— Так мы и поступим, — согласился Карпентер. — С тем пониманием, что это не помешает будущим операциям. Мы никогда не сможем заполучить тех, кто был замешан в этом деле, но, по крайней мере, их остановим. Интересно… Мы могли бы переломить Шетуку хребет, попади он нам в руки.
— Пф! — Вулф не был настроен противоречить. — Будь он человеком твердым, умей он бороться и защищаться, мы бы никогда не сумели до него добраться. Обвинить его в убийстве? Ерунда. Что же касается всего прочего, то за его спиной встали бы такие батальоны людей богатых, правоведов и политиков… что он мог бы, если бы захотел, помахать нам на прощанье рукой. — Вулф вздохнул. — Но меня он вывел из себя. Он решился бросить мне вызов. Он явился сюда вчера вечером и предупредил, что никому не позволит шутить над собой! Зная себя, я понял, что никогда не смогу от него отделаться, а позволить себе такое я не могу. Как вам известно, денег за оказание помощи государству я не беру, и у меня остается не так уж много времени для частной практики в качестве детектива. Я просто не мог позволить себе потратить следующие три года, а то и пять или десять лет, уделяя внимание мистеру Шетуку.
Карпентер, пыхтя трубкой, не сводил глаз с Вулфа. После шести затяжек он окончательно убедился, что трубка погасла, и полез в карман за спичками.
Я воспользовался представившейся мне возможностью.
— Майор Гудвин просит разрешения, — сказал я, — обратиться к генералу Карпентеру.
— Из вас никогда не получится солдата, — нахмурился Карпентер. — Вы чересчур нахальны. Что вам угодно?
— У меня есть предложение, сэр. Насколько я понял, генералу Файфу и полковнику Тинэму суждено остаться в неведении об истинной роли сержанта Брюс. По-моему, они будут крайне удивлены ее присутствием и, возможно, заподозрят, что она не просто сержант из женской вспомогательной службы. Я только что шепотом спросил ее, любит ли она танцевать, на что она ответила утвердительно. Поэтому я почтительно предлагаю…
— Идите, идите, убирайтесь оба. Это — недурная мысль, не так ли, Дороти?
— Поэтому я и сказала ему, что люблю танцевать, — кивнула она.
В ту же минуту мы испарились. Но после того, как, выйдя из дома и добравшись до угла, мы остановили такси и она села, я, стоя у дверцы, сказал:
— Начнем сначала. Шофер может довезти вас до Одиннадцатой улицы или доставить нас в северную часть города. Вы любите танцевать или нет?
— Да, — ответила она.
— Значит, ваш ответ боссу о том, что вы сказали мне, что любите танцевать только по той причине, что это послужит на благо страны и поможет одержать победу в войне, был ложью?
— Да.
— Превосходно. Теперь относительно фамильярностей, вроде «Кен, милый» и «Дороти» у босса. Вы сидели у них на коленях еще ребенком или это недавно сформированная привычка?
Она не то хихикнула, не то у нее что-то булькнуло в горле. — Это, — объяснила она, — от избытка дружеского расположения. Кроме того, в их присутствии я ощущаю себя защищенной. То же чувство у меня вызывают и другие мужчины, кто мне по душе. Но и вообще-то все они жутко тупые.
Я усмехнулся.
— Через пятьдесят лет я напомню вам эти слова, и вы заявите, что никогда их не произносили. — Я сел в машину. — Мне, признаться, на это наплевать, но мои коллеги-мужчины, а их миллиард, рассчитывают на меня.
— Фламинго-клуб, — сказал я водителю.
Перевод Л. Вершинина
