— Что ж, можно смотреть и с этой стороны, — тихо заметил Квин. — О выборах я как-то не подумал, Генри. Совершено убийство, а я, признаюсь, не имею ни малейшего представления о том, кто и как его совершил.
— Принимаю твой скрытый упрек, — сказал примирительно Сампсон. — Но если бы ты знал, что мне только что пришлось выслушать по телефону!
— Секунду, мой дорогой Ватсон, как любит говорить Эллери, — улыбнулся Квин, у которого снова сменилось настроение, — держу пари, что знаю, как все произошло. Ты был дома, вероятно, лежал в постели. Зазвонил телефон. Ты снял трубку, и кто-то с места в карьер принялся брызгать слюной, выражать протесты, просто исходя злобой. Выглядело это примерно так: «Я не позволю, чтобы меня, словно обыкновенного преступника, задерживала полиция! Я хочу, чтобы этому Квину был объявлен строгий выговор! Он представляет собой угрозу правам личности и ее свободам». И так далее, и все такое прочее.
— Мой дорогой друг! — смеясь, сказал Сампсон.
— Этот джентльмен, который столь громко протестовал, — продолжал инспектор, — невысок ростом, довольно толст, носит очки в золотой оправе, обладает крайне неприятным визгливым голосом и проявляет трогательную заботу о своем семействе — жене и дочери. И все — по той причине, что в зале могут оказаться журналисты, которые напишут об этом. Периодически он ссылается на своего «очень хорошего друга прокурора Сампсона». Верно я говорю?
Сампсон в изумлении глядел на инспектора. Затем острые черты его лица вдруг отразили лукавство.
— Действительно непостижимо, мой дорогой Холмс, — сказал он хитро. — Но если уж ты так много знаешь об этом моем друге, для тебя будет просто детской забавой назвать его по имени.
— Ну… я ведь правильно описал его тебе… Или нет? — покраснев, произнес Квин. — Я ведь… А, Эллери! Мальчик мой! Как я рад тебя видеть!
Эллери вошел в кабинет и сердечно пожал Сампсону руку. Прокурор приветствовал его с радостью, свидетельствовавшей о давней дружбе. Эллери сделал какое-то замечание относительно постоянной опасности для жизни, которой имеет обыкновение подвергать себя прокурор, и быстро выставил на стол большой термос с кофе, а рядом положил кулек с пирожными.
— Ну, господа, грандиозная розыскная операция подошла к концу, и усталые детективы могут съесть свой полуночный завтрак.
Он засмеялся и любовно хлопнул по плечу отца.
— Эллери! — воскликнул Квин. — Вот — настоящий сюрприз! Генри, не составишь ли ты нам компанию на этом утреннике?
Он разлил кофе по картонным стаканчикам.
— Я, правда, не знаю, по поводу чего утренник и есть ли для него подходящий повод, но я никогда не отстану от общества, — сказал Сампсон.
Все трое дружно приступили к еде.
— Что нового, Эллери? — спросил Старик, с удовольствием попивая кофе.
— Все, что я могу поведать, — откликнулся Эллери, поглощая пирожное, — те немногие вещи, которые тебе еще неизвестны. Мистер Либби из кафе напротив, откуда, кстати, эти прекрасные пирожные и кофе, подтверждает все, рассказанное Джессом Линчем про эль с джином. Мисс Элинор Либби тоже вплоть до мелочей подтверждает его показания о том, что он делал после.
Инспектор Квин достал огромный носовой платок и промокнул уголки рта.
— Ну, Праути тем не менее должен разобраться с этим элем. Что же касается меня, то я допросил несколько человек и больше ничего не успел.
— Спасибо, — сухо сказал Эллери. — Сообщение твое содержало исчерпывающую информацию. Ты уже познакомил прокурора со всеми событиями этого бурного вечера?
— До сих пор мне известно только следующее, господа, — сказал Сампсон, отставляя стаканчик. — Примерно полчаса назад мне позвонил «один из моих очень хороших друзей», который пользуется влиянием за кулисами политической сцены — и это действительно так. Он достаточно путано сообщил мне, что во время сегодняшнего вечернего спектакля произошло убийство. Инспектор Ричард Квин, по его словам, подобно вихрю обрушился со своими людьми на бедную публику и заставил ее ждать больше часа, не отпуская. Непростительное и не имеющее оправданий поведение, как выразился мой друг. К этому он добавил, что поименованный инспектор зашел настолько далеко, что обвинил в преступлении персонально его, а также приказал бесстыжим полицейским обыскать его, его жену и дочь, прежде чем разрешил им покинуть театр. Такова версия, какой я располагаю. Остаток беседы отличался неразборчивостью в выражениях, и нет смысла его воспроизводить здесь. Единственное, что я узнал сверх того от Велье — и это показалось мне самым интересным — личность убитого.
