Вот уж брехня! Он ни на кого не рассчитывал — ни на святых, ни на людей. Но Малыш Луи был достаточно суеверен и не мог выбросить святого в воду.
А бедам не было конца. На другой день, когда он явился на виллу Карно, консьержка уже получила письмо с чеком из ломбарда. Но чек был перекрещен[4]. Напрасно Луи предъявлял его в двух магазинах, чтобы получить наличные. С отчаяния он зашел к ювелиру, выбрал перстень с печаткой и бриллиантом ценою в пять тысяч франков и вместо денег протянул чек.
У владельца магазина вытянулось лицо, но Луи заявил:
— Позвоните в банк или пошлите кого-нибудь. Вы убедитесь, что чек будет оплачен.
Он начал испытывать великолепное презрение к многочисленным формальностям в денежных операциях.
Лишь в три часа дня ему вручили кольцо и четыре тысячи пятьсот франков. Понятно, что расписался он в получении денег именем Констанс Ропике, чью подпись научился подделывать. Кстати, подпись эта свидетельствовала, что школьные успехи Констанс были не лучше, чем у Луи.
В Ментоне все тоже оказалось непросто. Он и сам не знал, почему выбрал Ментону. Скорее всего, этот город втемяшился ему из-за одного вечера, проведенного там в публичном доме. А ему как раз нужно было…
На почте с трудом согласились сообщать ему о поступлениях на имя г-жи Ропике, но уж получать она должна была явиться лично.
Луи отправился в вышеупомянутый дом и пошел наверх с женщиной, показавшейся ему наиболее покладистой. Велел принести шампанского. Они разговорились.
— Тебе охота заработать пятьсот франков?
Она клюнула. Утром, дав ей удостоверение личности Констанс, он проводил ее на почту. Хотя на документе имелась фотография, затруднений это не вызвало, поскольку карточка была многолетней давности.
Нотариус из Орлеана, как и служащий ломбарда, попался на обман. Он прислал десять тысяч франков с пожеланием скорейшего выздоровления и сообщил, что, вероятно, в будущем месяце приедет в Ниццу. Луи заплатил женщине пятьсот франков.
— А ты не втянул меня в грязное дело? — спросила она в последнюю минуту.
Вместо ответа он, пожав плечами, показал женщине письма.
«Бедненькая моя!
Со слезами на глазах я прочел ужасное известие.
(Целая страница нежных излияний и советов.) В нашем возрасте, когда суставы…»
И наконец:
«…Вы знаете, каким вниманием окружают меня дети.
Они стремятся избавить меня от заботы о деньгах. Мой зять самолично получает мою пенсию и сразу же вкладывает ее в свое предприятие, в котором и я принимаю участие. Вот почему я, совсем как студент, получаю от него сто — двести франков на расходы. К счастью, я заранее сообразил и приберег без ведома детей небольшую сумму. Из этого запаса я беру пять тысяч франков и посылаю их Вам…»
Еще две страницы подробнейших советов: нужно получше есть и пить, не следует много читать лежа, слишком доверять хирургам, постараться оградить себя от вторжения родственников мужа, которые…
И в заключение:
«…Надеюсь, Ваши славные племянник с племянницей не покинут Вас в беде…»
Впервые в жизни у Луи лежало в кармане около двадцати тысяч франков!
Откуда ему было знать, что все его поступки, все переезды не имеют никакого значения и что судьба, занятая другими людьми, ненадолго позабыла о нем, оставив его с петлей на шее и уверенная, что в любой момент сможет ее затянуть.
А он ни о чем не догадывался, но, как ни старался, не мог освободиться от смутного ощущения, которое не было ни укорами совести, ни страхом, ни чем-то иным, чему можно было бы найти определение, но его хватило, чтобы поминутно омрачать ему настроение, лишать вкуса к жизни, отравлять маленькие повседневные радости, которые он себе доставлял.
А он баловал себя, как балуют ребенка или больного, и твердил себе: «Хватит носить чужие обноски и мечтать о хорошей одежде. Можешь купить себе новый костюм».
И он купил его проездом в Канне, не такой, какие носят парни на побережье, а курортный, из тех, что продаются только в роскошных магазинах на набережной Круазет.
К нему подобрал подходящие носки, рубашки, галстуки.
Однажды утром Луи нанял белоснежную лодку возле Тур-Фондю, чтобы поехать на остров Поркероль, и уселся на носу, украшенном деревянным Нептуном. В то время как двое подростков в темных куртках бросали на него завистливые взгляды, он повторял себе: «Когда первый раз приехал на побережье, сразу же захотелось на Поркероль, да не выходило. А сейчас вот еду туда, денег куча, на пальце бриллиантовое кольцо, одет по последней моде».
