— Я не знаю его имени, если это вас интересует, но я его видела. Разве сапожник ничего о нем не сказал?
Она ревниво относилась к тому, что других спрашивают раньше, чем ее.
— Вы часто его видели?
— Видела, а больше ничего я не знаю.
— Это клиент переплетчика?
— Надо думать, раз он к нему приходил.
— А по другим поводам он к нему не приходил?
— Наверное, он у них иногда ужинал, но я так мало интересуюсь своими жильцами!
Писчебумажный магазин, торговля картонажными товарами, зонтики — обычный порядок, тот же вопрос, все то же самое, все внимательно рассматривали фотографию. Кое-кто не знал, что ответить. Кто-то видел этого человека, но не помнил его либо не помнил, при каких обстоятельствах он его видел.
Уже собравшись покинуть квартал, Мегрэ решил заглянуть еще раз в «Табак Вогезов».
— Вы, хозяин, такого персонажа не видели?
Торговец винами не колебался ни минуты.
— Человек с чемоданом! — тут же сказал он.
— Объясните.
— Не знаю, чем он торгует, но, должно быть, это разносчик. Он приходил довольно часто, вскоре после завтрака. Пил всегда минеральную воду; у него, как он мне объяснил, язва желудка.
— Подолгу он у вас сидел?
— Иногда четверть часа, иногда больше. Послушайте, он всегда сидел здесь, на этом месте возле окна.
Откуда прекрасно виден угол улицы Тюренн!
— Должно быть, ждал времени, назначенного клиентом. А однажды, это было не очень давно, он больше часа сидел, и в конце концов попросил жетончик для телефона.
— Не знаете, кому он звонил?
— Нет. Вернувшись, он сразу ушел.
— В какую сторону?
— Я не обратил внимания.
Вошел репортер, и хозяин вполголоса спросил Мегрэ:
— Об этом можно рассказывать?
Мегрэ пожал плечами. Бесполезно было делать из этого тайну, раз сапожник был уже в курсе.
— Как хотите.
Когда он вошел в кабинет Люка, тот разрывался между двумя телефонами, и Мегрэ пришлось некоторое время подождать, пока он освободится.
— Я все ищу графиню, — вздохнул бригадир и отер пот с лица. — Компания спальных вагонов, которая прекрасно ее знает, уже месяц как не видела ее на своих линиях. Я разговаривал по телефону почти со всеми роскошными отелями Канна, Ниццы, Антиба и Вильфранша. И всюду ничего. Я связывался и с казино, где она тоже не появлялась. Сейчас Лапуэнт, который говорит по-английски, звонит в Скотленд-Ярд, и уж не знаю, кто из наших занимается Италией.
Прежде чем отправиться к следователю Доссену, Мегрэ пошел наверх — поздороваться с Моэрсом и вернуть ему ненужные фотографии.
— Все безрезультатно? — несчастным голосом спросил Моэрс.
— Один из трех, это совсем не так плохо, осталось только подцепить двоих оставшихся, но вполне возможно, что их нет в картотеке.
К полудню следов графини Панетти найти все еще не удалось, и два встревоженных итальянских журналиста томились под дверью у Мегрэ.
Мадам Мегрэ слегка удивилась, когда в субботу около трех часов муж позвонил ей и поинтересовался, готов ли обед.
— Нет еще. А что? Как ты говоришь? Конечно, очень хочу. Если ты уверен, что освободишься. Уверен, совершенно уверен? Договорились. Оденусь, оденусь. Да, буду. Хорошо, под часами. Нет, солянку с сосисками я не хочу, а вот сотэ по-лотарингски съем с удовольствием. Что? Слушай, Мегрэ, а ты не шутишь? Нет, правда, ты серьезно? Куда я хочу? Знаешь, это слишком хорошо, чтобы быть правдой, и я боюсь, что ты позвонишь через час и скажешь, что не придешь ни ужинать, ни ночевать. Ну, ладно. Я все-таки буду собираться.
Так что вместо запахов кухни квартира на бульваре Ришар-Ленуар в эту субботу благоухала мылом, одеколоном и сладковатыми духами, которыми мадам Мегрэ пользовалась только в торжественных случаях.
К эльзасскому ресторану на улице Энгена, где они иногда ужинали, Мегрэ пришел почти вовремя и с довольно беззаботным видом — казалось, он думает о том же, что и другие мужчины, — съел солянку с сосисками, которую очень любил.
— Ты выбрала кино?
Именно в это и отказывалась поверить мадам Мегрэ, когда муж позвонил и предложил ей провести вечер в кино, да еще самой выбрать, куда пойти.
Они пошли в «Парамаунт» на Итальянском бульваре, и комиссар, не ворча, отстоял очередь за билетами; проходя мимо огромной урны, он выбил туда свою трубку.
