Не знаю, как у физиков, но у нас в здании Гилман, в пятницу даже кафе не работает, и если мне приходится именно в этот день вести семинар или просматривать компьютерную почту, я обычно беру из дома бутерброды. Возможно, конечно, что где-нибудь в Шенкаре или Шарете жизнь в это время бьет ключом, работают кафе и киоски, в чем я всегда сомневался, но проверить это мне не удалось ни разу — я просто забывал, а когда заканчивал работу, то уж и проверять не хотелось, а чаще всего и смысла не имело, потому что приближалась суббота, и в зданиях не оставалось никого, кроме сторожей. Точнее, я знал, что в зданиях должны быть сторожа, но обнаружить на исходе пятницы хотя бы одного из них мне пока ни разу не удалось — университет напоминал корабль, покинутый экипажем и оставленный дрейфовать по воле волн. К счастью, арабским террористам, видимо, пока не приходило в голову заняться проверкой бдительности университетской охраны.
Четверо, собравшиеся в пятницу утром в комнате номер 387 здания Шенкар, были именно докторантами. Хаим Шуваль, 37 лет, самый старший (или самый старый — в зависимости от точки отсчета), сидел за компьютером в своем закутке и никак не мог понять, почему программа дает сбой, если ввести в расчет самые обычные параметры сверхпроводящего гелия-II. Наум Беркович, 25 лет, новый репатриант, работавший в университете с начала семестра, за своим столом заполнял большой десятистраничный бланк, выданный ему в деканате. Сэм Груберман, 26 лет, и Бенцион Флешман, 24, работали каждый у своей лабораторной установки и, судя по их сосредоточенному виду, были полностью отрешены от реальности.
Время от времени кто-то из них вставал, чтобы размяться или одолжить авторучку (без возврата, конечно), или постоять за спиной у соседа, неодобрительно хмыкая и пытаясь подсказать, что именно необходимо сделать в первую очередь, чтобы окончательно загубить эксперимент или испорить казеный бланк.
Короче — обычная пятница, двенадцатая уже по счету после начала семестра. Для полноты информации — день был солнечным, безоблачным, теплым и по тель-авивским меркам, не таким уж и влажным. Кондиционер в лаборатории не включали — не потому, что было достаточно прохладно, но потому лишь, что, когда работала установка Грубермана, даже слабая вибрация от кондиционера, сбивала точность эксперимента.
В 11 часов 37 минут (время фиксировано в компьютере полицейского управления) Наум Беркович с громким воплем выбежал из лаборатории, распахнув дверь ногой, и из висевшего в торце коридора телефона-автомата позвонил в скорую помощь «Красный щит Давида». Перемежая ивритские слова с русскими, он объяснил, что коллеге стало плохо, а если точнее, то он, возможно, скончался. Если же быть совершенно точным, то не исключено даже, что произошло убийство.
Раньше медиков в университет прибыла полицейская бригада, вызванная диспетчером «скорой». Еще полчаса спустя на место происшествия явился Роман Бутлер с экспертом-криминалистом Пинхасом Датоном и врачом патологоанатомом Шломо Поратом.
Трое мужчин молча сидели за угловым столом и не глядели друг на друга. Четвертый — за лабораторной установкой в противоположном конце комнаты — опустил голову на руки и выглядел спящим. Сэм Груберман действительно спал — вечным сном. Рубашка на его спине — слева, на уровне сердца, была пропитана кровью.
— Ударили острым предметом, — сказал Датон. — Ударили резко и глубоко. Он умер сразу. Ориентировочно это произошло час-полтора назад.
— Кто-нибудь входил в лабораторию или покидал ее? — спросил комиссар Бутлер у трех докторантов.
— Никто, — ответили они одновременно.
— Кто-то из вас выходил звонить по телефону, — напомнил Бутлер.
— Я, — откашлявшись, сказал Беркович. — Но я только добежал до телефона и, позвонив, сразу вернулся обратно.
— В лаборатории нет телефона?
— В соседней комнате, — сказал Беркович. — Но она заперта.
— Чья это комната?
— Профессора Брандера, руководителя лаборатории, он сейчас в Штатах.
— Мы все утро провели здесь одни, войти никто не мог, дверь была заперта изнутри, — добавил Хаим Шуваль, выглядевший самым спокойным.
— Вы умные люди, — сказал комиссар. — Объясните мне, простому сыщику, куда исчезло орудие убийства, если никто, как вы утверждаете, комнату не покидал и никто сюда не входил.
Ответом было молчание.
— Скажи Моти, чтобы сделал фотографии, и можно уносить, — разрешил Шломо Порат, закончив, наконец, осматривать тело.
— Стилет? — спросил Бутлер.
— Скажем, так: острый и узкий предмет.
— Шило, к примеру?
— Нет, — покачал головой Порат. — Для шила рана слишком широка. Стилет с шириной лезвия около сантиметра.
— Хорошо, — вздохнул Бутлер. — Результат вскрытия пошлешь на мой компьютерный адрес. Я пока побуду здесь. Поговорю с господами учеными…
* * *
Трех докторантов препроводили в канцелярию, где в пятницу водились только мокрицы, ползавшие по листам студенческих документов и внимательно изучавшие перечни оценок.
— Наум Беркович, да? — сказал Бутлер. — Вот вы. Пойдемте со мной в лабораторию.
Флешман и Шуваль проводили уходивших мрачными взглядами и принялись внимательно рассматривать висевшие на стенах канцелярии постеры с изображениями пышногрудых японских красавиц.
— Только вы, — сказал Роман, когда Беркович сел за свой стол, отодвинув в сторону бланки документов, — только вы покидали эту комнату хотя бы на минуту. Значит, у вас было больше всего возможностей избавиться от орудия преступления.
— Я только туда и обратно… — пробормотал Беркович.
— Это вы так говорите. В коридоре не было никого, и никто не может подтвердить ваши слова.
— Был… Араб-уборщик. Он стоял со шваброй в центральном коридоре, но мог видеть и то, что происходило в нашей части.
— Это вы заметили, пробегая к телефону и будучи в состоянии шока?
— У меня хорошая зрительная память, — тихо сказал Беркович. — То есть… Я это вспомнил потом, когда сидел здесь и думал, что на меня тоже могут подумать… Я думаю, что…
— Думаю, думал… — протянул Бутлер. Вы изучаете времена глаголов?
Беркович дернулся, будто получил пощечину.
— Черт возьми, Песах, — сказал Бутлер, описывая мне в субботу вечером эту сцену, — я не предполагал, что новые репатрианты из России такие ранимые. В наше время… Впрочем, не буду ничего утверждать, мне было десять лет, когда мы приехаи… Я всего лишь пошутил, а Беркович нахохлился, как петух, и отвечал на мои вопросы с таким видом, будто обвинение в убийстве волнует его куда меньше, чем намек на то, что он недостаточно хорошо знает иврит.
— А он хорошо знает иврит? — осведомился я. — Нешуточное обвинение, в конце концов, я имею в виду убийство, а не знание грамматики. Он мог чего-то не понять в твоих вопросах…
— Чепуха, — сказал Роман, — с ивритом у Берковича все в порядке. Хуже с логикой. Я вытянул у него точное описание всего, что происходило в лаборатории до и после убийства. Смотри. Беркович сидит за своим столом и заполняет анкеты. Он слышит, как за спиной его кто-то встает, проходит по комнате, он даже может сказать, кто это был и куда прошел, память у Берковича, по его словам, хорошая — причем, не только зрительная, но и слуховая. Так вот, первым со своего места, по его словам, вставал покойник. Э-э… Когда еще был жив, естественно. Груберман подошел к распределительному щиту и, вероятно, включил установку, на которой ставил эксперимент. После этого вернулся на рабочее место, и Беркович утверждает, что больше не вставал и не издавал никаких звуков.
Дважды вставал с места Флешман, проходил мимо установки Грубермана до самого окна и возвращался обратно. Беркович утверждает, что Флешман так делает всегда — подходит к окну, смотрит на крыши Рамат-Авива, думает о чем-то, потом возвращается на рабочее место. Шуваль, по словам Берковича, тоже делал перерыв — отходил от компьютера и курил в углу, где расположен вытяжной шкаф. Вообще-то курить в лаборатории запрещено, но, если включить вытяжку, то запах дыма не ощущается.
— Иными словами, — сказал я, — этот твой Беркович утверждает, что Грубермана могли убить и Шуваль, и Флешман. Каждый из них проходил за спиной Грубермана по крайней мере один раз. А сам Беркович? Он так и сидел сиднем?
— Почему же? Он тоже вставал дважды. Первый раз — просто размяться, от своего стола не отходил, но оборачивался и видел, что Груберман подкручивает какие-то верньеры. Во второй раз Беркович хотел подойти к Шувалю и списать данные из файла. Вот тогда-то он и увидел черное пятно, расплывавшееся на спине Грубермана. Сначала он не понял, что это такое, а когда до него дошло, он завопил и побежал звонить в скорую.
— Значит, он слышал, кто проходил мимо Грубермана последним.
