– Звучит неплохо. Ну и наконец ты пошел спать?
– Да.
– И больше ничего не слышал?
Сирил с сожалением покачал головой.
– Я лег спать. Если бы не лег, то, может, услышал выстрел. Прямо зло берет, как подумаешь. Я ни черта не слышал. Страшно жаль!
Следующие несколько часов группа людей развила бурную деятельность. Гарт дошел до Перрис-Холта, а оттуда доехал на поезде до Марбери, решив, что из этого довольно-таки большого города можно позвонить сэру Джорджу Рэндалу, не опасаясь чужой бестактности. После звонка сэру Джорджу, начальнику полиции, деликатно намекнули, что дело Харша надлежит перенести в Скотленд-Ярд.
Гарт, закончив разговор, заказал несъедобный и непомерно дорогой ужин в привокзальном отеле, после чего отправился обратно в Борн местным поездом, размышляя, каким образом гостиничные жулики делают еду столь отвратительной. Шагая по темным полям от Перрис-Холта, он думал о Мэдоке. С какой стати ему убивать Харша? Ревность? Типичный, избитый мелодраматический ход. И весьма неправдоподобный. Но люди то и дело совершают весьма неправдоподобные поступки. Каждый день газеты приносят все более безумные рассказы о человеческом поведении. Пускай Медора и не в его вкусе, но, возможно, вполне во вкусе Мэдока. Или даже Майкла Харша. По-своему она довольно красива. Мисс Браун могла бы сыграть роль какой-нибудь зловещей героини в греческой трагедии. Для Кассандры, допустим, старовата, зато в самый раз для Электры, которая, возможно, никогда и не была молода. Очень убедительная Клитемнестра. Или Медуза. Да, Медуза – самое оно. Медуза, которая увидела нечто превратившее ее в камень. Легенда наоборот.
Мэдока следует арестовать, если только у него не найдется вразумительного объяснения относительно ключа, который он отобрал в проулке. Гарт задумался, как Мэдок воспримет свой арест. Люди, которые сердятся по пустякам, иногда проявляют хладнокровие в опасной ситуации. Он вновь и вновь пытался понять, отчего Мэдок мог застрелить Майкла Харша. Во-первых, несомненный мелодраматический мотив – ревность. Во-вторых, не такое уж невозможное, хотя и извращенное, стремление пацифиста спасти мир от новейшего научного изобретения. Либо так, либо иначе, либо и то и другое вместе. Гарт подумал, что полиции придется поломать голову, чтобы установить мотив убийцы. Никакой присяжный не вынесет смертный приговор человеку, против которого имеются лишь ничем не подтвержденные показания двенадцатилетнего мальчика. Во всяком случае, Гарт радовался, что бремя сняли с его плеч. Он отчитался как должно и полагал, что поставил точку.
Было не больше одиннадцати, когда он добрался до дома, где его ждала мисс Софи в шерстяном халате. Она встретила племянника с горячим шоколадом и сандвичами и немедленно разговорилась, хотя и самым приятным образом воздерживалась от вопросов. Женщины ее поколения считали нормой, что мужчины приходят и уходят; ей бы даже в голову не пришло спросить, где был Гарт. Таков порядок.
Вместо этого она заговорила о мисс Браун:
– Боюсь, из-за смерти мистера Харша бедняжка пережила страшный шок. Я не позволила Медоре засиживаться допоздна – она просто сама не своя, – но, надеюсь, теперь, когда дознание уже позади, ей станет легче.
Гарт сомневался. Он был встревожен и обеспокоен, поэтому решил поскорее заговорить о мисс Донкастер. Раньше тетя Софи оживлялась, когда разговор касался ворчливой соседки, но на сей раз со вздохом сказала:
– Знаешь, дорогой, мне ее жалко. Они с Мэри Энн пережили очень тяжелые времена в молодости. Их отец был человеком со странностями, очень замкнутым. Он не любил гостей, и его дочери ни с кем не виделись, даже когда ездили за границу. Наверняка они хотели выйти замуж, но так ни с кем и не сумели познакомиться. Мистер Донкастер умер, когда обеим перевалило за сорок. А теперь еще у Мэри Энн отнялись ноги, так что я соболезную Люси Эллен, хотя иногда она и выводит из терпения.
Гарт пожелал тете Софи спокойной ночи, питая к ней самые теплые чувства.
В начале одиннадцатого, на следующее утро, пустой поезд привез в Перрис-Холт двух сотрудников Скотленд-Ярда – главного инспектора сыскной полиции Лэма, массивного и невозмутимого мужчину сангвинического темперамента, с густыми черными волосами, редеющими на темени, и сержанта Эббота. Они представляли собой разительный контраст и могли бы послужить материалом для карикатуры под названием «Офицер полиции: молодость и зрелость». Эббот был элегантным юношей, поступившим в Скотленд-Ярд после частной школы и полицейского колледжа. Светлые волосы он гладко зачесывал назад, одежду носил лучшего покроя.