Они послушали электроорган, увидели, как откуда-то снизу поднялась платформа с оркестром и занавес превратился в нечто похожее на синтетический закат солнца. И только после мультипликаций мадам Мегрэ все стало понятно. Показали рекламный ролик какого-то фильма, дали рекламу готового завтрака и мебели в кредит, а потом на экране появилась надпись:
СООБЩЕНИЕ ПАРИЖСКОЙ ПРЕФЕКТУРЫ
Такого мадам Мегрэ не видела, тут же на экране возникла фотография Альфреда Мосса анфас, потом в профиль, и были названы другие фамилии, под которыми он мог скрываться.
Каждого, кто видел этого человека в последние два месяца, просят срочно позвонить в…
— Так мы только поэтому и пошли? — спросила она, когда они оказались на улице.
Они решили прогуляться, чтобы подышать свежим воздухом.
— Не только. Идея, впрочем, не моя. Префекту давно предлагали использовать кино, но не было случая. Моэрс считает, что фотографии, опубликованные в газетах, в большей или меньшей степени, но всегда искажены из-за сетки клише, из-за наката. А на экране, наоборот, проявляются мельчайшие черточки и сходство просто поражает.
— Ну и ладно, ради этого мы пошли или ради чего другого, только мне повезло. Сколько времени мы в кино не были?
— Три недели? — искренне спросил он.
— Два месяца с половиной, ровно.
Они немного повздорили по этому поводу, но скорее в шутку, а утром опять по-весеннему засияло солнце, и Мегрэ, стоя под душем, что-то весело напевал.
Всю дорогу до набережной Орфевр он проделал пешком по пустынным улицам, и ему было так же приятно пройтись по широким коридорам полиции, где двери пустых кабинетов были распахнуты настежь.
Люка только-только появился. Торранс и Жанвье тоже были на месте; вскоре наверх поднялся и малыш Лапуэнт, но, поскольку было воскресенье, у всех был вид любителей, работающих в свое удовольствие. Наверное, опять-таки потому, что было воскресенье и двери были открыты, время от времени звонили колокола соседних церквей.
Новости были только у Лапуэнта. Накануне, уходя, Мегрэ спросил его:
— Слушай, а где живет тот молодой журналист, который ухаживает за твоей сестрой?
— Он больше за ней не ухаживает. Вы говорите об Антуане Бизаре?
— Они поссорились?
— Не знаю. Может, он меня испугался?
— Мне нужен его адрес.
— У меня его нет. Я знаю, где он обедает, думаю, сестра знает не больше моего. Я выясню в газете.
Лапуэнт подал Мегрэ клочок бумаги. Это был адрес, в котором он, правда, не был уверен: улица Бержер, тот же дом, где живет Филипп Лиотар.
— Хорошо, малыш. Спасибо, — просто сказал комиссар.
Будь чуть потеплее, он бы с удовольствием снял пиджак, остался в рубашке, как все люди, которые по воскресеньям дома что-то мастерят, ему и правда хотелось делать что-нибудь руками. Он разложил на столе все свои трубки и вытащил толстую черную записную книжку; она была испещрена записями, но Мегрэ не заглядывал в нее почти никогда.
Два или три раза он бросал в корзинку листы бумаги, исписанные карандашом, разлинованные на колонки. Писал, потом зачеркивал.
Наконец работа пошла.
Четверг, 15 февраля. Графиня Панетти вместе с камеристкой Глорией Лотти уезжает из «Клариджа» в шоколадном «крайслере» своего зятя Кринкера.
Дату комиссару сообщил дневной портье гостиницы. Марку автомобиля назвал служащий, занимающийся в отеле машинами постояльцев, он же сказал, что они уехали в семь часов вечера. И еще добавил, что старая графиня была очень озабочена, а зять торопил ее, словно они опаздывали на поезд или на важное деловое свидание.
По-прежнему нигде никаких следов графини. Чтобы еще раз убедиться в этом, Мегрэ пошел в кабинет к Люка, куда отовсюду продолжали поступать известия.
Итальянские журналисты, хоть и не получили накануне никакой информации на Набережной, сами смогли кое-что сообщить: они действительно знали графиню Панетти.
Замужество ее единственной дочери Беллы наделало в Италии много шума: не получив материнского согласия, она сбежала в Монте-Карло, чтобы там зарегистрировать свой брак.
Все это произошло пять лет назад, и с тех пор они с матерью не виделись.
— Раз Кринкер приезжал в Париж, — говорили журналисты, — значит, он решился на еще одну попытку примирения.
Пятница, 16 февраля. Глория Лотти, которая носит шляпку графини Панетти, приезжает в Конкарно, чтобы дать оттуда телеграмму Фернанде Стёвельс, и, ни с кем не встретившись, возвращается той же ночью.