Луи рассматривал утопавшую в зелени маленькую желтую церковь и розовые крыши городка, видел водоросли сквозь прозрачную толщу моря, но не испытывал долгожданной радости.
Вначале это, возможно, объяснялось тем, что в нем пробудился азарт игрока. Он собрал двадцать пять тысяч франков, мог воспользоваться ими, сесть на первый же пароход в Южную Америку, где хватит времени спокойно обдумать, что делать дальше. Но именно безропотность, с которой деньги пришли на его зов, помешала ему удовлетвориться ими. Раз уж Констанс отдала концы, он не дурак, чтобы хлопать ушами.
У него есть еще добрых два месяца. Теперь консьержка и не подумает тревожиться о квартирантке, которая, как и все люди, имеет право попутешествовать.
Сперва ему захотелось в Париж. Но он нигде не бывал дальше Лиона и всякий раз, проезжая Авиньон, даже Монтелимар, чувствовал себя на чужбине.
Вот он и выбрал Поркероль, где он не рисковал встретиться с дружками Жэна и где полиции не было до него дела.
Он высадился на берег. Смешавшись с туристами, прошел по площади, окруженной пестрыми домиками.
Постояв перед слишком роскошным отелем, куда входили англичане, он выбрал наконец небольшую гостиницу из тех, что ему нравились, — оцинкованная стойка, игральный аппарат в углу, механическое пианино, под которое вечером можно потанцевать с местными девушками. На первый взгляд Луи выглядел таким же независимым и самоуверенным, как в тот день, когда у почты в Лаванду изумлял Констанс Ропике.
Но это была лишь видимость. Легкость того дня, небывалое ощущение того, что он, как молодой бог, может все, уверенность в поступках и ясность мысли — никогда это к нему не вернется. Тот час остался неповторимым, и Малыш Луи бессознательно сохранил о нем такое яркое воспоминание, что сейчас мог бы точно сказать, где висели трехцветные флажки и как были посажены пальмы у музыкального киоска. Особенно горькой теперь была окружающая его пустота. А может, пустота, таившаяся в нем самом?.. Он делал все, что положено, а получалось так, словно он ничего не делал, или то, что делал, не имело никакого значения.
К примеру, он прочел все письма, найденные в комнате Констанс, и, пораскинув умом, решился сыграть по большой. Он нашел письмо нотариуса из Орлеана, который сообщал:
«Г-н Ровен, владелец фирмы в Лу-Пандо, снова просит, чтобы Вы продали ему дом в Энгране, и на этой неделе предложил мне за него 150 тысяч франков. Полагаю, что сумма…»
Потом, в другом письме нотариус удивлялся:
«Вы ничего не ответили на предложение г-на Робена, хотя…»
В течение двух дней Луи всячески обдумывал этот вопрос, когда в светлом костюме и в соломенной шляпе разгуливал по площади, наблюдая за игрой в шары, пил аперитив на террасе или опускал десять су в щель музыкального автомата.
В конце концов он спросил у хозяина:
— А не найдется ли у вас пишущей машинки?
— У нас нет, но есть в «Мирамаре».
— А они одолжат ее?
«Мирамар» оказался тем самым окруженным пальмами отелем, где Луи не осмелился остановиться, и теперь он сочинил запутанную историю, чтоб на полчаса получить машинку. Но времени ему понадобилось больше, потому что он печатал одним пальцем, медленно отыскивая буквы, забывая об интервалах или делая два подряд.
«Мсье!
После несчастного случая я решила в ближайшие дни поехать в Италию, на поездку мне понадобятся деньги, и я вспомнила о предложении г-на Робена. Можете продать ему дом за сто пятьдесят тысяч франков, только пусть заплатит сполна наличными. Попрошу Вас сразу же переслать чек в Поркероль, где я сейчас живу. Это письмо я диктую, потому что до полного выздоровления еще далеко, но я понемногу уже начинаю пользоваться правой рукой. В ожидании сообщения от Вас прошу верить…»
И он подписал: «Констанс Ропике».
Все выглядело очень просто, но Луи и понятия не имел, как Констанс писала своему поверенному и как принято договариваться о продаже дома. Он перечитал письмо несколько раз, поколебался и, подержав его на весу, опустил в почтовый ящик. Он указал на конверте адрес своей гостиницы и предупредил хозяйку:
— Я ожидаю свою двоюродную сестру, Констансу Ропике, она приедет через несколько дней. Если придут письма на ее имя, можете передать их мне.
Больше делать было нечего. Оставалось ждать, не отказывая себе в маленьких удовольствиях. Малыш Луи был в силах сразиться с любым игроком в домино или в белот, у него водились деньги, чтобы угостить партнера дорогим вином, он мог не спеша прогуливаться по площади, чтобы жители Поркероля любовались его элегантностью.
