— Кажется, в этом году ее курсовая была посвящена истории литературы, но вам лучше уточнить у ее наставника. В прошлом году он помогал Елене освоиться.
Линли удивленно поднял брови. Он знал обязанности наставника. То, что Елене Уивер понадобилась его помощь, говорило о каких-то личных проблемах, а не о простом приобщении растерянного студента к тайнам университетской системы образования.
— У нее были трудности?
Кафф стряхнул пепел с сигареты в фарфоровую пепельницу, а затем произнес:
— Больше, чем у большинства студентов. Она была умной и одаренной студенткой, но в прошлом осеннем триместре начала пропускать занятия с руководителями, что привело к первому замечанию.
— А другие замечания?
— Она перестала посещать лекции. Появлялась пьяной по меньшей мере на трех занятиях с руководителями. Отсутствовала всю ночь, — наставник скажет вам, сколько раз, если это для вас важно, — не отметившись у охранника.
— Полагаю, вы не стали бы исключать Елену ради ее отца. Благодаря ему ее приняли в Сент-Стивенз?
— Не совсем так. Он выдающийся ученый, и, естественно, мы уделяли его дочери больше внимания. Но, как я уже говорил, Елена была талантливой студенткой. Она хорошо сдала экзамен для подготовленных учащихся в средней школе. Результаты вступительного экзамена тоже были неплохие. А ее устный ответ отличался оригинальностью. Вполне естественно, что вначале она была ошеломлена жизнью в Кембридже.
— И когда появилось первое замечание?..
— Старший наставник, ее руководители и я встретились, чтобы разработать план действий. Это было легко. Вместо того, чтобы следить за ее успеваемостью, контролировать посещаемость лекций и галочками отмечать, встречалась ли она с научными руководителями, мы настояли, чтобы Елена больше общалась со своим отцом, чтобы он следил за ее успехами в учебе. Поэтому она стала проводить с ним выходные. — Кафф продолжил с некоторым смущением: — Отец решил, что будет лучше, если мы разрешим Елене держать в комнате живртное — мышь. Он надеялся, что это приучит ее к ответственности и, несомненно, предотвратит ее ночные отлучки из колледжа. Очевидно, девушка любила животных. И мы попросили молодого человека из Куинз-Колледжа по имени Гарет Рэндольф стать помощником Елены и, что более важно, ввести ее в подходящее общество. Боюсь, ее отец не одобрял последнего. Он был против с самого начала.
— Из-за парня?
— Из-за самого общества. «Глухие студенты». Гарет Рэндольф его президент. И он один из самых активных студентов-инвалидов в университете.
Линли нахмурился:
— Похоже, Энтони Уивера беспокоило, что его дочь может увлечься физически неполноценным парнем. — Тут и в самом деле было о чем волноваться.
— Не сомневаюсь, — согласился Кафф, — но мне кажется, общение с Гаретом Рандольфом принесло бы Елене только пользу.
— Почему?
— По вполне очевидной причине. Елена тоже была физически неполноценной. — Увидев, что Линли молчит, Кафф изумился: — Вы ведь знаете? Вам должны были сказать.
— Сказать? Что?
Теренс Кафф наклонился к собеседнику:
— Простите. Я думал, вы знаете. Елена Уивер была глухой.
«Глухие студенты», объяснил Теренс Кафф, — неформальное название «Общества глухих студентов» Кембриджского университета, которое каждую неделю собирается в маленькой свободной комнате полуподвального этажа библиотеки Питерхауса в начале Литтл-Сент-Мери-лейн. Союз был создан для поддержки довольно значительной части глухих студентов, учившихся в университете. Но его члены исповедуют идею глухоты как особой культуры, не считая ее физическим отклонением.
— Эти ребята гордятся тем, что они такие, — продолжал Кафф, — они много сделали для внушения глухим студентам чувства самоуважения. Нет ничего постыдного в том, чтобы объясняться жестами, а не словами. Никакого греха в том, что не умеешь читать по губам.
— Но вы говорите, что Энтони Уивер хотел, чтобы его дочь держалась от них подальше. Если она сама была глухой, то это полная бессмыслица.
Кафф поднялся, подошел к камину и зажег маленькую горку углей в металлической корзине. В комнате становилось холодно, и хотя действие Каффа было вполне разумно, в нем чувствовалось стремление потянуть время. Пламя разгорелось, а Кафф продолжал стоять рядом с камином, сунув руки в карманы брюк и изучая свои ботинки.
