– В некотором роде. – Фарроуэй как будто сконфузился. – Видите ли, это квартира не моя, вернее… словом, я пользуюсь ею, когда бываю в Лондоне. Скажем так: у меня есть здесь спальня. Понимаете, мне приходится довольно часто сюда приезжать. По делам… и так далее. И обе мои дочери постоянно живут здесь, в Лондоне.
– Ах вот оно что! – покивал мистер Тодхантер, гадая, с чего это Фарроуэй вздумал оправдывать перед ним, малознакомым ему человеком, свою необходимость приезжать в Лондон.
– Моя младшая дочь, видите ли, еще не замужем, – с неожиданным пылом продолжил тот. – Я решил, что время от времени за ней нужно приглядывать. Жена согласна со мной.
– Вот оно что, – повторил мистер Тодхантер. Недоумение его возрастало.
– Ну, вы же знаете, театр… – неопределенно проговорил Фарроуэй и рассеянно откусил от тонкого, словно вафля, ломтика хлеба с маслом, которым только что с чувством размахивал.
– О, ваша дочь играет в театре?
– Фелисити? Нет, не думаю. Точнее говоря, не знаю. Раньше – да, играла, но, кажется, ушла… Сказала мне, что хочет уйти, когда я в последний раз ее видел. Но это было уже довольно давно.
Не будь мистер Тодхантер так хорошо воспитан, он вытаращил бы глаза. Теперь он ничуть не сомневался, что имеет дело с умалишенным, а он с такими иметь дела избегал. В нарастающей тревоге он даже взял с блюда маленький кекс, покрытый сахарной глазурью, хотя кексы с глазурью грозили ему несварением. Только он стал подумывать, под каким предлогом лучше уйти, как Фарроуэй вдруг резко переменил тему:
– Кстати, вы заметили ту маленькую картину маслом, которую выставили сразу после большого Лоуренса? Ее приписывают одному из ван Остаде, но, по-моему, это совсем не их стиль. Я бы не удивился, если б оказалось, что это ранний Франс Хальс. Я чуть было не принял участие в торгах. И принял бы, если б мог себе это позволить.
Временное прояснение, решил мистер Тодхантер и поспешил поощрить собеседника.
– Помню, помню! – сказал он, погрешив против истины. – Постойте-ка, за сколько ее продали?
– За двадцать четыре фунта.
– Ах да, конечно. Очень любопытно. Да, вполне возможно… – Про себя мистер Тодхантер удивился, что человек с доходами Фарроуэя сомневается, что может себе позволить отдать двадцать пять фунтов за картину, но задерживаться на этой мысли не стал, чтобы не дать разговору сбиться с разумной темы.
На протяжении десяти минут они обсуждали произведения искусства. Фарроуэй оказался ценителем знающим и опытным. Хандру его как рукой сняло, речь стала точной и выразительной. Затем откуда-то послышался перезвон, и Фарроуэй навострил уши.
– Похоже, это мне, – заметил он.
Вскоре на пороге возникла горничная из оперетки.
– Париж на проводе, сэр! – ослепительно улыбнувшись, объявила она и кокетливо взмахнула подолом почти несуществующей юбки, – жест, который в равной мере мог адресоваться и мистеру Тодхантеру. Тот скромно отвел взгляд, его собеседник извинился и вышел. Если что и пугало мистера Тодхантера и отталкивало его, так это кокетливые авансы со стороны прекрасного пола. К счастью, на его долю их выпадало не много.
Оставшись в одиночестве, мистер Тодхантер провел ладонью по своей веснушчатой лысине и протер пенсне, гадая, что лучше, дождаться хозяина или сбежать, пока путь к двери открыт. Преимущества второго решения были очевидны, но природное любопытство (а природа наделила мистера Тодхантера изрядной его долей) призывало его остаться и снова направить разговор на частную жизнь Фарроуэя, поскольку то, что жизнь эта необычно занимательна, было очевидно так же, как блеск отполированной лысины мистера Тодхантера. И полминуты не прошло в таких размышлениях, как их прервали голоса за дверью той комнаты, где находился мистер Тодхантер.
Хлопнула тяжелая дверь, скорее всего входная, и низкий женский голос произнес холодно и размеренно:
– Я плачу вам за то, чтобы вы открывали дверь сразу, Мари, а не заставляли меня ждать на пороге.
Мистер Тодхантер не постеснялся приставить костлявую ладонь к уху. Голос, даром что низкий, показался ему столь неприятным и резким, что любопытство взыграло.
