписью золотыми буквами: «Ранчо М-М».
Всюду полная тишина, если не считать хлюпанья, с которым шины разбрызгивают лужи. Вопреки всем ожиданиям, первым заговорил Доналд. С таким видом, словно даже в такую минуту ему крайне важно получить ответ на свой вопрос, он осведомился:
— Это все Норино?
И как бы уточняя смысл сказанного, сперва посмотрел на щит, потом обвел глазами поля и горы вокруг.
— Да, Норино.
— От первого мужа?
Вместо ответа Пи-Эм лишь пожал плечами, и Доналд замолчал. Чуть позже оба вошли в пустой дом, запах и атмосфера которого полностью изменились за одни сутки потопа даже, так сказать, на вкус. Комнаты пропитались непривычной холодной сыростью. Со стен веранды капала вода, и по полу бежали ручейки. Подушки садовых кресел насквозь промокли.
Телефон стоял в гостиной, на самом виду, но кроме него были и другие аппараты: в спальнях у Норы и у Пи-Эм и еще один, на кухне.
— Позвонишь отсюда?
— Мне все равно.
— Предупреждаю: телефонистки, особенно в воскресенье к вечеру, когда у них мало работы, проявляют порой излишнее любопытство и слушают разговоры.
— Мне все равно.
— А мне нет, — парировал Пи-Эм. — Моя ногалесская контора — в двух шагах от «Белл-телефон». И потом, я-то останусь здесь, понятно?
С почти оскорбительным недоумением Доналд проронил:
— Я не собираюсь упоминать о тебе.
— Давай я вызову. Дело привычное.
— Минутку.
Уже довольно давно, почти с самого выезда от Нолендов, Пи-Эм чувствовал, что Доналд собирается принять какое-то решение; сейчас тот без колебаний направился к шкафу с напитками. Открыл его, как у себя дома, взял первую попавшуюся бутылку виски, посмотрел на брата.
Взгляд был твердый и недвусмысленный. Он означал: «Можешь делать что угодно — я все равно выпью».
Доналд уже поднес горлышко ко рту, но спохватился.
Он же знает, где взять стаканы: сам утром мыл посуду вместе с Норой.
Он налил себе порцию, которая в любом баре сошла бы за двойной бурбон, проглотил ее почти залпом, скривился от отвращения.
— Теперь вызывай. Один-ноль-три.
В комнате царила серая полумгла, похожая на сумерки: краски потускнели, даже мебель утратила свой блеск и не отсвечивала.
— Алло!.. Ногалес?.. Говорит номер пять, Тумакакори… Добрый вечер, мисс. Дайте Сонору, Ногалес, один-ноль-три.
Доналд стоял рядом, неподвижный, но — это угадывалось — такой напряженный, что Пи-Эм в конце концов тоже занервничал. А ведь ничего особенного не происходит.
Милдред позовут к телефону. С ней будет говорить муж…
— Алло.
Человек на проводе изъяснялся по-испански. Как все в долине, Пи-Эм со временем более или менее овладел этим языком.
— Попросите, пожалуйста, американку, которая у вас остановилась.
Пи-Эм поежился при мысли, что номер, возможно, не тот и дозвониться до Милдред не удастся. Доналд по-прежнему стоял рядом, прямой и застывший, но по коже у него бегали мурашки, словно он уже ощущал приближение Милдред. Как только в трубке раздался другой голос, он потянулся к ней, и Пи-Эм отдал ее.
— Это ты?
На другом конце провода прозвучали, видимо, те же слова, и наступило молчание, долгое молчание. Пи-Эм, стараясь ступать потише, отошел в сторону, для очистки совести спросил:
— Может, мне выйти?
В ответ Доналд только равнодушно пожал плечами.
Он по-прежнему стоял у столика, и провод свисал у него из руки.
— Ну как ты?
Глазами он искал опустевший стакан: его наверняка подмывало попросить брата подлить туда виски.
— Дети?.. Нет. Попозже… Погоди… Говори первая…
Доналд ухитрился, не кладя трубки, которую прижал Щекой к плечу, раскурить сигарету. Он не перебивал жену, а та, без сомнения, захлебывалась словами, силясь поскорее все высказать, выразить, объяснить.
Это тянулось долго, и за все время Доналд ни разу не разжал зубы, ни разу не повернул голову к брату. Когда наконец пришел его черед, он отчеканил — и чувствовалось, что каждое слово взвешено им заранее:
— Слушай. Ты знаешь, где я и у кого…
Что там еще вставила Милдред? Он сухо возразил:
— Ему придется это сделать. Но сейчас переправиться через реку, кажется, в самом деле невозможно. Я-то как-нибудь перебрался бы, но он понадобится мне и на другом берегу. Это может затянуться на несколько дней.
Погоди! Насчет тебя и детей я все устрою. Скажи только фамилию твоей хозяйки… Как? Эспиноса?..
Глазами он попросил Пи-Эм — вернее приказал — взять карандаш и повторил:
— Да, да, Эспиноса… Улица Витторио дель Сарто…
Сато? Сото?.. Да, дом сорок один…
Потом удостоверился, что брат успел записать.
— Да. Теперь можешь позвать… Алло! Фрэнк?
Лицо его посветлело, кадык дернулся вверх, и, увидев, что глаза у брата стали влажными, Пи-Эм отвернулся.
— Да, мой мальчик… Да… Отсюда до границы всего девятнадцать миль… Да, меньше получаса… Нет, это действительно невозможно… Да, даже для тебя… Что?..
Не смей больше так делать… Понимаешь, там совсем не то что у нас… Алло!.. Да, да, все наладится… Еще не знаю… Может быть, очень далеко… Конечно. Ты сможешь…
Он опять посмотрел на стакан, словно ища в нем точку опоры, и Пи-Эм нехотя налил ему виски.
— Нет, мой мальчик… Никто, понимаешь, никто…
Никакая сила в мире не помешает мне… Дай ей трубку, дай… Алло! Энни?.. Что?.. Тебя не пускали к телефону?..
Конечно, ты тоже имеешь право поговорить…
Он снова застыл, стиснув зубы, устремив взгляд в пространство, зажав в правой руке дымящуюся сигарету.
