Ее голос дрожал от сдерживаемых эмоций, а лицо выражало сочувствие.
Селби смотрел на нее, раздираемый противоречивыми чувствами. С одной стороны, он знал, что имеет дело с искусной актрисой, способной изобразить любое душевное состояние по выбору; с другой стороны, в ней чувствовалась неподдельная теплота по отношению к маленькому, беззащитному пастору, захваченному идеей служения человечеству.
Более того, все, что она сказала, соответствовало уже известным Селби фактам. Он поколебался некоторое время и произнес:
— У вас красивая сумочка, мисс Арден.
— Да, очень, — воскликнула она. — Ее подарил мне режиссер моей последней картины. Я ею страшно горжусь.
— Можно взглянуть поближе?
— Конечно.
Она передала сумочку Селби, который внимательно осмотрел ее и, видимо, сразу же потерял всякий интерес к изяществу изделия.
— Как она открывается? — спросил прокурор.
— Застежка наверху, — сказала актриса и раскрыла сумочку.
Селби заглянул внутрь, увидел пачку банкнотов, помаду, кошелек, носовой платок и пудреницу.
— Надеюсь, вы не считаете, что я веду себя неподобающим образом? — спросил он.
Прежде чем мисс Арден успела открыть рот, прокурор вытянул из сумочки платок и поднес к своему носу. Он не считал себя специалистом по духам, однако даже ему было ясно, что аромат, который он сейчас вдыхал, отличался от запаха тех духов, которыми пахли тысячедолларовые бумажки, обнаруженные в конверте, оставленном покойным у администратора гостиницы.
— В чем дело? — спросила актриса с холодной враждебностью в голосе. — Вы что-то разыскиваете?
— Я интересуюсь духами, — ответил Селби. — Мне кажется, они многое говорят о человеке.
— Я счастлива, что вы чувствуете себя в моем обществе столь раскованно, — саркастически заметила она.
Пока Селби клал платок на место и возвращал сумочку владелице, в комнате стояло неловкое молчание. Наконец девушка спросила:
— Чем еще я могу быть полезной для вашего расследования?
— Не знаю. Может быть, вы сами что-нибудь припомните?
— Нет, ничего не могу припомнить.
— Пастор не сказал, откуда он приехал?
— Кажется, какой-то городок на севере штата, не могу припомнить названия.
Селби напрягся в предвкушении важного открытия и спросил:
— Вы имеете в виду Неваду?
— Нет, вовсе не Неваду. Я уверена, что это маленький городок в Калифорнии.
— И вы не помните, как он называется?
— Нет. Где-то в Северной Калифорнии, Ривердейл, кажется.
— Может быть, Ривервью?
Она отрицательно покачала головой и ответила:
— Нет, не так. Но то, что там было слово «ривер», я уверена.
— Мне сдается, у вас плоховато с памятью. Ее грудной смех звучал очень мелодично.
— Даже теперь я могу рассказать вам все о первом поклоннике, остановившем меня и попросившем автограф: как он выглядел, что носил, откуда приехал — одним словом, все. Постепенно я стала воспринимать поклонение лишь как часть моей профессии. Не могу сказать, что оно меня утомляло или раздражало, нельзя сердиться на признание публикой твоих заслуг. Но поставьте себя на мое место. Чтобы быть постоянно в форме, я должна оставаться непринужденной и оживленной, когда появляюсь на публике. Мне необходимо помнить буквально сотни лиц и имен журналистов, операторов, режиссеров, продюсеров и агентов. И есть огромное количество людей, которых я никогда не увижу вторично. Они как бы… телеграфные столбы, мелькающие за окном железнодорожного вагона, в котором ты путешествуешь. Вы понимаете, что я хочу сказать?
— Понимаю, — ответил Селби.
— Они рассказывают что-то о себе, я улыбаюсь понимающе и внимательно смотрю на них, но все время думаю о налогах, как долго я еще буду работать над этой картиной, прислушается ли режиссер к моему мнению о том, как следует мне произносить «прощай» моему любовнику на экране, или он заставит меня сделать это в соответствии с принятым стандартом, далеким от моей творческой манеры. Я даю поклоннику автограф, одариваю его своей лучшей улыбкой, зная, что никогда вновь не увижу этого человека. Он уходит очарованным, ослепленным ореолом знаменитости, которым он сам же и окружил меня.
Селби внимательно посмотрел на нее:
— Вы обладаете способностью очень ясно и точно строить фразы.
— Вы так полагаете? — Она ослепительно улыбнулась. — Я очень высоко ценю ваши слова.
— Теперь я точно знаю, — продолжал он мрачно, — как только вы дадите мне автограф по окончании разговора, я буду выброшен из вашей жизни с характеристикой телеграфного столба, промелькнувшего за окном вагона.