— Тогда ты знаешь о деле почти столько же, сколько и я, — проворчал Квин.
— И даже больше: могу себе представить, как хорошо тебе известны делишки Фильда… Эллери, что там произошло во время обыска?
Эллери удобно расположился в кресле, закинув ногу за ногу.
— Как ты, вероятно, и ожидал, обыск публики был абсолютно безрезультатным. Ни одного заслуживающего внимания предмета. Никто не выдал себя подозрительной мимикой. Никто не раскаялся и не признался. Словом, полная неудача.
— Конечно, конечно, — покивал инспектор. — За всем этим делом — необычайно умная голова. Я полагаю, нет и следов «загадочного цилиндра?
— Чтобы найти его, папа, я удостоил своим личным присутствием фойе, — заметил Эллери. — Но без толку. Ни одного лишнего головного убора не осталось.
— А обыскали всех?
— Они как раз заканчивали, когда я побежал за провиантом, — сказал Эллери. — Оставалось только дать разрешение разгневанной толпе спуститься с балкона и покинуть театр. Кстати, Велье распорядился, чтобы обыскали и тех пятерых, которые вышли отсюда, из кабинета. Юная дама была крайне недовольна. Мисс Айвз-Поуп, если я не ошибаюсь… Сейчас, видимо, уже всех выпустили — и зрителей сверху, и персонал театра, и актеров. Интересный они народ, эти актеры. Каждый вечер появляются у рампы, что твои бессмертные боги, а потом переоденутся в обычные костюмы и становятся как все простые смертные. И проблемы у них оказываются те же самые…
— Итак, мы очутились в довольно сложном положении, — проворчал инспектор.
— Давай я расскажу тебе все по порядку, Генри.
И он вкратце поведал о всех событиях нынешнего вечера. Сампсон слушал молча и с хмурой миной.
— Вот и все, что я могу тебе сообщить, — завершил свою речь инспектор, не забыв упомянуть и о случившемся в кабинете. — А сейчас ты непременно должен рассказать нам о Монти Фильде. Мы знаем, что он был продувной бестией, но — не больше.
— Ну, это чересчур слабо сказано, — сердито отозвался Сампсрн. — Историю его жизни я успел выучить почти наизусть. Сдается мне, что задача перед вами нелегкая. Может, какое-нибудь дело из его прошлого и даст вам зацепку. В первый раз слежку за Фильдом установили еще при моем предшественнике. Подозревали, что он замешан в маклерских махинациях. Кронин, тогдашний помощник прокурора, не смог, правда, предъявить ему никаких обвинений.
Фильд наилучшим образом обезопасил все свои затеи. У нас только и было на него, что сообщение осведомителя — может, правда, а может, нет. Осведомителя нашего вышвырнули из теплой компании, которая обделывала делишки Фильда. Разумеется, Кронин ни прямо, ни косвенно не давал знать Фильду, что тот на подозрении. Постепенно все забылось. Кронин был упорным малым, но всякий раз, когда он полагал, что у него есть какой-то материал на Фильда, снова оказывалось, что материалу этому грош цена. Да, Фильд был тертый калач.
Когда я вступил в должность, мы по настоятельной рекомендации Кронина основательно занялись Фильдом. Разумеется, негласно. Выяснилось, что Монти Фильд происходит из действительно хорошей семьи, которая живет в Новой Англии и которой нет нужды то и дело ссылаться на то, что ее предки прибыли в Америку на «Мэйфлауэр». В детстве у него были домашние учителя. Потом он пошел в привилегированную среднюю школу, которую окончил с трудом, а затем папа предпринял последнюю отчаянную попытку и послал его в Гарвард. Кажется, Монти Фильд еще в те времена был порядочным фруктом. Не преступником, правда, но на грани. Больно уж неугомонный в своих затеях. С другой стороны, какое-то представление о чести у него, видать, еще оставалось — когда впервые по крупному прогорел, изменил фамилию. Вначале фамилия у него была Фильдинг. Он сделал из нее «Фильд».
Эллери и инспектор одновременно кивнули.
— Фильду, — продолжал между тем Сампсон, — в уме отказать было нельзя. Он с отличием окончил курс в Гарварде, где изучал право. Особенно он преуспел в произнесении речей, причем в этом ему очень помогало основательное знание юридической терминологии. Однако сразу же после выпускного экзамена, не успела его семья порадоваться сему событию, он впутался в историю с какой-то девицей. Отец отказался от него и лишил наследства. Он, дескать, втоптал в грязь честное имя семьи — ну и все такое прочее. Обычная история, словом.