— Елена могла читать по губам, — наконец объяснил он, — она также довольно хорошо говорила. Ее родители, особенно мать, посвятили всю жизнь тому, чтобы она стала нормальной женщиной в нормальном мире. Они хотели, чтобы все считали ее слышащим человеком. Поэтому для них «Общество глухих студентов» было шагом назад.
— Но ведь Елена могла общаться и жестами?
— Да. Но она освоила их в подростковом возрасте, когда руководство средней школы призвало на помощь социальную службу, не сумев убедить мать Елены записать девочку на специальную программу по изучению языка. Но даже тогда ей не разрешали общаться жестами дома. И насколько я знаю, никто из родителей никогда не переходил с ней на язык глухонемых.
— Черт знает что, — задумчиво произнес Линли.
— Для нас да. Но родители хотели, чтобы у девочки появился шанс попасть в мир нормально слышащих людей. Мы можем не соглашаться с их методами, но в результате Елена научилась читать по губам, говорить и общаться жестами.
— Допустим, это она освоила, — согласился Линли, — но интересно, к какому миру она себя относила.
Горка углей в камине слегка накренилась, когда ее охватило пламя. Кафф проворно перемешал ее кочергой.
—Думаю, теперь вы понимаете, почему мы были готовы делать Елене поблажки. Она жила как бы между двух миров. И, как вы сами сказали, не могла уверенно чувствовать себя ни в одном из них.
— Какое странное решение для образованного человека. Что собой представляет этот Уивер?
— Блестящий историк. Талантливый ученый. Человек поразительной, глубокой профессиональной честности.
От Линли не укрылся обтекаемый характер ответа.
— Насколько я понял, его ждет повышение по службе?
— Пенфордская кафедра? Совершенно верно. Он в списке кандидатов.
— Что такое эта Пенфордская кафедра?
— Высшая университетская должность в области истории.
— Престижная?
— Более чем. Возможность делать все, что душа пожелает. Читать лекции, если захочет и когда захочет, или заниматься со студентами. Полная свобода действий наравне с национальным признанием, величайшими почестями и уважением коллег. Если его изберут, это станет звездным часом в его карьере.
— А сомнительная характеристика дочери Уивера в университете могла бы помешать его избранию?
Но Кафф полностью отмел в сторону намек, сказав:
— Я не входил в состав отборочной комиссии. Она рассматривает потенциальных кандидатов с прошлого декабря. Не могу вам сказать, что именно она принимает во внимание.
— Но Уивер мог опасаться, что проблемы дочери очернят его в глазах отборочной комиссии?
Кафф поставил кочергу на место и провел пальцем по ее тусклой медной ручке.
— Я всегда предпочитал закрывать глаза на личную жизнь и убеждения старших научных сотрудников. Боюсь, здесь вам помочь ничем не смогу, — ответил он.
Только закончив эту фразу, Кафф отвел глаза от ручки. И опять в их разговоре Линли ясно ощутил нежелание другого человека делиться информацией.
— Вы, конечно, захотите посмотреть, где мы вас поселили, — вежливо произнес Кафф. — Я позову сторожа.
В начале восьмого Линли звонил в дверь дома Энтони Уивера на Адамс-роуд. На дорожке был припаркован дорогой «ситроен» синий металлик. Дом находился неподалеку от Сент-Стивенза, поэтому инспектор преодолел весь путь пешком, перейдя реку по современному мосту Гаррет-Хостел из бетона и железа и пройдя под конскими каштанами, которые роняли на Баррелз-уок огромные желтые листья, влажные от тумана. Изредка его обгоняли велосипедисты в вязаных шапках, шарфах и перчатках, но, кроме них, на дорожке, связывающей Куинз-роуд с Грейндж-роуд, никого не было. Уличные фонари отбрасывали тусклый свет. Заросли остролиста, ели и живые изгороди, перемежающиеся с заборами из дерева, кирпича и железа, обрамляли улицу. Вдали возвышалась желтовато-коричневая громада университетской библиотеки, куда устремлялись темные тени, торопясь успеть до закрытия.
Дома на Адамс-роуд были обнесены живыми изгородями и окружены деревьями: голыми серебристыми березами, словно нарисованными карандашом на фоне тумана, тополями с корой всевозможных оттенков серого, ольхой, еще не сбросившей на зиму листья. Здесь царила тишина, которую нарушало лишь журчание воды, вытекающей из-под забора. В ночном воздухе ощущался слабый аромат древесного дыма, но возле дома Уивера единственным запахом был запах мокрой шерсти от пальто Линли.
И внутри было так же.
