— Привет, господин начальник, — поздоровался окружной прокурор. — Простите, что подняли вас с кровати среди ночи. Но боюсь, убийство не считается с удобствами… Входите, инспектор, и вы тоже, мисс Тамм.
Магнус улыбнулся и указал на стулья.
— Не ожидал такой делегации, — заметил он.
— Ну, мисс Тамм — что-то вроде детектива, а инспектор Тамм — заслуженный ветеран в этой игре.
— Понятно, — кивнул начальник. — Вреда от этого не будет. — Его лицо стало задумчивым. — Итак, сенатор Фосетт получил свое. Странно, как смерть порой настигает человека, а, Хьюм?
— Такой конец для него подходит, — согласился Хьюм.
Мы сели, и отец внезапно воскликнул:
— Вспомнил! Не участвовали ли вы в полицейской работе лет пятнадцать тому назад, начальник? Где-то на севере штата?
Магнус уставился на него, потом улыбнулся:
— Теперь и я припоминаю… Да, в Буффало. Значит, вы великий Тамм? Очень рад видеть вас здесь, инспектор. Я думал, вы ушли в отставку…
Они продолжали говорить. Я прислонилась ноющим затылком к высокой спинке стула и закрыла глаза. Тюрьма Алгонкин… Где-то рядом около двух тысяч человек спят или пытаются заснуть в узких камерах, где едва хватает места для их измученных тел. Другие люди, в униформе, меряют шагами коридоры. Над крышами темнеет ночное небо, а неподалеку шелестят деревья. В «Гамлете» спит больной старик. За стальными воротами хмурится Джереми Клей. В морге Лидса лежит на плите израненное тело человека, в чьих руках еще недавно была власть… Почему они тянут время? Почему не разговаривают об Аароне Доу?
Я открыла глаза при звуке скрипа петель. В дверях стоял клерк.
— Пришел отец Мьюр, господин начальник.
— Пришлите его сюда.
Спустя минуту дверь закрылась за румяным маленьким человечком в очках с толстыми линзами, с серебристыми волосами, мириадами морщин и самым добрым и мягким лицом, какое я когда-либо видела. Выражение тревоги и боли не могло скрыть благородства, изначально присущего людям вроде этого старого священника. Я понимала, что такой человек способен пробуждать доброе начало даже в самых зачерствелых душах.
Он разглаживал старую черную сутану, мигая близорукими глазами при ярком свете и сжимая в правой руке маленький, сверкающий новизной католический требник, очевидно смущенный присутствием посторонних в кабинете начальника в столь неурочный час.
— Входите, падре, — мягко произнес Магнус. — Я хочу познакомить вас кое с кем.
Он представил нас.
— Да-да, — рассеянно кивнул отец Мьюр и посмотрел на меня. — Здравствуйте, дорогая моя.
Потом он подошел к столу начальника и воскликнул:
— Это ужасно, Магнус! Я не могу в это поверить — Бог мне судья!
— Не волнуйтесь так, падре, — утешил его начальник. — Рано или поздно они все соскальзывают с прямой дорожки. Садитесь. Мы как раз собирались это обсудить.
— Но Аарон! — дрожащим голосом сказал отец Мьюр. — Он казался таким хорошим человеком, таким искренним…
— Ну-ну, падре. Полагаю, Хьюм, вам не терпится получить информацию. Подождите минуту, и я вручу вам полное досье на этого человека. — Начальник тюрьмы нажал кнопку на столе, и клерк снова возник в дверях. — Принесите мне досье Аарона Доу, которого освободили днем.
Клерк исчез и вскоре появился с голубой папкой.
— Вот. Аарон Доу, заключенный номер 83532. Возраст при поступлении — сорок семь лет.
— Сколько он здесь пробыл? — спросил отец.
— Двенадцать лет и несколько месяцев… Рост — пять футов шесть дюймов, вес — сто двадцать два фунта, голубые глаза, седые волосы, полукруглый шрам на груди слева… — Магнус задумчиво посмотрел на нас. — За двенадцать лет он сильно изменился. Потерял много волос, похудел… Сейчас ему почти шестьдесят.
— За что его осудили? — осведомился окружной прокурор.
— За непредумышленное убийство. Судья Проктор из Нью-Йорка приговорил его к пятнадцати годам. Доу убил человека в нью-йоркском прибрежном салуне. Перебрал скверного джина и впал в неистовство. Насколько прокурор смог установить, он раньше никогда не видел жертву.
— А другие правонарушения за ним числились? — спросил отец.
Магнус заглянул в папку.
— Здесь не отмечено ни одного. И вообще — отследить его прошлое не смогли. Полагали, что его имя вымышленное, но доказательств не нашлось.
Я пыталась представить себе этого человека, но полностью у меня это не получалось. В нем было нечто бесцветное.