Ответа горничной он не расслышал, но следующая реплика новоприбывшей дамы прозвучала вполне отчетливо:
– Телефонные разговоры мистера Фарроуэя меня не интересуют. Должна напомнить вам, Мари, что вы служите у меня, а не у мистера Фарроуэя. В последнее время я заметила, что вы этого, видимо, не понимаете. Сделайте одолжение, не заставляйте меня напоминать вам об этом еще раз. – Горничная почтительно извинилась вполголоса, вслед за чем мистер Тодхантер услышал раздраженное: – Джентльмен? Какой еще джентльмен?
И не успел мистер Тодхантер и пальцем пошевелить, как дверь распахнулась и обладательницу неприятного голоса внесло – другого слова не подберешь – в комнату. Мистер Тодхантер торопливо поднялся на ноги.
Это было создание воистину великолепное – высокая стройная темноволосая женщина, элегантно и роскошно одетая, умеющая носить меха. Одного этого хватило бы, чтобы выбить мистера Тодхантера из колеи, а она к тому ж еще и взирала на него холодно, враждебно и вопросительно; но окончательно добило его любопытное свойство глаз этой дамы. Темно-карие, большие, сияющие, они были даже прекрасны, но, на вкус мистера Тодхантера, определенно великоваты. Виделось в них что-то наглое, почти бесстыжее, а хуже всего было то, что они неудержимо притягивали к себе блекло-голубой взор самого мистера Тодхантера.
«Если долго смотреть в эти глаза, – нелепым образом подумал вдруг он, – она меня загипнотизирует, и это будет в высшей степени неприлично». Но оторвать взгляда не смог.
– Добрый день, – отнюдь не гостеприимно произнесла дама.
– Добрый день, – промямлил мистер Тодхантер, как заколдованный продолжая пялиться на эти несоразмерные глаза. – Я должен извиниться… за это вторжение… но я понятия не имел… мистер Фарроуэй… – И, потерявшись, умолк.
– Мистер Фарроуэй, похоже, заговорился по телефону. Придется нам знакомиться без него.
– Моя фамилия Тодхантер, – виновато представился мистер Тодхантер.
– Вот как? – Своей фамилии дама не назвала. Вместо этого она смерила мистера Тодхантера взглядом так, словно эта его фамилия окончательно переполнила чашу ее обид, и принялась снимать свои меха. Пока мистер Тодхантер раздумывал, не стоит ли даме помочь, приняв их и положив куда-нибудь, или же она, чего доброго, воспримет это превратно, дама сама решила его проблему, швырнув меха в одно кресло и усевшись в другое. – Давно вы знакомы с мистером Фарроуэем, мистер Тодхантер?
– О нет! – Мистер Тодхантер схватился за эту спасительную соломинку и осторожно присел на самый краешек поместительного кресла. Взор дамы с нескрываемым отвращением остановился на его брюках – обвислых, без намека на заутюженную складку, достойных, что и говорить, порицания. Несчастный мистер Тодхантер порадовался уже тому, что пустоты брюк удается отчасти заполнить мосластыми коленями. – Нет, отнюдь. Прежде мы встречались только однажды. А сегодня днем случайно столкнулись на «Кристи».
– Вот как? – произнесла дама, тоном своим недвусмысленно давая понять, что выше ее разумения, с чего вдруг Фарроуэй замусорил таким человеческим отребьем ее изысканную квартиру.
Теперь она внимательно рассматривала жилет мистера Тодхантера. Украдкой глянув, что могло привлечь к нему внимание дамы, мистер Тодхантер заметил большое яичное пятно. Он даже припомнить не мог, когда в последний раз ел яйца. Вот незадача!
– Ну-ну! – Дама сорвала с головы шляпку, бросила ее на диван, швырнув следом за ней перчатки и сумочку.
Мистер Тодхантер чувствовал себя как на сковородке. Последнее междометие явно означало, что его самым определенным образом подталкивают к тому, чтобы он встал и ушел, причем чем скорее, тем лучше. И давно уж пора бы, в отчаянии думал мистер Тодхантер, но все не мог придумать, что бы такое поучтивее сказать на прощание. Безуспешно копаясь в памяти, он вдруг поймал себя на том, что опять самым невежливым образом пялится на хозяйку. Поняв это по тому, как возмущенно она вскинула бровь, он поспешно перевел взгляд на окно.
И в этот ужасный момент, когда жизнь стала ему совершенно невыносима, в гостиную вернулся Фарроуэй. Мистер Тодхантер, качнувшись ему навстречу, поднялся с места.
– Мне пора, – пробормотал он, и дама впервые взглянула на него с одобрением.
– Нет-нет! – запротестовал Фарроуэй. – Вы непременно должны познакомиться с Джин!
– Вам, кажется, известно, что перед театром мне следует отдохнуть, – холодно заметила дама.
