— Конечно, видел, раз я сидел у окна!
— Вы ничего не делали, только смотрели на улицу?
— Я читал. Но я подскакивал от всякого шума. Терпеть не могу шума, особенно шума автомобилей.
— Вы слышали, как у дома Жоссе остановилась машина?
— Да, и, как всегда, подскочил. Я расцениваю шум как личное оскорбление…
— Значит, вы услышали машину мсье Жоссе, а потом, конечно, стук, когда захлопнулась дверца?
— Да, конечно, и стук, молодой человек!
— Вы посмотрели в окно?
— Посмотрел и увидел, как он вошел к себе.
— У вас были часы на руке?
— Нет. Но есть часы на стене, как раз напротив моего кресла. Они уходят вперед не больше чем на три минуты в месяц.
— Который же был час?
— Десять часов сорок пять минут. Торранс, который как и все сотрудники Мегрэ, прочел протокол допроса Жоссе, захотел уточнить:
— Вы уверены, что было не десять часов пять минут?
— Уверен. Я человек точный. Всю жизнь любил точность во всем.
— Вам никогда не случается вечером или ночью задремать в своем кресле?
На этот раз мсье Лалэнд рассердился, и славному Торрансу с большим трудом удалось его успокоить. Старик не терпел, когда ему противоречили, в особенности если дело касалось его сна, потому что он с гордостью выдавал себя за человека, который вообще не спит.
— Вы узнали мсье Жоссе?
— А кто же это еще мог быть?
— Я спрашиваю вас, узнали ли вы его?
— Конечно, узнал.
— Вы рассмотрели его лицо?
— Недалеко от моего окна есть уличный фонарь, да еще и луна светила.
— В этот момент в каких-нибудь окнах был свет?
— Нет, мсье.
— Даже в комнате служанки?
— Служанка уже полчаса, как легла.
— Откуда вы это знаете?
— Потому что я видел, как она закрыла окно и сразу же после этого потух свет.
— В котором часу?
— В четверть одиннадцатого.
— А мсье Жоссе зажег свет в первом этаже?
— Конечно, зажег.
— Вы точно помните, что окна первого этажа осветились, когда он вошел?
— Прекрасно помню.
— А потом?
— А потом произошло то, что происходит обычно. В первом этаже стало темно, и свет зажегся во втором.
— В какой комнате?
Окна спален Жоссе и его жены выходят на улицу: окно Жоссе справа, окно Кристины слева.
— В обеих.
— Вы не могли рассмотреть, что происходило в доме?
— Нет. Это меня не интересовало.
— А сквозь занавески что-нибудь видно?
— Видна только тень, если кто-нибудь проходит между лампой и окном.
— Вы совсем не смотрели на их окна?
— Нет, я снова погрузился в чтение.
— До которого часа?
— Пока не услышал, как дверь напротив открылась и снова закрылась.
— В котором часу?
— В двенадцать двадцать.
— Вы услышали, как заводят мотор?
— Нет. Этот человек пошел пешком в сторону Отейской церкви, с чемоданом в руке.
— В окнах дома больше не было света?
— Нет.
С этого момента действия Жоссе соответствовали показаниям, которые он дал Мегрэ. И тут свидетелей было сколько угодно. Отыскали шофера машины марки 104, которая была на стоянке у Отейской церкви, некоего Брюньяли.
— Клиент сел ко мне в половине первого. Я отметил рейс у себя в карточке. У него в руке был чемодан, и я отвез его на авеню Марсо.
— Как он выглядел?
— Длинный растяпа, от которого разило спиртом. Видя, что он с чемоданом, я спросил, на какой вокзал его везти.
На авеню Марсо Жоссе заплатил по счетчику и направился к большому особняку, где слева от входной двери была прибита медная дощечка.
Отыскали и второе такси, которое Жоссе взял, выйдя из Управления.
Кабаре, в которое он зашел в половине второго, было маленькое заведение под названием «Олений парк». Швейцар и бармен помнили Жоссе.
Он не захотел сесть за столик. Он словно сам не понимал, где очутился, и растерянно смотрел на Нинуш, которая раздевалась на танцевальной площадке. Он выпил рюмку и угостил Марину — это девушка, которая уговаривает клиентов выпить, — не проявив к ней интереса.
В это время шофер такси спорил на улице с другим шофером, который работал в сговоре со швейцаром и не позволял поставить машину, привезшую сюда Жоссе.
— Пускай он тебе заплатит по счетчику, а когда он выйдет, я сам его повезу.
