– Не могли бы вы некоторое время позаботиться о птице?
– Посмотрим, что вам скажут жильцы и все жители квартала! А к вам, мсье Дьедонне, мы все будем приходить в тюрьму.
В известном возрасте у женщин из народа часто появляется своеобразный культ старых холостяков или вдовцов типа Дьедонне Папа из-за их размеренной жизни. Трое мужчин были уже далеко, а она все еще стояла на тротуаре, плакала и махала им вслед.
Мегрэ сказал Жюделю:
– Отнеси одежду и обувь Мерсу. Он знает, что с ними делать. Продолжайте наблюдение за домом на набережной Вальми.
Мегрэ организовал это наблюдение без особых намерений, просто для того, чтобы не давать впоследствии повода для упреков. Дьедонне Пап покорно ждал у края тротуара и, когда они тронулись в путь вдоль канала в поисках такси, старательно подлаживал свой шаг к шагу Мегрэ.
В машине он молчал, и Мегрэ ни о чем его не спрашивал. Набив трубку, комиссар протянул табак спутнику:
– Курите?
– Нет.
– А сигареты?
– Я вообще не курю.
Мегрэ все же задал вопрос, который, впрочем, не имел никакого отношения к смерти Каласа:
– Вы и не пьете?
– Нет.
Еще одна аномалия. Мегрэ было трудно увязать это с прочим. Г-жа Калас была алкоголичка, она начала пить давно, вероятно, еще до знакомства с Папом. Трезвый же человек обычно с трудом переносит присутствие пьющего.
Комиссар знал несколько пар, более или менее сходных с той, которую образовали г-жа Калас и Дьедонне Пап. В каждом из случаев, какие он мог припомнить, пили и мужчина, и женщина.
Все эти мысли и образы бессознательно проносились в его уме, когда он сидел за столом, а жена наблюдала за ним. Думал он и о многом другом.
Например, о матери Антуана. Он застал ее в коридоре уголовной полиции и проводил к себе в кабинет. К тому времени он уже передал подследственного Люкасу, сказав:
– Предупреди Комельо, что Пап здесь. Если следователь захочет поговорить с ним – проводи его в кабинет, если нет – отправь в предварилку.
Пап молча последовал за Люкасом в один из кабинетов, а Мегрэ удалился с матерью Антуана.
– Клянусь вам, господин комиссар, мой сын не мог этого сделать. Он ведь и мухи не обидит. Сейчас такая мода у молодежи – казаться сорвиголовами, но я-то его знаю: он просто ребенок.
– Я вам верю, сударыня.
– Если верите, верните мне его! Обещаю вам, я не выпущу его больше из дому по вечерам и не дам ему встречаться с женщинами. Подумать только, эта негодяйка – почти моя ровесница и не постыдилась связаться с мальчишкой, которому в матери годится! Чуяло мое сердце последнее время, что с ним что-то неладно. Когда я заметила, что он покупает косметику для волос, два раза на дню чистит зубы и от него даже духами стало пахнуть, я сказала себе…
– У вас нет других детей?
– Нет, господин комиссар, все мои заботы были о нем одном: ведь его отец умер от туберкулеза. Я все для него делала, господин комиссар. Если б только я могла его видеть, говорить с ним! Вы думаете, мне этого не разрешат? Не позволят матери увидеть сына?
Мегрэ мог только отослать ее к Комельо. Он сам понимал, что это не очень честно, но у него не было выбора. Она, вероятно, все еще сидела там, наверху, в коридоре, и Мегрэ не знал, примет ли ее в конце концов следователь.
Около шести вечера на набережную Орфевр вернулся Мере и передал Мегрэ ключ от бистро. Комиссар положил этот тяжелый, старинный ключ в карман, где уже лежал один – от квартиры Папа.
– Жюдель принес тебе одежду, обувь и белье?
– Да. Они у меня в лаборатории. Искать следы крови?
– В первую очередь. Может быть, завтра утром я тебя пошлю к нему на квартиру.
– Я приду еще поработать вечером, только схожу поем. Дело срочное?
Оно всегда было срочное. Если следствие затянется – следы утратят свежесть, а преступники успеют принять контрмеры.
– Где вы будете вечером?
– Пока не знаю. Уходя, оставь мне записку на столе.
Мегрэ встал из-за стола, набил трубку и взглянул на кресло, раздумывая, что делать дальше. Г-жа Мегрэ рискнула предложить:
– А что, если ты сегодня отдохнешь? Не думай о работе. Почитай, а если хочешь, пойдем в кино, и завтра ты проснешься со свежей головой.
Он усмехнулся:
– Тебе хочется в кино?
– В «Модерне» идет неплохой фильм.
Жена поставила перед ним кофе. Не спеша он выпил его. Потом стал расхаживать по комнате, время от времени останавливаясь, чтобы поправить дорожку.
– Нет! – решил он наконец.
