Почем знать — ведь все возможно! — не услышала ли Минна, что дернулась и приоткрылась другая дверь — дверь старого Виммера? Франк убежден: старикан начеку.
Минна этого не знает. Поразмыслив, Франк приходит именно к такому выводу: не знает, иначе, испугавшись за него, непременно прибежала бы предупредить.
Мицци прошмыгнула по коридору, еле касаясь щербатого пола. Постучалась, верней, поскреблась в маленькую комнату.
Франк заранее выключил свет. Им же нельзя говорить громко: Кромер услышит.
— Я здесь, — шепчет девушка.
Он чувствует, как она напряглась в его объятиях.
— Ты этого хотел, Франк?
— Да.
Дверь за ней он закрыл, но дверь в кухню остается приотворена: правда, Мицци в темноте не может этого видеть.
— И сейчас хочешь?
Они различают только слабый отблеск газового рожка на углу, проникающий в комнату через щель между оконными занавесями.
— Да.
Раздевать ее не приходится. Он только начал, продолжает она сама, молча прижимаясь к спинке кровати.
Она, должно быть, презирает его, хотя и бессильна подавить в себе любовь. Франк этого не знает и не желает в этом копаться — их слышит Кромер. С трудом выдавливает какую-то чушь:
— Завтра было бы слишком поздно. Твой отец заступает в утреннюю смену.
Она уже, наверно, почти голая, нет, совсем голая. франк ощущает у себя под ногами что-то мягкое — ее одежду и белье. Она ждет. Теперь самое трудное: уложить в постель.
Она ощупью ищет во тьме его руку, что-то шепчет, и впервые его имя звучит с таким выражением, которого Кромер — он же за дверью! — к счастью, не слышит:
— Франк!
Он мгновенно и еле слышно отзывается:
— Я сейчас…
Задевает Кромера, разминувшись с ним в дверях. Чуть ли не вталкивает его в комнату. Закрывает за собой дверь с поспешностью, которую сам затруднился бы объяснить.
И застывает на месте.
Больше нет никого и ничего — ни Лотты, ни Минны, ни города, ни трамваев на перекрестках, ни кино, ни вселенной. Есть только все затопляющая пустота и ужас, увлажнивший потом виски и заставивший левую руку схватиться за сердце.
Кто-то дотрагивается до него, и он лишь отчаянным усилием успевает удержать крик. Он знает: это Минна.
Дверь салона она притворила неплотно, и оттуда брызжет слабая струйка света.
Видит ли Минна Франка? Видела ли в тот момент, когда вошла и вывела его из оцепенения, прикоснувшись к нему, как это делают с лунатиками?
Он молчит. Злится на нее, смертельно ее ненавидит за то, что она не сказала ни слова, не придумала даже какой-нибудь глупости, столь удачно получающейся у женщин.
Вместо этого, такая же бледная и окаменелая, как он, она стоит рядом с ним в тусклом отсвете, не позволяющем различить черты лица, и Франк лишь некоторое время спустя замечает, что рука ее лежит у него на запястье.
Кажется, будто Минна щупает ему пульс. Разве он выглядит больным? Он не позволит ей жалеть его как больного, глазеть на него и дальше, смотреть на то, чего никто не вправе видеть.
— Фра-а-нк!
Кто-то кричит. Это Мицци. Она выкрикнула его имя.
Босая, бросается к двери в коридор, колотит в нее, зовя на помощь или пытаясь спастись бегством.
Франк не двигается с места. Не потому ли, что другая, эта дура Минна, которую он не любит, которую презирает и не ставит ни в грош, все еще не отпускает его руку?
В комнате такой же грохот, какой подняла военная полиция, обыскивая квартиру скрипача. Оба босиком мечутся взад и вперед; Кромер, силясь не терять голову, умоляет:
— Накиньте же на себя хоть платье. Ну пожалуйста!
Клянусь, я вас пальцем не трону.
— Ключ…
Все это Франк вспомнит позднее. Пока что он ни о чем не думает, не шевелится. Он пойдет до конца. Он дал себе слово идти до конца.
Несмотря ни на что, Кромер не утратил самообладания и завладел ключом. Правда, у них горит свет. Розовая его полоска пробивается из-под двери. Кто включил электричество? Мицци? Неужели она случайно нащупала грушу выключателя над изголовьем?
Что они там делают? Уж не дерутся ли? Слышна какая-то возня, непонятные глухие толчки. Кромер, как заигранная пластинка, повторяет:
— Сперва что-нибудь накиньте…
Мицци больше не поминает Франка. Она произнесла, нет, прокричала его имя только один раз.
Если соседи дома, они все слышат. Но о соседях думает не он — Минна. Франк по-прежнему не шевелится.
Его мучит один вопрос, и он задаст этот вопрос, даже если придется вымаливать ответ на коленях, настолько это вдруг стало для него важно: неужели Кромер?..
