— Биржевой маклер из Тюдоров, — прошептал сэр Стэффорд Най.
Его спутница вопросительно взглянула на него.
— Просто так, — сказал Стэффорд Най, — не обращайте внимания. Насколько я понимаю, мы прибыли на место?
— И вы от него не в восторге.
— За землей, похоже, неплохо ухаживают, — отметил сэр Стэффорд, провожая взглядом пятно света от фар, когда машина поворачивала к дому. — Чтобы содержать такое поместье должным образом, требуются немалые деньги. Наверное, в таком доме удобно жить.
— Да, он удобный, но некрасивый. Человек, который в нем живет, предпочитает удобство красоте.
— Может быть, это и мудро, — сказал сэр Стэффорд. — И все же, судя по всему, он весьма ценит красоту, по крайней мере в некоторых ее формах.
Они подъехали к ярко освещенному крыльцу. Сэр Стэффорд вылез из машины и предложил руку своей спутнице. Шофер поднялся по ступеням, нажал кнопку звонка и вопросительно посмотрел на женщину, которая шла за ним.
— Я вам сегодня больше не понадоблюсь, миледи?
— Нет, на сегодня все. Утром мы вам позвоним.
— Доброй ночи. Доброй ночи, сэр.
За дверью послышались шаги, и она широко распахнулась. Сэр Стэффорд ожидал увидеть дворецкого, но вместо него увидел здоровенного гренадера в юбке — горничную. Седовласая, с плотно сжатыми губами, заслуживающая всяческого доверия, надежная и умелая, подумал он. Неоценимое сокровище, которое в наши дни не так-то легко найти.
— Боюсь, мы немного задержались, — сказала Рената.
— Хозяин в библиотеке. Он просил, чтобы вы и этот господин пришли к нему туда.
Глава 9
Дом близ Годалминга
Горничная направилась вверх по широкой лестнице, и оба гостя последовали за ней. Да, подумал Стэффорд Най, очень удобный дом. Обои времен короля Якова, донельзя уродливая дубовая лестница, но с удобными низкими ступенями. Удачный подбор картин, не представляющих, однако, особой художественной ценности.
Здесь живет богатый человек, заключил он, и вкус у него не плохой, а самый обыденный. Добротный толстый и мягкий ковер приятного лилового цвета.
На втором этаже горничная-гренадерша подошла к первой же двери, открыла ее и отступила в сторону, пропуская своих спутников, однако не вошла, чтобы о них доложить. Графиня вошла первой, сэр Стэффорд последовал за ней и услышал, как позади тихо закрылась дверь.
В комнате находилось четверо. За большим столом, заваленным документами, раскрытыми картами и другими бумагами, которые, видимо, только что обсуждались, восседал крупный, грузный человек с очень желтым лицом. Это лицо было сэру Стэффорду знакомо.
Он однажды встречался с этим человеком, правда, случайно, но по какому-то серьезному поводу. Как же его зовут? Почему-то сейчас сэр Стэффорд никак не мог вспомнить.
С некоторым трудом мужчина поднялся и принял протянутую графиней Ренатой руку.
— Вы приехали, — сказал он, — великолепно.
— Да, разрешите вас друг другу представить, хотя вы наверняка знакомы. Сэр Стэффорд Най, мистер Робинсон.
Ну конечно! В голове сэра Стэффорда что-то щелкнуло, подобно вспышке фотоаппарата, и в памяти тут же всплыло другое имя: Пайкавей. Сказать, что он все знает о мистере Робинсоне, было бы не правдой: он знал о мистере Робинсоне только то, что тот позволял о себе знать. Насколько ему известно, его действительно звали Робинсоном, хотя у него вполне могло быть любое другое имя, даже иностранное. Но никто никогда не высказывал вслух подобных предположений. И лицо он тоже вспомнил: высокий лоб, печальные темные глаза, большой рот и поразительно белые зубы — вероятно, протезы, они напомнили сэру Стэффорду сказку о Красной Шапочке: «Чтобы лучше съесть тебя, крошка!»
Он также знал, что собой представлял мистер Робинсон: это выражалось одним словом. Мистер Робинсон олицетворял собой Деньги с большой буквы, деньги во всех видах: международный капитал, мировой капитал, частный капитал, банковский капитал — деньги не в том смысле, в каком их понимает рядовой обыватель.
Вы никогда не приняли бы мистера Робинсона за человека очень богатого. Несомненно, он таки был очень богат, но важно не это: он был распорядителем денег, главой великого клана банкиров. Его собственные вкусы могли быть даже скромными, хотя сэр Стэффорд Най в этом сомневался. Разумный комфорт, даже роскошь — вот стиль жизни мистера Робинсона, но не более того. Выходит, подоплекой всех этих таинственных дел является власть денег.
— Я слышал о вас буквально на днях, — произнес мистер Робинсон, пожимая ему руку, — от нашего друга Пайкавея.