– Уходишь?
– Да.
Прежде чем надеть пальто, он налил себе стопку сливянки.
– Вернешься поздно?
– Не знаю. Вряд ли.
Потому, может быть, что он не ощущал важности предстоящего ему дела, он не взял такси, не вызвал машину с Набережной, а дошел до метро и доехал до станции Шато-Ландон.
Квартал снова приобрел свой тревожный ночной облик. Подозрительные тени скользили вдоль домов. На тротуарах застыли неподвижные женские фигуры, и аквамариновые огни баров делали их похожими на аквариумы.
В нескольких шагах от бистро Каласа стоял какой-то человек; когда Мегрэ подошел к двери, человек бросился к нему, и в глаза комиссару ударил яркий свет электрического фонарика.
– Ох, извините, господин комиссар, я не узнал вас в темноте.
Это был один из агентов Жюделя.
– Есть что-нибудь?
– Ничего. Впрочем, нет. Не знаю, интересно ли это. Час назад по набережной проезжало такси и метрах в пятидесяти от бистро замедлило ход, но не остановилось.
– Кто был в машине?
– Женщина. Когда машина шла мимо фонаря, я успел заметить, что она молодая, без шляпы и в сером пальто. Потом такси снова набрало скорость и свернуло налево, на улицу Луи-Блан.
Возможно, Люсетта Калас приезжала убедиться, что мать еще не выпущена на свободу? Из газет она знала, что ее увезли на набережную Орфевр, других сообщений до сих пор не было.
– Она тебя заметила?
– Вероятно. Жюдель не давал мне указаний прятаться. Я тут хожу взад и вперед, чтобы согреться.
Можно было допустить и другую гипотезу: Люсетта Калас хотела войти в дом, если бы за ним не следили. В таком случае, что ей там было нужно?
Мегрэ пожал плечами, вынул ключ из кармана и повернул его в замке. Он не сразу нашел выключатель. Зажглась только одна лампа; чтобы зажечь светильник в глубине зала, нужно был разыскать второй около стойки.
Перед уходом Мере и его помощники вновь поставили все на прежнее место, так что в обстановке бистро ничего не изменилось, только погасла печка и стало холоднее. Когда Мегрэ направился к кухонной двери, он невольно подскочил: что-то бесшумно зашевелилось возле него. Только через несколько секунд он сообразил, что перед ним тот самый кот, которого он сегодня оставил в лавке у мясника.
Животное терлось о его ноги, и Мегрэ наклонился погладить его, бормоча:
– Ты как сюда попал?
Это его озадачило. Дверь из кухни во двор была закрыта на засов. Окно также было затворено. Мегрэ поднялся по лестнице, включил свет на втором этаже и, увидев приоткрытое окно, понял, в чем дело. Во дворе соседнего дома стоял сарай, крыша которого, крытая оцинкованным железом, находилась метрах в двух от окна Каласов. С нее кот и прыгнул.
Мегрэ сошел вниз и налил коту молока из фаянсового кувшина.
– Что же теперь? – сказал он вслух, как будто обращаясь к животному.
Интересно, на кого они были похожи вдвоем в этом пустынном доме?
Он никогда прежде не думал, как одиноко и тоскливо выглядит стойка бистро, возле которой нет ни хозяина, ни клиентов. А ведь именно такой вид был у этой комнаты каждый вечер, когда Калас, выпроводив последних посетителей, закрывал ставни и замыкал на ключ входную дверь.
Они с женой оставались вдвоем, гасили свет, проходили через кухню и шли наверх спать. Г-жа Калас чаще всего была в состоянии тупого оцепенения от выпитого за день коньяка.
Приходилось ли ей прятаться от мужа, когда она пила? Или он, получая ежедневную разрядку от послеобеденных прогулок в город, снисходительно прощал жене ее страсть к бутылке?
Мегрэ вдруг поразила мысль, что в этой истории есть человек, о котором он почти ничего не знает, – это погибший. С самого начала он был для всех только трупом, разрезанным на куски. Любопытно, что люди неодинаково реагируют – будь то жалость или отвращение – на целый труп и на части тела, найденные в разных местах. В последнем случае мертвый становится чем-то безликим, почти балаганным, и хорошо еще, когда о нем говорят без улыбки.
Мегрэ не видел ни головы Каласа, ни его фотографии. Голову так и не нашли и теперь уж, конечно, не найдут.
Этот человек был из крестьян, низкого роста, коренастый; он каждый год ездил покупать вино у виноделов Пуатье, носил костюмы из довольно тонкой шерсти и играл после полудня на бильярде где-то у Восточного вокзала.
Были ли в его жизни другие женщины, кроме жены? Знал он или нет, что происходит дома в его отсутствие? Он не мог не встретиться с Папом и, если только у него была хоть капля сообразительности, должен был угадать отношения, установившиеся между Папом и его женой.
