Расстояние от бочки до комнаты Галле составляло около семи метров, именно с такого расстояния и был сделан выстрел.
Мегрэ обернулся и увидел садовника, который испуганно на него смотрел.
— Ах, это ты, — сказал комиссар. — Хозяин у себя?
— Он на рыбалке.
— Ты ведь знаешь, что я из полиции? Я хочу выйти отсюда, но не через стену. Открой мне ворота в конце крапивной дороги.
— Это можно, — только и произнес садовник, направляясь к дороге.
— У тебя с собой ключ?
— Нет. Сейчас увидите.
Когда он подошел к воротам, то не раздумывая запустил руку в расщелину между двумя камнями и удивился:
— Вот так дела!
— Что такое?
— Его здесь больше нет! Хотя я сам клал его сюда в прошлом году, когда мы вывозили три срубленных дуба.
— Твой хозяин это знал?
— Еще бы!
— А ты не помнишь, может быть, он проходил через ворота?
— Только в том году.
В голове комиссара сразу же непроизвольно возникла новая версия: Тибюрс де Сент-Илэр, встав на бочку, стреляет в Галле, выбегает через ворота и врывается в комнату жертвы.
Нет, это слишком неправдоподобно! Даже если предположить, что ржавый замок сразу же поддался, потребовалось бы три минуты, чтобы проделать весь этот путь. И в течение долгих трех минут Эмиль Галле, у которого снесена часть лица, не крикнул, не упал, а только достал из кармана нож, чтобы отразить нападение возможного противника.
Да, все выглядело весьма сомнительно. Этому верилось с таким же трудом, с каким, должно быть, открывались старые ворота. И все же только эту гипотезу можно было логически выстроить, опираясь на вещественные доказательства.
В любом случае за стеной стоял человек.
Это бесспорно. Но ничто, кроме разве истории с потерянным ключом и того обстоятельства, что незнакомец находился на территории поместья, не подтверждало, что этим человеком был Сент-Илэр.
Но с другой стороны, двое людей, имевших отношение к Эмилю Галле и в какой-то степени заинтересованных в его смерти, оказались в этот момент в Сансере и у них отсутствовало твердое алиби, подтверждающее, что они не ходили на крапивную дорогу. Речь шла об Анри и Элеоноре.
Мегрэ убил на щеке слепня и увидел, что Мере выглянул из окна.
— Комиссар!
— Что-то новое?
Но фламандец уже скрылся в комнате. Прежде, чем сделать крюк и вернуться по набережной, Мегрэ толкнул ворота, и они неожиданно поддались.
— Смотри-ка, не заперто! — изумился садовник, наклонившись к замку. — Вот странно, правда?
Мегрэ хотел было предупредить его, чтобы тот ничего не говорил Сент-Илэру о его приходе, но, смерив садовника взглядом, счел его слишком глупым и решил не усложнять дело.
— Зачем вы меня звали? — чуть позже спросил он, входя в комнату Мерса.
Тот зажег свечу и стал рассматривать на свет почти полностью черную стеклянную пластинку.
— Вы не знаете такого господина Жакоба? — спросил он, с довольным видом любуясь своим творением.
— Черт побери!.. И что же?
— Ничего. Одно из сожженных писем было подписано: г-н Жакоб.
— И это все?
— Почти все. Письмо на листе бумаги в клетку, вырванном из блокнота или конторской книги. На такой бумаге я нашел только несколько слов. «Абсолютно». По крайней мере, я так думаю, потому что не хватает двух первых букв. Затем «понедельник».
Нахмурив брови, сжав зубами мундштук трубки, Мегрэ ждал продолжения.
— Дальше?
— Слово «суд» подчеркнуто два раза. Если только не потерян кусок и это не «подсудимый» или «подсудимая». Еще я нашел «налич». Я знаю слово, которое может так начинаться — «наличные». Вряд ли в письме шла речь о наличии. Кроме того, есть цифра — двадцать тысяч.
— Адреса нет?
— Я же говорил: Клиньянкур. К сожалению, я не могу восстановить порядок слов.
— Почерк?
— Нет почерка! Напечатано на машинке.
Тардивон взял за правило сам обслуживать Мегрэ и делал это подчеркнуто ненавязчиво, но с легкой фамильярностью сообщника.
— Телеграмма, комиссар! — крикнул он, прежде чем постучать в дверь.
Ему не терпелось попасть в комнату, потому что таинственные занятия Мерса разжигали его любопытство.
Видя, что полицейский собирается закрыть дверь, он спросил с простодушным видом:
— Что вам принести?
— Ничего, — отрезал Мегрэ, распечатывая телеграмму.
