Минуту царила тишина.
– И что? – спросил Мейсон.
– Мне нечего сказать, – закончила она, по-прежнему глядя в стол.
В эту минуту вода в кофеварке стала булькать. Мейсон убавил пламя.
– Я достану чашки и блюдца, – сказала девушка, срываясь с места.
– Сиди, Нора, – скомандовала ей мать. – Я сама этим займусь. – Она отодвинула стул, подошла к буфету, достала несколько чашек и блюдечек. – Сойдут им и эти.
– Но, матушка, – возразила Нора, – это чашки для шофера и прислуги.
– Ведь это же полицейские. Какая разница?
– Большая разница.
– Это мое дело. Ты знаешь, что сказал бы хозяин, если бы был жив? Не дал бы им вообще ничего.
– Но он умер, – ответила Нора. – Теперь здесь будет хозяйничать миссис Белтер.
Миссис Вейт повернулась и посмотрела на дочь своими глубоко посаженными матовыми глазами.
– Я в этом не уверена, – заявила экономка.
Мейсон налил кофе в чашки, после чего снова слил его в кофеварку. Когда он повторил эту операцию во второй раз, кофе был черным и дымящимся.
– Не могу ли я попросить какой-нибудь поднос? Я возьму кофе для сержанта Хоффмана и Карла Гриффина, а вы можете подать наверх.
Миссис Вейт без слов подала ему поднос. Мейсон налил три чашки, взял поднос и через столовую вернулся в салон.
Сержант Хоффман стоял, широко расставив ноги и наклонив вперед голову. Карл Гриффин сидел обмякший на стуле, с помятым лицом и налитыми кровью глазами. Когда Мейсон вошел с кофе, сержант говорил:
– Вы совсем не так отзывались о ней, когда приехали.
– Я был тогда пьяным, – ответил Гриффин.
Хоффман бросил на него испепеляющий взгляд:
– Люди часто говорят в пьяном виде правду и уходят от искреннего ответа, когда трезвы.
Гриффин поднял брови, выражая вежливое удивление.
– Правда? – переспросил он. – Я никогда не замечал за собой ничего подобного.
В этот момент сержант Хоффман услышал за спиной шаги Мейсона. Он повернулся и широкой улыбкой встретил дымящийся кофе.
– Вы просто молодец, мистер Мейсон. Вы подоспели очень вовремя. Выпейте кофе, мистер Гриффин, вы сразу же почувствуете себя лучше.
Гриффин кивнул:
– Очень аппетитно пахнет, но я и так чувствую себя нормально.
Мейсон подал ему чашку.
– Вы ничего не знаете о существовании завещания? – неожиданно спросил Хоффман.
– Я предпочел бы не говорить об этом, господин сержант, если вы ничего не имеете против.
Хоффман взял у Мейсона чашку.
– Так уж странно получается, – заявил полицейский Гриффину, – что я почему-то имею кое-что против вашего желания. Прошу ответить на вопрос.
– Да, завещание существует, – неохотно признался Гриффин.
– А где оно?
– Этого я не знаю.
– Тогда откуда вы знаете о его существовании?
– Дядя сам мне его показывал.
– И что в нем сказано? Все наследует жена?
Гриффин покачал головой:
– Из того, что мне известно, она ничего не наследует, кроме суммы в пять тысяч долларов.
Сержант высоко поднял брови и присвистнул:
– Это совершенно меняет суть дела.
– Какую суть дела? – спросил Гриффин.
– Ну, все предпосылки следствия, – объяснил Хоффман. – Ее существование зависело от того, останется ли мистер Белтер в живых. С момента его смерти она практически оказывается на мостовой.
– Насколько мне известно, они жили друг с другом не самым лучшим образом, – поспешил объяснить Гриффин.
– Это еще ни о чем не свидетельствует, – ответил Хоффман задумчиво. – В таких случаях мы стараемся прежде всего установить мотив.
Мейсон широко улыбнулся Хоффману.
– Неужели вы серьезно могли предполагать, что миссис Белтер убила своего мужа? – спросил он таким тоном, как будто сама мысль об этом была смешной.
– Я провожу предварительное следствие, мистер Мейсон. Я пытаюсь установить, кто мог убить. Мы всегда перво-наперво ищем мотив. Вначале необходимо установить, кто получает выгоду от убийства, а уж затем…
– В таком случае, – вмешался Гриффин трезвым голосом, – подозрение должно пасть на меня.
– Что вы хотите этим сказать? – спросил Хоффман.
– Согласно завещанию, – медленно сказал Гриффин, – я наследую все. Я не делаю из этого особого секрета. Дядя Джордж симпатизировал мне больше, чем кому-либо другому. Это значит, что он симпатизировал мне настолько, насколько позволял ему характер. Потому что я сомневаюсь, чтобы он вообще был способен на настоящую любовь и симпатию к кому бы то ни было.
– А какие чувства питали к нему вы? – спросил Хоффман.
– Я очень уважал его ум, – ответил Гриффин, старательно подбирая слова. – Я ценил некоторые черты его характера. Он жил совершенно одиноко, потому что у него было обостренное чувство на всякого рода ложь и лицемерие.
– Почему это должно было осуждать его на жизнь в одиночестве? – спросил Хоффман.
Гриффин сделал чуть заметное движение плечами.
– Если бы у вас был ум, как у моего дяди, – сказал молодой человек, – то вам не нужно было бы спрашивать. У Джорджа Белтера был мощный интеллект. Он мог каждого увидеть насквозь, заметить любую фальшь. Он принадлежал к людям, которые никогда ни с кем не дружат. Он был настолько самостоятельным, что ему не требовалось искать опоры в ком-либо, поэтому ему не нужны были друзья. Его единственной страстью была борьба. Он сражался с целым миром, сражался со всеми и с каждым.
– Только не с вами? – вставил Хоффман.
– Нет, – признался Гриффин, – со мной он не сражался, потому что мне плевать на него и на его деньги. Я не подлизывался к нему, но и не обманывал его. Я говорил ему, что я о нем думаю. Я был с ним честен.
Сержант Хоффман прищурил глаза:
– А кто его обманывал?
– Что вы хотите узнать?
– Он, вы сказали, любил вас потому, что вы его не обманывали.
– Так оно и было.
– Вы подчеркнули себя.
– Это вышло случайно, я не имел намерения подчеркивать свою скромную особу.
– А что с его женой, миссис Белтер? Он ее любил?
– Не знаю. Он не разговаривал со мной о жене.
– Она его, случайно, не обманывала? – не уступал сержант Хоффман.
– Откуда я могу это знать?
Хоффман не спускал глаз с молодого человека.
– Вы не слишком-то разговорчивы. Ну что же, раз вы не хотите говорить, ничего не поделаешь.
– Но я хочу говорить, сержант, – возразил Гриффин. – Я скажу вам все, что вы пожелаете узнать.
Хоффман вздохнул.
– Вы можете точно сказать, где вы были в то время, когда было совершено преступление? – устало спросил он.
Гриффина залил румянец.
– Мне очень жаль, сержант, но я не могу.
– Почему?
– Потому что, во-первых, не знаю, когда было совершено преступление, а во-вторых, даже если бы мне это было известно, я не смог бы вспомнить, где я тогда находился. Я боюсь, что немного перебрал сегодня. Вначале я был в обществе одной молодой особы, а попрощавшись с ней, заглянул еще в пару приятных мест. Когда я хотел вернуться домой, у меня спустила проклятая шина, и я понимал, что слишком пьян, чтобы починить ее. Я пытался найти какой-нибудь гараж, чтобы оставить автомобиль и взять такси, но лило как из ведра. В результате я ехал и ехал на проклятой спущенной шине, и это, должно быть, тянулось целый век.
– Действительно, шина порвана в клочья, – признал Хоффман. – Кстати, кто-нибудь еще знал о завещании вашего дяди? Видел его кто-нибудь, кроме вас?
– Да. Мой адвокат.
– Так у вас есть адвокат?
– Конечно. Что в этом удивительного?
– Кто является вашим адвокатом?
– Артур Этвуд. У него офис в Мьютуэлле.
Сержант Хоффман повернулся к Мейсону:
– Я о таком не слышал. Вы его знаете, Мейсон?
– Да, я имел с ним пару раз дела. Такой лысый, приземистый… Специализировался когда-то по делам возмещений за телесные повреждения. Кажется, он, как правило, устраивал дела без суда и получал хорошие возмещения.
– Как случилось, что вы видели завещание в присутствии своего адвоката? – обратился Хоффман к Гриффину. – Это довольно необычно, чтобы завещатель приглашал наследника вместе с его адвокатом для того, чтобы показать им завещание.
Гриффин сжал губы:
– Об этом вам придется поговорить с моим адвокатом. Я не хочу в это соваться. Это сложное дело, я не желаю об этом дискутировать.
– Хватит крутить! – рявкнул сержант Хоффман. – Говорите, как все было! Быстро!
– Что это означает? – спросил Гриффин.
Хоффман повернулся лицом к молодому человеку и взглянул на него сверху вниз. Челюсть у сержанта слегка выдвинулась вперед, терпеливые глаза приобрели вдруг жесткое выражение.
– Это значит, мистер Гриффин, что подобный номер у вас не пройдет. Вы пытаетесь кого-то покрывать или играть в джентльмена. Одно или другое. Это вам не удастся. Или вы мне сейчас же скажете то, что знаете, или поедем с нами в управление.
Гриффин покраснел от гнева:
– Вы что себе позволяете, сержант? Не слишком ли резко начинаете?
– Меня мало трогает, как я начинаю. Дело идет об убийстве, а вы сидите в кресле и играете со мной в кошки-мышки. Ну, отвечайте, быстро! О чем был тогда разговор и как случилось, что дядя показал завещание вам и вашему адвокату?