Она обиженно надула губки: — Не говорите так.
— Разве это неправда?
— Конечно нет.
— Но почему?
Она опустила ресницы и медленно произнесла:
— Думаю, женщина, которая встретилась с такой яркой индивидуальностью, как вы, быстро вас не забудет.
— Надо заметить, — ответил он сухо, — наша встреча состоялась с большим трудом.
— И это, — проговорила она быстро, поднимая на него взгляд, — главная причина, по которой я не забуду ее. Бен Траск просто чудо, когда надо что-то сделать. Он хорош и в дипломатии, и в драке. Способен быть высокомерным, задиристым или весьма обходительным. Он испробовал все свои способности, но даже не поцарапал ваших доспехов. Когда Траск явился сюда и заявил, будто мне следует ответить на вопросы прокурора, я поняла, что он побит. Он был абсолютно измочален, а я сражена. В первый раз со времени нашего знакомства он потерпел полный и такой позорный провал. Я бы вас запомнила, даже если бы мы не встретились. Все эти события не принесли мне радости.
— Встреча со мной? — спросил Селби, глядя ей прямо в глаза.
— Нет, и вы это прекрасно знаете, — сказала она с улыбкой. — Я имею в виду свое беспокойство и тревогу.
— Почему нужно тревожиться, если вы виделись с этим человеком случайно и так недолго?
— Потому, — ответила актриса, — что этот человек убит. Для меня это был удар. Всегда тяжело, когда вы узнаете, что человек, с которым вы недавно говорили, умер. А у меня, и я не боюсь в этом признаться, есть абсолютно эгоистичные мотивы. Конкуренция среди кинозвезд очень сильна, чтобы оставаться на поверхности, мы обязаны завоевать внимание ста процентов потенциальной публики. Иными словами, мир состоит из различных людей. Среди них реформаторы, общественники, религиозные фундаменталисты, распутники, интеллектуалы и идиоты. И когда наш поступок отталкивает от нас какую-то группу, мы ровно настолько же уменьшаем свою потенциальную аудиторию. Именно поэтому, как бы ни преуспевала звезда, она не имеет права допускать сплетен вокруг своего имени. Больше того, поскольку в прошлом деньги и политическое влияние позволяли замять скандалы, теперь, когда имя актрисы связывается с чем-то неординарным, публике кажется, что подлинные факты от нее скрывают. Не имеет значения, что последует полное оправдание, всегда найдутся «умники», которые будут ухмыляться и подмигивать, демонстрируя, будто их-то все равно не сумели надуть. Если бы мое имя связали с убитым человеком, подавляющее большинство читателей газет запомнили бы лишь одну, фактическую сторону публикаций и совершенно игнорировали бы другую, ту, где объясняется ситуация. Люди по всей стране, сидя за обеденным столом, говорили бы: «Да, теперь я вижу, что студия Ширли Арден сумела прикрыть расследование убийства в Мэдисон-Сити. Интересно, во сколько им это обошлось?»
— Понятно, — протянул Селби.
— Итак, вы видите причину моего поведения и моего беспокойства.
Селби кивнул:
— Думаю, мы обсудили все вопросы.
Ширли Арден поднялась с кресла, протянула ему руку и спросила:
— Надеюсь, вы мне поверите, если я скажу, что искренне рада нашей встрече, мистер Селби?
— Благодарю вас, — ответил прокурор. — Кстати, где вы взяли пять тысячедолларовых банкнотов, которые передали пастору?
Он наблюдал за ней, как ястреб за входом в кроличью нору. Поставленный таким образом вопрос застал актрису врасплох. Он увидел, как дернулись ее плечи, она коротко вздохнула, но лицо не изменило своего выражения, ни один мускул на нем не дрогнул.
Ширли Арден подняла на прокурора печально-вопросительный взгляд и тихо произнесла лишенным интонации голосом:
— Пять тысячедолларовых банкнотов? Я уверена, вы ошибаетесь, мистер Селби.
— Не думаю, — отвечал тот. — Я полагаю, вы дали этому человеку пять тысяч долларов.
— О… Но я не делала этого.
— Не делали?
— Конечно нет. Зачем? Что заставило вас так подумать?
— Я решил, что вы могли так поступить.
— Но с какой стати? Заурядный деревенский пастор. Я не побоюсь высказать догадку, что его месячное жалованье было меньше ста долларов, да и то частично оно выплачивалось продуктами. Сюртук блестел и был протерт на локтях. Все в нем говорило о финансовых проблемах. Воротник потрепан, на подошвах набойки. Рубашка у шеи заштопана, галстук по краю бахромился.