На лице Эббота, сидевшего напротив коллеги, отражалась скука, граничившая с унынием. Только что его просьбу о вступлении в авиацию отклонили в четвертый раз, причем с откровенной насмешкой. Когда инспектор из самых благих побуждений посоветовал Эбботу взглянуть на это с другой стороны, юноша с горечью ответил, что ничего хорошего не видит.
Лэм с упреком взглянул на собеседника.
– Не говори так, Фрэнк. Я прекрасно тебя понимаю, потому что сам не попал в авиацию в тысяча девятьсот пятнадцатом. Я страшно расстроился, но потом научился смотреть на вещи с другой стороны. И ты тоже научишься.
В бледно-голубых глазах сержанта Эббота мелькнул непокорный блеск, когда он окинул взглядом широкие плечи и брюшко своего начальника. Тот посмотрел на молодого человека с еще большим укором.
– Послушай-ка меня. Держу пари – вообще-то я не любитель держать пари, это просто фигура речи, – так вот: я держу пари, что сейчас ты думаешь: «Какая разница, убили какого-то чудака профессора или нет, ведь сейчас по всему миру тысячи людей вышибают друг другу мозги».
Губы Эббота неслышно шевельнулись, выговаривая: «Арчибальд Всегда-Прав»,[4] но до начальника донеслось:
– Вы всегда правы, сэр. Именно так я и подумал.
Тогда прекрати ныть и послушай. Что лежит в основе этой, да и всякой другой войны, которая когда-либо начиналась? Презрение к закону. Как в любом преступлении. Кто-то что-то хочет – и старается ухватить. Если кто-нибудь попадется на пути, то пострадает, но преступнику плевать. Особенно жаль, если на пути попадаются государства, которые недостаточно сильны, чтобы его остановить. Но когда дело касается так называемых частных преступлений, есть закон и есть мы. Всякий раз, когда мы хватаем преступника, люди видят, что закон их защищает и требует уважения. Таким образом воспитывают законопослушных граждан. Когда ты этого добьешься, то получишь людей, уважающих и законы других государств, – то, что называется международным правом. Нельзя жить по справедливости и не хотеть того же для других – по крайней мере, когда речь идет о законе. Вот в чем заключается проблема с немцами. Они перестали уважать законы, сначала чужие, а потом свои собственные. У нас такого не произойдет. Но закон нужно поддерживать. Слуги закона – ты и я, и неважно, летаем мы, или сидим в танке, или выслеживаем убийцу – слуги закона должны исполнять долг. Однако мы приехали. Вон на платформе стоит какой-то местный – надеюсь, у него есть машина.
Машина была. Прибывших отвезли в полицейский участок в Борне, где они допросили самоуверенного и бодрого Сирила Бонда и записали его показания. Мальчик дал точные и очень ясные ответы и отправился домой с наказом держать рот на замке. Затем Лэм заявил, что они прогуляются до бывшего дома священника, если кто-нибудь их проводит, но сначала наведаются в церковь.
Мисс Браун, сидя за столом в бывшем кабинете священника, взглянула на вошедших. Ее бледность наводила на мысль, что сейчас она быстро положит конец разговору, упав в обморок. На женщине было черное платье. Сидела она очень прямо и неподвижно, не сводя с лица инспектора встревоженного взгляда.
Сержант Эббот пристроился с краю с записной книжкой. Во время исполнения профессиональных обязанностей он повидал немало перепуганных людей, но решил, что мисс Браун превзошла всех.
Выдержав внушительную паузу, старый Лэм начал:
– Вы мисс Медора Браун?
– Да.
– Вчера на дознании вы дали показания, что, воспользовавшись ключом от церкви утром во вторник, положили его в верхний левый ящика бюро мисс Фелл и больше в церковь не ходили?
– Да.
– Не хотите ли вы изменить свои показания или что-нибудь добавить?
Губы мисс Браун едва заметно шевельнулись:
– Нет.
Лэм драматическим жестом развернул бумагу.
Он не спешил.
– Здесь у меня заявление свидетеля, который утверждает, что находился в так называемом Церковном проулке между девятью и без четверти десять в тот вечер, когда погиб мистер Харш. Он утверждает: вы вышли в проулок через садовую калитку, где вас встретил профессор Мэдок, с которым у вас произошел неприятный разговор. Свидетель утверждает, что мистер Мэдок выкрутил вам руку, подобрал выпавший ключ и зашагал в сторону церкви, а вы вернулись в сад, закрыв калитку. Не хотите ли как-нибудь это пояснить? Мисс Браун продолжала испуганно смотреть на инспектора. Облизнув бледные губы, она повторила:
