— Мне любопытно, о ком же вы сказали «бедняжка», — заметил я.
Она уставилась на меня.
— Разумеется, о той женщине, которая пишет письма.
— Не думаю, — холодно сказал я, — чтобы я стал за нее переживать.
Миссис Дан-Кэлтроп наклонилась вперед, положила руку мне на колено.
— Но неужели вы действительно… неужели вы не чувствуете? Вы только вообразите! Подумайте, как отчаянно, безнадежно несчастен должен быть человек, пишущий такие вещи! Как он одинок, оторван от человеческих радостей! Насквозь отравленный, до краев наполненный заразой, ищущей выхода. Поэтому я чувствую угрызения совести. Некто в этом городе мучается от такого ужасного несчастья, а я об этом не догадывалась. Тут нельзя помочь действием — я никогда этого не делаю. Но этот душевный порок — вроде нарыва на руке, черного и распухшего. Если его вскрыть, гной вытечет, и опасность минует. Да, бедняжка, бедняжка…
Она встала, собираясь уходить.
Я не мог согласиться с ней. Я ни в коем случае не испытывал сочувствия к сочинителю анонимных писем. Но я спросил с любопытством:
— А вы не догадываетесь, кто эта женщина?
Миссис Дан-Кэлтроп перевела на меня взгляд — в ее чудесных глазах отражалось замешательство.
— Ну, я могу предположить, — сказала она. — Но ведь я могу и ошибиться, не так ли?
Она быстро вышла наружу и, внезапно повернув ко мне лицо, спросила:
— Можете вы ответить, почему вы до сих пор не женаты, мистер Бартон?
В любом другом случае подобный вопрос показался бы дерзким, но когда вы говорили с миссис Дан-Кэлтроп, у вас возникало ощущение, что данная мысль внезапно пришла ей в голову и что она действительно хочет знать — почему?
— Да позволительно мне будет сказать, — ответил я, иронизируя, — что до сих пор не довелось встретить правильную женщину!
— Вы можете так сказать, — откликнулась миссис Дан-Кэлтроп. — Но вряд ли это будет очень удачный ответ, потому что слишком многие женятся на откровенно неправильных женщинах.
После этого она уже и в самом деле ушла.
Джоанна сказала:
— Знаешь, я действительно думаю, что она сумасшедшая. Но она мне нравится. Здесь, в деревне, люди ее боятся.
— И я боюсь, немножко.
— Потому что ты никогда не знаешь, что она скажет в следующее мгновение.
— Да. А с какой великолепной небрежностью она сообщила о своих догадках!
Джоанна медленно произнесла:
— Ты тоже думаешь, что тот, кто пишет эти письма, очень несчастен?
— Я не знаю, что думает или чувствует эта проклятая ведьма! И не желаю знать. Ее жертвы — вот кого мне жаль.
Теперь мне кажется странным, что в наших размышлениях о настроениях Ядовитого Пера мы упустили нечто абсолютно очевидное. Гриффитс воображал, что эта женщина, возможно, очень экзальтированна. Я предполагал, что она полна раскаяния, напуганная результатом дела своих рук. Миссис Дан-Кэлтроп видела ее страдающей.
Но, очевидно, мы не приняли в расчет неизбежную реакцию этой особы, или, возможно, я должен бы сказать: я не принял в расчет. Этой реакцией был Страх.
Со смертью миссис Симмингтон письма стали оцениваться иначе, нежели прежде. Не знаю, какова была официальная версия, — это, я полагаю, было известно Симмингтону, — но было совершенно ясно, что, поскольку письмо привело к смерти человека, положение автора писем теперь куда как более серьезно. Уже не могло быть речи о том, чтобы расценить письма как шутку, если их автор будет обнаружен. Полиция действовала энергично, вызвав эксперта Скотланд-Ярда. Теперь для автора анонимок стало жизненно важным по-прежнему оставаться неизвестным.
И все последующее объяснялось, если допустить, что Страх был основным движущим мотивом. Но этого я не заметил. Хотя, конечно, все было вполне очевидно.
Джоанна и я довольно поздно вышли к завтраку на следующее утро. То есть, надо заметить, поздно по правилам Лимстока. Было половина десятого — в Лондоне в это время Джоанна едва разлепляет веки, а мои глаза, скорее всего, еще плотно закрыты.
Тем не менее, когда Патридж спросила: «Завтрак в половине девятого или в девять?» — ни Джоанна, ни я не решились предложить более позднее время.
К моей досаде, я обнаружил, что на пороге стоит Айми Гриффитс и болтает с Меган.
Увидев нас, она громко сказала в своей обычной задушевной манере:
— Привет, лодыри! Я поднялась несколько часов назад.
Это, безусловно, было ее личное дело. Доктор, без сомнения, обычно завтракает рано, и заботливая сестра подает ему чай или кофе. Но это отнюдь не значит, что можно являться чуть свет к дремлющим соседям. Половина десятого — неподходящее время для утреннего визита.
Меган проскользнула обратно в дом и отправилась в столовую, чтобы, как я понял, продолжить прерванный завтрак.
— Я не буду входить, — сказала Айми Гриффитс, хотя я не понимаю, почему приличнее вызывать людей наружу и говорить с ними на крыльце, вместо того чтобы разговаривать в доме. — Я лишь хотела спросить у мисс Бартон, нет ли у нее лишних овощей для нашей палатки на ярмарке в Ред-Кросс. Если есть, то я попрошу Оуэна заехать за ними на машине.
— Вы, похоже, выходите из дома очень рано, — сказал я.
— Кто рано встает, тому бог подает, — ответила Айми. — В такое время гораздо больше шансов застать людей дома. Отсюда я пойду к мистеру Паю. И я должна быть в Брентоне днем. Скауты.
— Ваша энергия меня подавляет, — сказал я; в этот момент зазвонил телефон, и я вернулся в холл, чтобы взять трубку, покинув Джоанну, бормочущую что-то весьма сомнительное о ревене и французских бобах и демонстрирующую полное незнание огорода.
— Да? — сказал я в телефонную трубку.
На другом конце послышался глубокий вздох, смущенное сопение, и нерешительный женский голос произнес:
— О!
— Да? — повторил я ободряюще.
— О! — вновь произнес голос, а затем гнусаво спросил: — Это… это, я надеюсь… это «Литтл Фюрц»?
— Это «Литтл Фюрц».
— О! — Очевидно, с этого восклицания начиналось любое предложение. Голос спросил осторожно: — Могу я поговорить прямо сейчас с мисс Патридж?
— Конечно, — сказал я. — Кто ее спрашивает?
— О! Скажите ей, это Агнес, ладно? Агнес Вадл.
— Агнес Вадл?
— Да, так.
Подавив в себе желание выругаться, я положил телефонную трубку на стол и, подойдя к лестнице, ведущей на второй этаж, окликнул Патридж, звуки деятельности которой доносились сверху:
— Патридж! Патридж!
Патридж возникла на верхней ступеньке, держа в руке длинную метелку и выглядя как «Ну, что еще?», что слишком явственно отличалось от ее обычных респектабельных манер.
— Да, сэр?
— Агнес Вадл хочет поговорить с вами по телефону.
— Простите, сэр?
Я повысил голос:
— Агнес Вадл!
Я произнес фамилию так, как расслышал ее. Но мне пришлось выслушать и точный вариант:
— Агнес Вуддел… Что ей могло понадобиться?
В сильном смущении Патридж бросила свою метелку и мгновенно сбежала вниз, треща платьем из набивного ситца.
Чтобы не показаться Патридж навязчивым, я вышел в столовую, где Меган, как голодный волчонок, уминала почки и бекон. Меган, в отличие от Айми Гриффитс, не делала «великолепное утреннее лицо». Она грубовато ответила на мое приветствие и продолжала есть в молчании.
Я развернул утреннюю газету, а минутой или двумя позже вошла Джоанна, выглядевшая довольно расстроенной.
— Вот так так! — сказала она. — Я очень устала. И думаю, что я продемонстрировала полное невежество относительно того, когда что растет. Разве молодых бобов нет в это время года?
— Август, — буркнула Меган.
— Да, но в Лондоне они есть всегда, — сказала Джоанна, защищаясь.
— Консервы, милая дурочка, — сказал я. — Их привозят в кораблях-холодильниках из колоний.
— Как слоновую кость, обезьян и павлинов? — спросила Джоанна.
— Разумеется.
— Я бы предпочла павлинов, — сообщила Джоанна глубокомысленно.
— А мне больше всех нравятся обезьянки, — сказала Меган.
Задумчиво обдирая кожицу с апельсина, Джоанна проговорила:
— Хотела бы я знать, что чувствуют люди вроде Айми Гриффитс, которые прямо лопаются от здоровья, избытка энергии и наслаждения жизнью… Как вы думаете, она когда-нибудь устает, или бывает в плохом настроении, или… или грустит?
Я сказал, что совершенно уверен в том, что Айми Гриффитс никогда не грустит, и вслед за Меган вышел через открытое французское окно на веранду.
Стоя там и куря трубку, я слышал, как Патридж вошла в столовую из холла и произнесла мрачным голосом:
— Могу я поговорить с вами, мисс?
«Черт побери, — подумал я, — надеюсь, Патридж не намерена уведомить нас о своем уходе. Эмили Бэртон будет весьма раздосадована, случись такое».