Все сходится, подумал Стэффорд Най: теперь он вспомнил, что в тот единственный раз, когда он встречался с мистером Робинсоном, там был и полковник Пайкавей. И Хоршем, припомнил он, говорил о мистере Робинсоне. А теперь вот Мэри-Энн (или графиня Зерковски?), и полковник Пайкавей в своем задымленном кабинете, глаза полузакрыты — то ли он засыпает, то ли просыпается, — и мистер Робинсон с большим желтым лицом, и, значит, где-то на карту поставлены деньги; он перевел взгляд на остальных присутствующих. Ему хотелось выяснить, знает ли он, кто они такие и чьи интересы представляют, а если это не удастся, то по крайней мере попытаться догадаться.
Как выяснилось, в двух случаях в догадках не было нужды. Человек, сидящий у камина в кресле, пожилой мужчина, чей силуэт был обрамлен высокой спинкой кресла — ни дать ни взять портрет в раме, — когда-то был хорошо известен всей Англии. На самом деле он по-прежнему хорошо известен, хотя и редко появляется на людях. Больной человек, инвалид, он покидал дом очень ненадолго, за что, как говорили, потом расплачивался физическими страданиями. Лорд Олтемаунт. Худое, изнуренное лицо, огромный нос, грива седых волос с небольшими залысинами на лбу; слегка оттопыренные уши, по поводу которых в свое время всласть порезвились карикатуристы, и пронизывающий взгляд, который не столько фиксировал, сколько анализировал, тщательно оценивая то, на что был обращен. В данный момент он был обращен на сэра Стэффорда Ная. Лорд Олтемаунт протянул ему руку для приветствия.
— Я не встаю, — сказал он. Голос был слабым, старческим, невыразительным. — Спина не дает. Вы ведь только что вернулись из Малайзии, не правда ли, Стэффорд Най?
— Да.
— Ваша поездка стоила того? Вы, наверное, думаете, что нет. И вероятно, вы правы. И все же в жизни нам приходится устраивать такие чисто декоративные излишества, чтобы хоть в какой-то степени дезавуировать дипломатическую ложь. Я рад, что вы смогли приехать или что вас смогли сюда привезти. Это ведь дело рук Мэри-Энн, я полагаю?
«Так вот как он ее называет, — отметил про себя Стэффорд Най. — Так называл ее и Хоршем. Выходит, она с ними заодно, это несомненно. Что касается Олтемаунта, он отстаивает… что он отстаивает сейчас? — спросил себя Стэффорд Най. — Он отстаивает интересы Англии. И будет продолжать их отстаивать, пока его прах не похоронят в Вестминстерском аббатстве или на деревенском кладбище, в зависимости от того, где он пожелает упокоиться. Он олицетворяет Англию, он знает ее и, по-видимому, прекрасно знает цену каждому английскому политику и правительственному чиновнику, даже если сам с ними никогда не встречался».
Лорд Олтемаунт произнес:
— Это наш коллега, сэр Джеймс Клик.
Клика Стэффорд Най не знал и вроде бы даже не слышал о нем. Беспокойный, суетливый тип; острый подозрительный взгляд, не задерживающийся ни на чем. В нем ощущался азарт гончего пса, ожидающего команды и готового сорваться с места при одном жесте своего хозяина.
Но кто же его хозяин — Олтемаунт или Робинсон?
Стэффорд перевел взгляд на четвертого мужчину, который уже поднялся с кресла у двери: густые усы, высоко поднятые брови, осторожный, замкнутый — и знакомый, и почти неузнаваемый.
Так это вы, — произнес сэр Стэффорд Най. — Здравствуйте, Хоршем.
— Очень рад видеть вас здесь, сэр Стэффорд.
Довольно представительное собрание, подумал Стэффорд Най, оглядев комнату.
Они поставили кресло для Ренаты у камина, рядом с лордом Олтемаунтом. Она протянула ему руку — левую, как заметил Стэффорд, — тот обхватил ее ладонями, поддержал минутку и отпустил, сказав:
— Ты рисковала, девочка, ты слишком часто рискуешь.
Глядя ему в глаза, она ответила:
— Но ведь именно вы меня этому научили, иначе и жить нельзя.
Лорд Олтемаунт повернул голову в сторону Стэффорда Ная:
— Однако я не учил тебя выбирать мужчин. У тебя к этому природный талант. — И, обращаясь уже к Стэффорду Наю, он добавил:
— Я знаком с вашей двоюродной бабушкой или прабабушкой, кем она вам на самом деле приходится?
— Двоюродная бабушка Матильда, — живо отозвался Стэффорд Най.
— Да, это она. Одна из викторианских влиятельных дам девяностых годов. Ей самой уже, должно быть, под девяносто. Я не часто с ней вижусь, — продолжал он, — всего пару раз в год, но всякий раз поражаюсь невероятной энергии этой хрупкой женщины. Этим несгибаемым викторианцам ведом некий секрет бодрости духа, им да еще некоторым из тех, кто был молод во времена Эдуарда.
