Бердина Пилт, шестнадцать лет таившая обиду на то, что ее называли служащей, а не секретаршей, всхлипнула, схватила платок и от души высморкалась.
– Я занята, – проговорила она наконец.
– В подобных обстоятельствах работа служит главным утешением, – изрек Фокс, придвигая к себе стул.
Он просидел здесь полчаса, но почти ничего не добился, хотя и показал записку, написанную Эми Дункан. Мисс Пилт призналась, что восхищается Эми, которая за время своего краткого пребывания на фабрике Тингли выказала замечательную независимость и отвагу, и заверила, что испытывает к Эми теплые чувства, потому что девушка проявила великодушие к несчастной сотруднице, попавшей в беду.
Тем не менее мисс Пилт умела держать рот на замке. Она настаивала на том, что ее комната отделена от кабинета хозяина двумя перегородками и коридором, привычки подслушивать она не имеет, а потому о проблемах Тингли, как личных, так и рабочих, совершенно не осведомлена. Не готова она рассуждать и об истинном положении дел, связанных с приемным сыном хозяина Филом, и о тайных недоброжелателях Эми Дункан, из-за которых на рукоятке ножа могли появиться отпечатки пальцев девушки, и о предполагаемой связи между убийством и историей с хинином.
Впрочем, кое-какие сведения, заслуживающие того, чтобы их записать, мисс Пилт все же предоставила.
Первое: она вышла с фабрики, как обычно, в шестом часу, спустилась в подземку и поехала домой, в Бронкс, где и провела вечер.
Второе: глаза и нос ее покраснели оттого, что она плакала. Она сожалеет о трагической гибели Артура Тингли, однако слезы исторгло сознание того, что мистер Фрай и мисс Йейтс не любят ее, а она никогда не любила их. Следовательно, ей, в своем немолодом уже возрасте, скоро, возможно, придется подыскивать новую работу.
Третье: во вторник единственными посетителями Тингли, не считая заказчиков, поставщиков и прочих, были мистер Браун, высокий, хорошо одетый мужчина лет шестидесяти, явившийся в десять утра и просидевший в кабинете около часа, и мистер Фокс, пришедший в одиннадцать. Этого высокого хорошо одетого мужчину Фокс, судя по всему, видел в приемной, когда тот направлялся к выходу.
Четвертое: вернувшись с обеда, Тингли велел мисс Пилт передать в отдел сбыта, чтобы Фил, когда тот явится с отчетом за день, зашел к нему. В пять часов мисс Пилт, собиравшаяся домой, увидела Фила входящим в кабинет отца. Это, призналась она, показалось ей довольно необычным, но ничего из ряда вон выходящего тут не было.
Позвонив от мисс Пилт в больницу Ист-Энда и, судя по всему, услышав нечто неприятное, Фокс оставил Бердину наедине с молчащей машинкой и опустевшим столом. На обратном пути он попытал счастья со стариком, сидевшим за окошком, но скоро понял, что вытащить какие-либо сведения из этой развалины можно только под пыткой.
Фокс поехал на восток, к Пятой авеню, покинул центральную часть города, добрался до Сорок первой улицы, с трудом припарковался, едва найдя место, заглянул в знакомую закусочную, где съел три сэндвича с ветчиной и салатом и выпил три чашки кофе. Затем постоял на тротуаре, смакуя послеобеденную сигарету и лениво наблюдая за прохожими.
После этого он прошелся до угла, обогнул его и очутился у входа в неприметное деловое здание (всего на шестьдесят футов выше пирамиды Хеопса), поднялся на лифте на тридцатый этаж, открыл дверь с надписью: «Нат Коллинз, адвокат» и поприветствовал женщину, наделенную резкими чертами лица и живыми глазами, назвав ее мисс Лэраби. Она сообщила, что его ждут, и он, миновав еще две двери, очутился в просторной угловой комнате с двумя большими окнами на соседних стенах.
Попавший сюда впервые рисковал прийти в некоторое замешательство. Пять полотен Ван-Гога (все неплохие, одно – очень известное), развешанные по стенам, заставляли думать, что вы попали в небольшую частную галерею. Ковры и мебель наводили на мысль о приемной, обставленной с вызывающей роскошью. Так или иначе, трудно было заподозрить в крупном, пышущем здоровьем хозяине кабинета, восседавшем за гигантским письменным столом из резного дерева, одного из трех лучших в Нью-Йорке адвокатов по уголовным делам.
Впрочем, Фокс оставил без внимания все перечисленные детали. Его интересовала лишь молодая женщина, сидевшая на стуле у края письменного стола. Он мрачно сдвинул брови и спросил:
– Что это взбрело вам в голову? Почему вы ушли из больницы?
Эми Дункан не просто ушла из больницы. Очевидно, она собиралась вернуться к себе, на Гроув-стрит. Вместо нелюбимого голубого платья на ней теперь был твидовый костюм, в руке – сумочка из той же ткани, на голове – маленькая экстравагантная фетровая шляпка. Впрочем, ее утомленное лицо с припухшими веками мало соответствовало кокетливому наряду. Она посмотрела на Фокса и хотела что-то сказать, но хозяин кабинета ее опередил:
– У нее приступ самостоятельности. Она не хочет дать мне заработать. Считает, что невиновный не нуждается в защите, а добродетель – несокрушимая броня. Мои услуги не требуются.
Фокс небрежно кинул на стул пальто и шляпу, присел на краешек стола, сложил на груди руки и воззрился на девушку:
– В чем дело?
– Ну… Ни в чем. – Эми храбро взглянула на него. – Сегодня я соображаю куда лучше и не вижу смысла утруждать вас… А в особенности мистера Коллинза… Мне никогда с ним не расплатиться…
– Это я его нанял.
– Знаю, но я не могу… Не могу принять…
– Ах, не можете! – хмуро проговорил Фокс. – Не понимаю, то ли вас пугает, как бы мы с Коллинзом не раскопали нечто тщательно вами скрываемое, то ли вы просто легкомысленная дуреха.
– Ни то ни другое! – запальчиво выкрикнула она. – Ничего я не боюсь! И никакая я не дуреха!
– Разве? Утверждаете, будто не боитесь, а сами что вытворяете? Бросаетесь под колеса моей машины и заставляете везти вас домой. Требуете советов от собрата по профессии. Зная, какой эффект произведут ваши глазки на тонкого знатока и ценителя, усиленно хлопаете ресницами. Столкнувшись с новой, куда более грозной опасностью, заставляете меня проделать шестьдесят миль под ноябрьским дождем. Наконец, позволяете мне окончательно взять дело в свои руки и даже заявить инспектору Дэймону, что отныне я намерен путаться у него под ногами. А теперь начинаете хныкать, что не можете никого утруждать…
– Ничего я не хнычу!
– А у меня сложилось обратное впечатление, сударыня. Что до гонорара Коллинза, то я как раз продал тысячу акций «Фольмер эйркрафт» – не хотел больше извлекать прибыль из того, что убивает людей. Коллинзу все равно, кто ему платит. Он отработает свой гонорар. Что до моего времени и потраченных на дело усилий, не воображайте лишнего, несмотря на свои прекрасные глазки. Я индеец, идущий по следу, и мне не нужны ни еда, ни сон. Если я сыт и выспался, конечно.
Коллинз рассмеялся. Эми возбужденно замахала руками:
– Уверяю вас… Я знаю, что сама просила о помощи, но я не хотела, чтобы вы думали…
– Все в порядке, я ничего и не думаю. Инспектор Дэймон сказал, что на рукоятке ножа обнаружены ваши отпечатки.
– Да, он…
– Как полагаете, откуда они там взялись?
– Не представляю.
– По-моему, – вставил Коллинз, – человек, который это сделал, переживал острый приступ помешательства. В случае необходимости построю защиту на этом.
Фокс кивнул.
– Звучит убедительно, – согласился он, – но в таком случае…
Он смолк, дав Нату Коллинзу возможность ответить по телефону. Выслушав сообщение, Коллинз произнес в трубку:
– Подождите, – и сообщил присутствующим: – Кажется, у нас гости. Меня хочет видеть некий Леонард Клифф. Поговорю с ним в приемной…
– Прошу прощения, – извинился Фокс, – я предпочел бы сам с ним переговорить. Пусть проходит сюда.
– О нет, – заволновалась Эми. – Это было бы… Я бы не хотела…
Мужчины посмотрели на нее.
– К вам наконец вернулся румянец. Так лучше, – заметил Фокс.
– Намного лучше, – подхватил Коллинз и снова заговорил в трубку: – Пригласите мистера Клиффа сюда.
Когда дверь открылась и посетитель вошел в комнату, то по его наружности, осанке и манерам сразу стало ясно, что это типичный представитель младшего поколения нью-йоркской деловой элиты, явно настроенный на серьезный разговор.
Однако не успел он пройти и пяти шагов, как в нем совершилась внезапная перемена. Он резко остановился, кровь отлила от его лица, рот приоткрылся и снова захлопнулся, не издав ни звука. Затем он вновь подался вперед, сдавленным голосом, в котором послышалось страдание, смешанное с радостью, вскрикнул: «Эми!» – и единым махом очутился у стола.
Тут с ним произошла вторая метаморфоза, вызванная, очевидно, тем, что он увидел – или не увидел – на лице Эми, поскольку все это время он был не в силах оторвать от нее взгляд. Молодой человек густо покраснел и совершенно сник.