Появление Жоссе разрешило их спор, и шофер, в машине которого лежал чемодан, повез Жоссе на улицу Лопер. Хотя шоферу был знаком этот район, он некоторое время кружил по улицам, и Жоссе пришлось указать ему правильный путь.
— Я его высадил в час сорок пять минут, может быть, в час пятьдесят минут.
— В каком он был состоянии?
— Опьянел еще больше, чем когда мы ехали туда. Лалэнд, бывший колониальный чиновник, подтвердил его возвращение. Свет в окнах снова зажегся.
— В первом этаже?
— Конечно. А потом во втором.
— В обеих спальнях?
— И в ванной, у которой окно с матовыми стеклами.
— Жоссе опять уехал?
— В половине третьего, потушив в доме свет.
— Он поехал на своей машине?
— Нет. На этот раз он направился к улице Шардон-Лагаш. Он нес какой-то пакет.
— Какой величины?
— Довольно большой, продолговатый.
— Длиной тридцать, сорок сантиметров?
— Я сказал бы — сорок.
— А шириной?
— Около двадцати.
— Вы не ложились спать?
— Нет. Я еще успел точно в три часа сорок восемь минут услышать шум полицейской машины и увидеть, как полдюжины полицейских высочили на тротуар, потом вошли в дом.
— Если я правильно понял, весь вечер и всю ночь вы не вставали со своего кресла.
— Только в половине пятого, когда я лег в постель.
— А потом вы ничего больше не слышали?
— Слышал, как машины ездили взад и вперед.
Тут тоже время совпадало с показаниями Жоссе, потому что он пришел в Отейское отделение полиции в половине четвертого, и через несколько минут, как только его начали допрашивать, на улицу Лопер был послан автобус.
Мегрэ передал этот отчет Комелио. Немного позже судебный следователь попросил его к себе в кабинет, где, кроме него, никого не было.
— Читали?
— Разумеется.
— Вас ничего не поразило?
— Одна деталь. Я собираюсь поговорить с вами об этом позже.
— А меня поражает то, что Жоссе сказал правду по большинству пунктов, тех, которые не касаются самого преступления. Его времяпрепровождение указано точно для большей части ночи. Но он говорит, что вернулся домой самое позднее в десять часов пяти минут, а мсье Лалэнд видел, как он вошел в дом в десять часов сорок пять минут. Значит, Жоссе в это время не спал в кресле в первом этаже, как он утверждает. В десять часов сорок пять минут он ходил по комнатам второго этажа, и свет был зажжен в обеих спальнях. Заметьте, что как раз в это время, по предположению доктора Поля, и было совершено преступление… Что вы на это скажете?
— Я хотел бы сделать простое замечание. По словам Торранса, мсье Лалэнд в течение всего их разговора не переставая курил очень темные сигары, маленькие итальянские сигары, которые в просторечии называют гробовыми гвоздями.
— Не понимаю, какая связь…
— Я думаю, он курит и ночью, сидя в своем кресле. А в таком случае ему наверняка хочется пить.
— Так, может быть, питье стоит возле него.
— Конечно. Ему семьдесят шесть лет, как сказано в протоколе.
Судебный следователь все еще не понимал, к чему клонит Мегрэ.
— Вот мне и думается, — продолжал Мегрэ, — не испытал ли он в какой-то момент потребности выйти в туалет… Старики, вообще говоря…
— Он утверждает, что не вставал с кресла, а все говорит за то, что это человек, достойный доверия…
— И человек упрямый, который хочет быть прав во что бы то ни стало.
— Но ведь он знал Жоссе только по внешнему виду и не имел никаких причин, чтобы…
И все же Мегрэ охотно расспросил бы врача, у которого лечился мсье Лалэнд. Вот уже второй раз ему хотелось прибегнуть к такого рода свидетельству.
— Вы забываете о профессиональной тайне…
— Увы, я о ней не забываю!
— И вы упускаете из виду, что Жоссе-то заинтересован в том, чтобы солгать…
Самоубийство Дюше в Фонтенэ-ле-Конт решительно повернуло общественное мнение против Адриена Жоссе. В печати много говорилось об этом. Были опубликованы фотоснимки Аннет, которая, рыдая, садилась в поезд, чтобы ехать в Фонтенэ.
— Мой бедный папа! Если бы я знала…
Взяли интервью у служащих супрефектуры, у торговцев из Фонтенэ-ле-Конт. Все они пели дифирамбы начальнику отдела.
— Достойный человек, исключительной прямоты характера. Подкошенный горем уже со времени смерти жены, он не мог вынести бесчестья…
На вопросы репортеров мэтр Ленэн отвечал как человек, который готовится к сокрушительному отпору.
— Подождите! Следствие только начинается…