Она ушла. Входная дверь хлопнула. Из коридора доносятся торопливые шаги. Минна отпускает руку Франка и бросается в салон. Она успевает подумать обо всем — даже о том, что нужно выглянуть на площадку.
Кромер появляется не сразу. Насколько Франк его знает, он должен сначала привести себя в порядок. Наконец дверь в комнату распахивается.
— Извини, что задержал, старина.
Франк невозмутим.
— Чего ты?
— Ничего.
— Предупреди ты, что над изголовьем есть выключатель, я не попал бы впросак.
Франк невозмутим. И не даст себя сбить.
— Я, понятно, не раскрывал рта. Чувствовал, как она шарит впотьмах рукой, но и предположить не мог, что ей удастся включить свет.
Франк не задал свой вопрос. Глаза у него прищурены, взгляд жесткий, настолько жесткий, что Кромеру на мгновение становится страшно: неужели это была ловушка?
Нет, чепуха! Совсем уж несообразная чепуха!
— Во всяком случае, можешь гордиться…
Возвращается Минна, щелкает выключателем, и все трое моргают — так ярок свет.
— Она кинулась вниз как сумасшедшая. Даже домой не завернула. Сосед, господин Виммер, пытался ее остановить. Ручаюсь, она его просто не заметила.
Итак, он дошел до конца.
Кромер может убираться, коль скоро до смерти перепуган. Но он не спешит уходить. Он в ярости.
— Когда увидимся?
— Не знаю.
— Будешь вечером у Тимо?
— Возможно.
Она ушла, хотя г-н Виммер пытался ее остановить.
Сломя голову побежала вниз.
— Послушай, мой маленький Франк, мне кажется, ты…
К счастью для себя, Кромер спохватывается. Маленького Франка больше не существует. Никогда не существовало. Все они навыдумывали о нем Бог весть что.
Теперь он сполна оплатил свое место.
Франк переспрашивает с отсутствующим видом, словно не расслышал:
— Что я?
— Что ты хочешь сказать?
— Ничего. Я тебя спрашиваю: что я?
— А я тебя спрашиваю: будешь ты вечером у Тимо?
— А я отвечаю: что я?
Он на пределе. Боль в груди слева становится такой нестерпимой, словно он умирает.
— Послушай, старина…
— Ладно, вали!
Поскорее сесть, поскорее улечься. Пусть Кромер убирается. И рассказывает Тимо и своим приятелям все, что ему угодно.
Франк сделал то, чего хотел. Шагнул за край, заглянул на другую сторону.
И не увидел там того, чего ожидал.
Не важно!
Пусть Кромер убирается. Пусть убирается, черт его побери!
— Что ты копаешься?
— Но…
Минна, скрывшаяся в маленькой комнате, чего ей никак уж не следовало себе позволять — она просто неспособна понимать такие вещи, — возвращается, неся в каждой руке по черному чулку.
Мицци убежала без чулок, в туфлях на босу ногу.
Кромер тоже ничего не понял. Если эти двое от него не отстанут. Франк сойдет с ума, бросится на пол, будет грызть его.
— Да убирайся же! Ради Бога, убирайся!
Неужели они не замечают, что он уже за поворотом, что у него с ними нет больше ничего общего?..
В саду г-жи Поре, его кормилицы, росло всего одно дерево — большая липа. Однажды в сумерках, когда небо, казалось, нависало над землей, обволакивая и поглощая все, как туман, хозяйский пес разлаялся, и на дереве обнаружили приблудную кошку.
Стояла зима. В бочке под водосточной трубой замерзла дождевая вода. Одно за другим загорались окна деревенских домов.
Кошка распласталась на нижней ветке, метрах в трех с небольшим над землей, и пристально смотрела вниз. Была она черно-белая, никто из местных такой не держал: г-жа Поре знала всех кошек в округе.
Когда собака подняла лай, кормилица, собираясь купать Франка, только что налила горячую воду в ванну, стоявшую на полу кухни. Вернее, не в ванну, а в половину распиленной надвое бочки. Окна запотели. В саду слышался голос г-на Порса, дорожного рабочего; с убежденностью, которую он вкладывал в каждое свое слово, особенно в обычном для него состоянии подпития, тот громыхал:
— Сейчас я ее из ружья достану.
Франк разобрал слово «ружье». Охотничье ружье висело на выбеленной стене над очагом. Мальчуган, уже наполовину раздетый, снова натянул штанишки и курточку.
— Попробуй сперва снять кошку. Может, она не так уж сильно поранена.
Было еще достаточно светло, чтобы различить красные подтеки на шкуре, там, где она была белая; один глаз у животного вылезал из орбиты. франк плохо помнит, как все происходило. У дерева быстро собралось человек пять — десять, не считая детворы. Люди стояли задрав голову. Кто-то принес фонарь.