Она была из парижской уголовной полиции, куда комиссар обращался за справками. Телеграмма гласила:
«Эмиль Галле не оставил завещания тчк Наследство включает дом Сен-Фаржо зпт оцененный сто тысяч вместе обстановкой зпт и три тысячи пятьсот франков счете банке тчк Аврора Галле получает страховку триста тысяч по счету мужа 1925 год зпт компания „Пчела“ тчк Анри Галле приступил работе банке Совринос тчк Элеонора Бурсан Париже отсутствует зпт отпуске на Луаре».
— Черт возьми! — проворчал Мегрэ, устремив взгляд в пространство, потом обернулся к Жозефу Мерсу. — Вы что-нибудь понимаете в вопросах страхования?
— Кое-что, — скромно ответил молодой человек. Пенсне так плотно сжимало ему переносицу, что лицо казалось перекошенным.
— В двадцать пятом году Галле было больше сорока пяти. У него больная печень. Как по-вашему, сколько он должен был вносить ежегодно, заключив страховой договор на триста тысяч франков?
Несколько минут Мере бесшумно шевелил губами.
— Примерно, двадцать тысяч франков в год, — объявил он, наконец. — К тому же, не так-то просто убедить страховую компанию пойти на такой риск Комиссар бросил яростный взгляд на портрет, по-прежнему стоявший на камине точно под тем же углом, как прежде на пианино в Сен-Фаржо.
Двадцать тысяч! А ведь в лучшем случае он тратил в месяц две тысячи франков, иначе говоря, платил за страховку почти половину денег, с таким трудом добытых у приверженцев Бурбонов.
Мегрэ перевел взгляд на разложенные на полу черные бесформенные лоснящиеся брюки, вытянутые на коленях.
Он вспомнил г-жу Галле в лиловом шелковом платье, увешанную драгоценностями, ее резкий голос.
И логическим завершением его мысли была бы фраза, обращенная к портрету:
«Значит, ты ее так любил?»
Пожав плечами, Мегрэ повернулся к залитой солнцем стене, куда ровно неделю назад поднимался Эмиль Галле, без пиджака, в крахмальной манишке, выглядывавшей из жилета.
— В камине еще есть пепел, — сказал он Мерсу усталым голосом. — Постарайтесь найти еще что-нибудь, касающееся господина Жакоба. И какой это кретин уверял меня, что знает только библейского Иакова?
Мальчишка с лицом, усеянным веснушками, влез на окно, улыбаясь во весь рот. А с террасы доносился добродушный мужской голос:
— Эмиль, не мешай людям работать!
— Смотри-ка, еще один Эмиль, — проворчал Мегрэ, — но этот-то по крайней мере живехонек!
И сделав над собой усилие, он не посмотрел на портрет, когда выходил из комнаты.
По-прежнему стояла жара. Каждое утро в газетах сообщалось, что в различных уголках Франции прошли грозы и причинили значительный ущерб, однако за три недели в Сансере и его окрестностях не выпало ни капли дождя.
Днем комната, которую раньше занимал Эмиль Галле, буквально раскалялась на солнце, и находиться в ней становилось невозможно.
Однако в эту субботу Мере ограничился тем, что задернул открытое окно шторами из сурового полотна, и не прошло получаса после завтрака, как он уже сидел, склонившись над своими стеклянными пластинками и клочками почерневшей бумаги, и работал с размеренностью метронома.
Несколько минут Мегрэ бродил вокруг него, рассеянно дотрагиваясь до стола, то и дело останавливаясь, как человек, которого одолевают сомнения. Наконец он вздохнул:
— Послушайте, старина, я больше не могу. Я восхищаюсь вами, но вы не можете себе представить, что значит весить почти сто килограммов. Мне нужно хоть ненадолго выйти на свежий воздух.
Но куда деться в такую жару? На террасе прохладней, но там расположились отдыхающие с детворой.
В кафе лишь в редкие часы не слышно раздражающего стука бильярдных шаров.
Мегрэ вышел во двор, часть которого находилась в тени, и окликнул проходившую мимо служанку:
— Принесите мне сюда плетеное кресло.
— Хотите устроиться здесь? Но тут вас будет беспокоить шум из кухни.
И все же лучше слушать кудахтанье кур, чем людскую болтовню. Мегрэ подвинул кресло поближе к колодцу, закрыл лицо газетой, чтобы спастись от мух, и, признаться, сразу же сладко задремал.
Мало-помалу звон посуды на кухне терял свою отчетливость, и Мегрэ, разомлев от жары, казалось, перестал наконец думать о покойнике.
Когда именно он услышал странный шум — словно раздались два выстрела? Он еще не проснулся и потому тотчас же увидел сон, где эти звуки нашли свое объяснение.