— Каким заключенным был этот Доу, господин начальник? — рискнула я спросить. — Строптивым?
Магнус улыбнулся:
— Мисс Тамм задает дерзкие вопросы. Нет, он был образцовым заключенным — категории А, согласно нашей классификации. Всем обитателям Алгонкина могут предоставить привилегии после начального периода, работы на дороге и получения постоянной работы, распределяемой нашим советом. Какое положение займет заключенный в нашем маленьком сообществе — мы ведь представляем собой изолированный город, — зависит целиком от него. Если он не причиняет беспокойства, выполняет приказы, соблюдает все правила, то ему возвращают какую-то долю самоуважения, которого его лишило общество. Аарон Доу никогда не доставлял хлопот старшему надзирателю, отвечающему за дисциплину в тюрьме. Постепенно он был переведен в категорию А, пользовался многими привилегиями и освободился на тридцать с лишним месяцев раньше положенного за хорошее поведение.
Отец Мьюр устремил на меня свои глубокие мягкие глаза:
— Уверяю вас, мисс Тамм, Аарон был абсолютно безобидным человеком. Он стал религиозным, хотя и не моего вероисповедания, и был просто не способен…
— Однажды он уже совершил убийство, — сухо напомнил Хьюм. — Я бы назвал это прецедентом.
— Между прочим, — заметил отец, — каким образом он убил человека в Нью-Йорке двенадцать лет назад? Пырнул ножом?
Начальник тюрьмы Магнус покачал головой:
— Ударил по голове полной бутылкой виски, и бедняга умер от сотрясения мозга.
— Разве это что-то меняет? — раздраженно проворчал окружной прокурор. — Что еще вы можете сообщить о нем?
— Очень мало. — Магнус снова заглянул в папку. — Впрочем, кое-что может показаться вам интересным — хотя бы для идентификации. На втором году заключения с Доу произошел несчастный случай, в результате которого он лишился правого глаза и стал парализованным на правую руку — ужасно, но только из-за собственной небрежности в обращении с токарным станком…
— Так у него один глаз! — воскликнул Хьюм. — Это важно. Рад, что вы вспомнили об этом, господин начальник.
Магнус вздохнул:
— Мы, естественно, не сообщали об этом в газеты — нам не нравится, когда такие новости просачиваются наружу. Ведь еще не так давно тюрьмы этого и других штатов были в очень скверном состоянии — с заключенными, боюсь, обращались скорее как с животными, чем как с больными людьми, каковыми их признает современная пенология.[29] Публика — во всяком случае, ее часть — думает, что наши исправительные учреждения все еще похожи на сибирские лагеря при царях, и мы стараемся опровергнуть это мнение. Поэтому, когда с Доу случилось такое…
— Очень интересно, — вежливо произнес окружной прокурор.
— Хм… да. — Магнус откинулся на спинку стула, как мне показалось, немного обиженный. — На какое-то время Доу стал проблемой. Он был правша, а с парализованной правой рукой наш совет никак не мог подобрать ему подходящую работу. Доу необразован — читать умеет, но пишет только печатными буквами, как ребенок. Его интеллект крайне низок. Во время несчастного случая он работал, как я упоминал, за токарным станком в мастерской. В конце концов совет вернул его туда же, и, согласно досье, у него развилась способность к ручной работе по дереву, несмотря на неподвижную правую руку… Вижу, вы считаете все это незначительным — возможно, так оно и есть, но я хочу представить вам полную картину поведения этого человека… по своим причинам.
— Что вы имеете в виду? — насторожился Хьюм.
Магнус нахмурился:
— Сейчас поймете… Дайте мне закончить. У Доу не было ни семьи, ни друзей — во всяком случае, за дюжину лет в Алгонкине он никогда не получал и не отправлял писем и его никто не посещал.
— Странно, — пробормотал отец.
— Не так ли? Чертовски странно, инспектор… Прошу прощения, мисс Тамм.
— Не за что, — отозвалась я.
Меня утомляли извинения за каждое чертыхание.
— Я называю это странным, — продолжал Магнус, — потому что за многие годы работы в тюрьме я никогда не встречал заключенного более отрезанного от внешнего мира, чем Доу. Казалось, за пределами этих стен нет ни одного человека, которого бы заботило, жив он или умер. Даже у самых злобных и кровожадных личностей находится кто-то, заботящийся о них, — мать, сестра, возлюбленная. Доу не только никогда не связывался с внешним миром, но, за исключением первого года, когда он, как и все новые заключенные, участвовал в дорожно-строительных работах, ни разу не покидал эти стены до вчерашнего дня! А ведь Доу неоднократно мог это сделать — многих наших доверенных заключенных отправляют наружу с поручениями. Но хорошее поведение Доу казалось не столько результатом желания реабилитироваться, сколько моральной инерцией. Он был слишком усталым, равнодушным или сломленным, чтобы вести себя плохо.
